Потом она рассказывала, представляя, как выглядела со стороны:
Представь себе меняменя! Меня! Приезжаю в провинциальный отель, в одной руке чемодан, в другой клетка с птицей! Это я-то! Но что мне было делать? Птица жила в моей комнате, значит, мне приходилось улещивать администрацию отеля и соседей. Меня стали воспринимать как очень гуманного человекаБоже мой! Старухи останавливали меня на лестнице. Девушки делились со мной своими любовными проблемами. Я вернулась в Париж и хандрила до весны. Потом с руганью вышвырнула эту птицу из окна и с тех пор всегда держу окна закрытыми. Ну, не вызову я теперь симпатии ни у кого, да и черт с ним!
Черная кошка забеременела во второй раз, когда котятам от первого помета только-только исполнилось десять дней. Я решила, что это вредно для ее здоровья, но ветеринар убедил меня, что все в норме. Самый младший из пометаа самые младшие по каким-то причинам часто обладают наиболее приятным характером, может, потому, что им надо своим обаянием компенсировать недостаток силы, которая в избытке досталась старшим братьям и сестрам, попал в квартиру, населенную студентами. Он сидел на чьем-то плече возле раскрытого окна, когда в соседней комнате залаяла собака. От страха он непроизвольно выпрыгнул из окна с третьего этажа. Все в ужасе ринулись вниз, чтобы подобрать на тротуаре трупик. Но котенок спокойно сидел внизу и вылизывался. У него не было никаких повреждений.
Черная кошка, временно оказавшись без котят, спустилась из верхней комнаты и включилась в обычную жизнь. Вероятно, серая кошка предполагала, что черная навечно поселилась наверху и будет нести груз ответственности и материнства. Так что все поле действия в ее распоряжении. Но тут же поняла, что это не так; черная кошка может вернуться обратно в любой момент. Снова началась борьба за статус, и на этот раз итог был неутешителен для нее. Черная кошка приносила котят, она стала более уверенной в себе, и ее не так просто было запугать. Например, она не собиралась спать на полу или на диване, а только вместе с хозяйкой.
Эту проблему мы разрешили так: серая кошка спала в голове кровати, а чернаяв ногах. Но будить меня имела право только серая. И теперь серая кошка разыгрывала представление исключительно ради своей соперницы: она меня дразнила, похлопывала лапкой, облизывала, мурлыкала и при этом все поглядывала на черную: ну-ка, смотри на меня. А что она выделывала при приеме пищи: смотри, смотри на меня. А когда охотилась за птицами: смотри, что я могу, а ты этого не умеешь. Я думаю, что в те недели обе кошки напрочь позабыли о существовании людей. Они воспринимали только друг друга, как соперничающие дети, для которых взрослыепросто легкоуправляемые продажные существа, находящиеся за пределами их собственного мирка, в котором ребятишки осознают только существование друг друга. Весь мир сужается до ощущения противника, которого надо побить или перехитрить.
Маленький, яркий, темпераментный и страшный мирок, как при лихорадке.
Кошки потеряли свое очарование. Они делали все то же, что и раньше, и вроде бы ничего не изменилось. Но обаяние ушло.
Что такое обаяние? Безвозмездное проявление грации, полученной от природы, бесконечно растрачивающей свои дары. В этом даре природы есть что-то тревожное, что-то недопустимое, что-то беспокойное, мы замечаем некую несправедливость: почему одним своим созданиям она дает намного больше, чем другим? И должны ли они возвращать то, что им дано? Обаяниеэто нечто сверх программы, чрезмерный дар, необязательное качество, по сути дела, природа разбрасывается избытком своей энергии. Когда серая кошка катается по полу в луче падающего из окна теплого солнечного света: вся такая роскошная, чувственная, восхитительная, это и есть обаяние, от этого зрелища просто горло перехватывает. Но когда серая кошка катается, совершает те же движения, не спуская прищуренных глаз с черной кошки, смотреть на это неприятно, и даже сами движения становятся какими-то жесткими, резкими. Черная кошка внимательно наблюдает, иногда пытается копировать что-то, к чему у нее нет прирожденной способности, делает это завистливо и украдкой, как будто ворует что-то, ей не принадлежащее. Если природа расточила свои дары на какое-то существо, как она по своему капризу сверх меры одарила серую кошку умом и красотой, тогда и серая кошка должна расточать свое обаяние так же щедро.
Так же щедро, как черная кошка растрачивает себя на материнство. Когда она возлежит среди своих котят, покровительственно и деспотично простирая над ними одну изящную черную лапку, глаза ее полузакрыты, мурлыканье исходит из глубины зева, она великолепна, щедраи беспечна в уверенности в себе. А в это время бедняжка серая, превратившаяся в существо без пола, сидит у противоположной стены. Теперь уже она полна зависти и злости и всем своим телом, и мордочкой, и прижатыми к голове ушками говорит: ненавижу ее, ненавижу!
Короче, в течение нескольких недель обе кошки не доставляли никакой радости ни обитателям дома, ни себе.
Но потом внезапно все изменилось с отъездом в деревню, где ни одна из них еще ни разу не была.
Глава седьмая
У обеих кошек с перевозкой были связаны болезненные и страшные воспоминания, и я решила, что им не понравится путешествовать в ней. Поэтому запустила их свободно бегать по заднему сиденью автомобиля. Серая кошка тут же прыгнула вперед, ко мне на колени. Она была опечалена. Всю дорогу, пока мы ехали из Лондона, она просидела, дрожа и мяукая; от этого непрерывного пронзительного жалобного вопля у нас просто голова шла крутом. Черная же кошка сетовала тихо и скорбно, ее больше волновали собственные переживания, чем то, что происходит вокруг. Серая кошка взвизгивала каждый раз, когда видела в окне очередной автомобиль или грузовик. Так что я опустила ее вниз, к себе на ноги, откуда киске не был виден проезжающий мимо транспорт. Ее это не устроило. Она хотела видеть, откуда исходят столь пугающие ее звуки. В то же время серая кошка созерцала проезжающий мимо транспорт с отвращением. Она сидела, скорчившись, у меня на колене, поднимала голову, когда звук становился громче, видела черную вибрирующую массу механизмов, пролетающую мимо или улетающую назад, и мяукала. Испытание кошки транспортомвесьма поучительный пример: ведь именно от этого мы отгораживаемся каждый раз, забираясь в автомобиль. Мы не слышим ужасного грохота, не замечаем тряски, рева, скрежета. Если бы мы ко всему этому прислушивались, то наша психика подверглась бы тяжелому испытанию, как у серой кошки.
Мы не могли больше выносить ее страданий, так что остановили машину и попытались запихнуