Мог бы и не участвовать.
Работая на предприятии, вы от митинга никуда бы не ускользнули, вместе со всеми голосовали бы за расстрел, потянули руку вверх, потому что, если бы не потянули, тут же с собрания вас увезли бы куда следует.
Ну а вы как бы поступили?
Я? Мне это не грозит. Пока существует Советская власть, мне другой дороги нет: ссылкалагерьтюрьмаопять лагерьопять тюрьма. А проводить такие митинги в лагерях или тюрьмах, я надеюсь, они не додумаются. В тюрьме или в лагере за это руку никто не потянет.
Но, теоретически, кончился срок, вы живете в каком-то городке, у вас на работе митинг, требуют расстрела врагов, все за это голосуют, а вы будете голосовать?
Всеволод Сергеевич молча сдирал и сдирал шкурку с хариуса.
Ну так как?
Не знаю, Саша, честно говорю, не знаю. На этих митингах есть люди, которые искренне верят в то, что им вдалбливают в головы. А кто не верит, те помнят о своих малолетних детках.
У вас деток нет.
Вероятно, и я поднял бы руку. Потому что мой единственный голос ничего не изменит, плетью обуха не перешибешь, если я один пойду на плаху, ничего не изменится, их все равно расстреляют и меня заодно с ними. А они признаются, каются, почему я должен погибать за таких слабых людей? Они, коммунисты, сами посылали людей на смерть, теперь их посылают, почему я должен их защищать?
Но ведь вы говорили, что высылают бывших дворян, бывших буржуев и их детей. Дети-то никого не посылали на смерть. Их-то надо защитить.
Всеволод Сергеевич наконец дочистил рыбу, откусил.
Хорошая рыба, замечательная рыба. Вы поднимаете серьезный вопрос, Саша, серьезный и актуальный. Но он актуален для вас, Саша, а не для меня: передо мной такой дилеммы никогда не встанетя на другой орбите. А вы, Саша, на той самой орбите, по которой кружится это государство, вы на их орбите, и вам с нее не сойти, и эта проблема перед вами встанет.
Ну что ж, сказал Саша, когда она передо мной встанет, тогда я буду ее решать. Но ваше решение меня не устраивает.
Я отказываюсь от своего решения, как от необдуманного, сказал Всеволод Сергеевич, просто я говорил о том, как поступил бы на моем месте любой разумный человек: он поднял бы руку, он поступил бы так, как поступают все. В этом трагедия России, в этом трагедия русского народа.
А как же «особое предназначение народа», а как же его «особая миссия»? Как же его «христианское, православное начало»?
Саша, вы хотите такими примитивными вопросами опровергнуть нашу или, скажем так, мою философию?
Я не философ, возразил Саша, но я прихожу к убеждению, что ни у какого народа нет мессианской роли, мессианского назначения. Нет сверхнации, нет сверхнародов, есть люди: хорошие люди, плохие люди. И нужно создать общество, при котором никакие силы не могли бы заставить их быть плохими.
Всякая идея о совершенном обществеэто иллюзия.
Да, совершенного общества нет и вряд ли может быть. Но общество, которое стремится стать совершенным, это уже прекрасное общество, сказал Саша.
Что-то не видно, чтобы наше общество к этому стремилось. Обществоэто люди, а мы их превращаем в нелюдей. Всеволод Сергеевич встал. Пойду. Завтра вам на работу. Видите, даже плотничать вам доверили, а мне и этого нельзя.
Саша засмеялся, показал на хозяина.
У меня протекция. Савва Лукич помог.
А чего не помочь? сказал Савва Лукич. Кончать надо работу-то. Начальство велит.
Вот и взяли бы меня.
Ты человек умственный, ученый, тебе наша работа нехороша покажется.
Всеволод Сергеевич ушел.
Саша перечитал мамины письма, снова просмотрел Варины припискикороткие, сдержанные, но даже в них находил он тайный смысл. «Живу, работаю, скучаю Ждем тебя».
И он писал ей так же коротко: «Милая Варенька, когда я получаю почту, то сразу же смотрю, есть ли что-нибудь от тебя». Может быть, и она что-то увидит за его словами. Большего он не мог себе позволить. В Москве он не выказывал ей особого интереса, сейчас такой интерес может показаться лишь тоской по воле, по знакомым, просто по женщине. Саша не хотел быть ложно понятым.
Может быть, написав: «Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь?» она и повела себя более смело, более решительно, а может быть, он это придумал, просто хотела поддержать его: добрая девочка с добрым сердцем. «Живу, работаю, скучаю Ждем тебя». Конечно, что-то за этим все-таки есть Что бы там ни было, но и этих скупых ее приписок он дожидался с волнением. Варина твердая уверенность в будущем обнадеживала и его.
Мамины письма были спокойны, он просил ее поискать в ящиках письменного стола его институтскую зачетную книжку и шоферские права (при обыске их не забрали) и, если найдет, пусть сохранит до его приезда, они ему понадобятся. Написал единственно для того, чтобы успокоить ее, уверить в своем скором возвращении, укрепить в ней надежду на свое освобождение. Сам он на освобождение не надеялся. Попросил также прислать некоторые свои книги о Великой французской революции. Он много занимался ее историей в школе, собирал книги, хотел перечитать. И еще написал, что работает на строительстве молочной фермы, работа приятная, платят хорошо, хватает на еду и жилье, так что денег ему высылать не надо.
Он долго писал письмо. Даже старуха с печи ему сказала:
Зачем глаза маешь? Стели постелю, ложись.
Завтра обратная почта пойдет, ответил Саша, надо дописать.
Он поздно лег и проснулся, когда Савва Лукич уже завтракал.
Я мигом, Лукич!
Саша быстро оделся, умылся, принялся за яишнюона уже стояла на столе.
Старик вышел во двор.
Иди, сказал ему вслед Саша, я тебя бегом догоню.
Савва Лукич тут же вернулся.
Кошевка с милицией
К нам?
Кто знат?
Ничего не собрано, ничего не готово. Саша метнулся было к письмамне хотел, чтобы их трогали чужие руки, но он ничего не успеет собрать. Ладно, подождут, никуда не денутся.
Вот и все. Кончается жизнь на Ангаре. Где, в каком лагере она будет продолжаться? Наверно, никогда он больше не увидит маму, не увидит отца, не увидит Варю. Он вынул папиросу из пачки, закурил. Посмотрел в окно, оно заиндевело, ничего не видно. Прислушался. И скрипа полозьев не слышно.
Хлопнула калитка. Открылась дверьвернулся Савва Лукич.
Пронесло, Саня, он перекрестился, слава те Господи.
Куда поехали?
За тот угол завернули.
«Тот» означало второй угол, первый угол назывался «этот». За кем же? За Масловым, наверно.
Лукич, я туда забегу, а потом на работу.
Иди, иди, сказал старик, не торопись, управимся.
Кошевка ждала у дома, где жил Маслов. Тут же стояли Всеволод Сергеевич и Петр Кузьмич.
И только Саша подошел, в дверях показался Михаил Михайлович Маслов с чемоданом в руке и рюкзаком за плечами. Когда успел собраться? Неужели жил с приготовленным чемоданом?
Впереди Маслова шел милиционер с винтовкой и сзади милиционер с винтовкой, высокий прямой парень с презрительно сжатыми губами.
Маслов положил чемодан в сани, снял с плеча и туда же положил рюкзак, повернулся к Всеволоду Сергеевичу. Они обнялись, поцеловались. И с Петром Кузьмичом обнялся и расцеловался. Саше протянул руку. Саша пожал ее, посмотрел Михаилу Михайловичу в глаза, спросил:
Вы ничего не хотите передать Ольге Степановне?
У Всеволода Сергеевича есть адрес, он напишет. И, подумав, добавил: Спасибо, что вспомнили
2
Саша пошел на стройку. Мужики на нижнюю обвязку ставили брусья через каждые два метра, отделяя одно стойло от другого. Ставили в «шип», чтобы создать жесткую конструкцию. Работа красивая, точная. Саша поражался, как все это делается такими немудреными инструментами: топор, пила и ножовка, долото, стамески, рубанок, фуганок, скобелка; как достигается такая точность с помощью отвеса уровня-ватерпаса.
И он мог бы делать такую работу, но сегодня запоздал и его опять поставили тесать бревно для верхней обвязки.
Проводил товаришша? спросил Савва Лукич.
Проводил.
Куда его угнали-то? поинтересовался смуглый, горбоносый, сухопарый мужик Степан Тимофеевич.
Кто знает, ответил Саша.
Может, срок вышел, сказал Савва Лукич.
На волю, значит? усмехнулся Степан Тимофеевич. На волю с милиционером не отправляют.
В Кежме мужики толкуютубили кого-то из начальства, в газетах пишут, сказал другой мужик, его тоже звали Степан, но не Тимофеевич, а Лукьянович, а убил его троцкист, что против колхозов, чтобы, значит, распустить колхозы энти.
А куды их теперича распускать, усмехнулся Степан Тимофеевич, чего раздавать-то? Чем наделять? Все порушили
Ну, ладно, Савва Лукич опасливо посмотрел по сторонам, ты того, не больно-то, значит.
Чего не больно-то?!
А то, что все, значит, от Бога, сказал Савва Лукич, как Господь Бог устроил, так, значит, и идет.
Бог, Бог, все на Бога валите, желчно ответил Степан Тимофеевич, где она, ваша церква? Бог за тебя ничего не сделат, коровник ентот срубит тебе Бог? Коров губим, коровник рубим.
А ты не руби, сказал третий мужик, Евсей, как его по отчеству, Саша не знал, звали его просто Евсей, иногда прибавляли неприличную рифму.
Куды уйдешь от ентого? злобно ответил Степан Тимофеевич. Вот, он показал на Сашу, кончат срокуедут хоть куда. А нам, хрестьянам, никуда дороги нет. Беспашпортные мы. Держат на одном местене шевелься!
Какая змея тебя донимат?! сказал Савва Лукич. Услышит кто, разбазланит, знаешь, чего от этого быват?
Знаю, угрюмо ответил Степан Тимофеевич, оттого и погибаем, что молчим, уду съели.
Наше дело работа, весь уповод проговорили.
Действительно, приближался полдень. И они снова принялись за работу.
Мужики хотят поговорить, но, видно, Саша им мешаетчужой человек, при чужом человеке лучше держать язык за зубами
Через неделю-другую вызвали в Кежму Петра Кузьмича, через сельсовет приказали: явиться такого-то числа.
Может, отпускают, а? Он заглядывал в глаза Саше и Всеволоду Сергеевичу. Срок-то мой еще в ноябре кончился.
А чего же вы тут сидели, если кончился? спросил Саша. Напомнили бы.
Опасно напоминать, Александр Павлович, напомнишь, а они тебе новый срок пришьют Ведь не увезли меня, как Михаила Михайловича. И статья у меня не политическая.
Не политическая! усмехнулся Всеволод Сергеевич. Экономическая контрреволюция, ничего себе статейка. Ладно, отправляйтесь в Кежмуузнаете и нам потом расскажете.
Петр Кузьмич ушел в Кежму, Всеволод Сергеевич сказал Саше:
А ведь могут и отпуститьмашина бюрократическая Срок вышел, никаких распоряжений нет, черт его знает, посмотрим!
К вечеру вернулся Петр Кузьмич, радостный, возбужденный. Освобожден! Показал бумажку. «За отбытием срока заключения подпадает под п. II Постановления СНК о паспортной системе». Значит, минусне может жить в больших городах.
А зачем мне большие города, возбужденно говорил Петр Кузьмич, не нужны мне большие города. Родился я и вырос в Старом Осколе, там жена, дочери, родня. Там и буду жить.
Деньги на проезд у вас есть? спросил Саша.
Доберусь До Кежмы с почтарем договорился, только вещички положитдесятка. Билет до Старого Оскола, думаю, рублей, наверно, 2530. В общем, в полсотни уложусь. Полсотни у меня найдется.
А пить, есть
Петр Кузьмич махнул рукой.
С голоду не помру. Сухарей хозяйка насушит, рыбки вяленой даст, яичек, кипяток на станциях бесплатный Не беспокойтесь, доберусь.
На другой день с попутной колхозной подводой Петр Кузьмич уехал в Кежму. Всхлипнул, прощаясь с Сашей, со Всеволодом Сергеевичем, стыдился своей удачи.
Бог даст, и с вами все обойдется.
Бог даст, Бог даст, ласково-насмешливо повторил Всеволод Сергеевич, живите там спокойно, лавку не заводите!
Что вы, Всеволод Сергеевич, старик отпрянул в испуге, какая лавка по нынешним временам. Возьмут продавцомспасибо!
Идите лучше в сторожа, сказал Всеволод Сергеевич.
Это почему же?
В магазине материальная ответственность, в случае чего придерутся. А в сторожахсидите в шубе, грейтесь
Нет уж, Всеволод Сергеевич, как же можно? Я свое дело с детства знаю, я еще пользу могу принести.
Последние слова он произнес, уже взобравшись в сани Возчик дернул вожжами, лошади тронулись.
Прощайте, дай вам Бог! крикнул Петр Кузьмич.
Ничего не понял человек, мрачно произнес Всеволод Сергеевич.
Освобождение Петра Кузьмича немного приподняло настроение. К тому же вскоре пришло известие: в деревне Заимка освобожден ввиду окончания срока отец Василий. Значит, не всеобщая акция, а частичная, не всех чохом, а с разбором.
Однако еще через неделю к коровнику прибежала девчонка и, став против Саши, сказала:
Севолод Сергеич тебя кличут.
Девчонка эта была дочерью хозяйки Всеволода Сергеевича. Саша сразу понял: Всеволода Сергеевича отправляют.
Саша застал его бодрым, деятельным, собирающим вещи. Раньше он томился в неизвестности, в ожидании, теперь все решилосьопять дорога; теперь он твердо знал, что его ждет; для того, что его ждет, нужны силы, нужно быть готовым ко всему.
Вам приказано явиться? спросил Саша.
За мной приедут из Кежмы. А в Кежме, видимо, последний этап на Красноярск. Вы в него не попалиэто вселяет надежду. Впрочем, этапов еще будет много, Саша, так что будьте готовы ко всему Это вам, Всеволод Сергеевич указал на пачку книг, вы не большой любитель философии, но тут есть интересные книжонки, а мне их тащить с собой Да и все равно отберут Вас отправятоставьте кому-нибудь, в крайнем случае бросьте.
Спасибо, сказал Саша, чего вам не хватает для дороги?
Вроде все есть.
Ничего у вас нет, сказал Саша, белья теплого нет?
Я к теплому не привык, хожу в обычном. Да и зима кончается.
У меня фланелевое естьдве пары. Носки шерстяные, лишний свитер, возьмите.
Саша, ничего не надо Уголовные все отберут.
До Красноярска не отберут Перчатки я ваши видел, в них по Невскому разгуливать.
Нет, перчатки мои еще хороши
Я вам дам верхонки, хорошие лосиные рукавицы, натяните на свои перстянкитепло будет. Обувь?
Обувь у меня прекрасная, видите, валенки подшитые. Хватит, Саша Все есть. Денег нет. Но теперь государство берет меня на свое иждивение.
Откуда вы знаете, что за вами приедут?
Знаю, коротко ответил Всеволод Сергеевич.
Вещей у Всеволода Сергеевича оказалось немногоодин туго набитый заплечный мешок.
Вот и собрал.
Всеволод Сергеевич присел на лавку.
Что я вам хочу сказать, Саша, на прощание. Мне грустно расставаться с вами, я полюбил вас. Хотя, как теперь говорят, мы с вами по разные стороны баррикады, но я вас уважаю. Уважаю не за то, что вы не отступились от своей верытаких, как вы, еще много. Но ваша вера не похожа на веру другихв ней нет классовой, партийной ограниченности. Вы, сами не сознавая, выводите свою веру оттуда, откуда выходят все истинные идеалы человеческие. И это я в вас ценю. Но я старше, опытнее вас. Не превращайтесь в идеалиста. Иначе жизнь уничтожит вас или, это еще страшнее, сломает вас, а тогда Простите меня за прямоту: идеалисты иногда превращаются в святых, но чащев тиранов и охранителей тиранства Сколько зла на земле прикрывается высокими идеалами, сколько низменных поступков ими оправдывается. Вы не обижаетесь на меня?
Саша усмехнулся.
Что вы, Всеволод Сергеевич! Разве можно обижаться? Скажу только одно: я не идеалист в вашем понимании. Я идеалист в моем понимании: нет ничего на свете дороже и святее человеческой жизни и человеческого достоинства. И тот, кто покушается на человеческую жизнь, тот преступник, кто унижает человека в человеке, тот тоже преступник.
Но преступников надо судить, заметил Всеволод Сергеевич.
Да, надо судить.
Вот уже слабинка в ваших рассуждениях. А судьи кто?
Не будем входить в дебри вопроса. Я повторяю: самое ценное на землечеловеческая жизнь и человеческое достоинство. Если этот принцип будет признан главным, основополагающим идеалом, то со временем люди выработают ответ и на частные вопросы.
Всеволод Сергеевич прислушался. У дома раздался скрип саней.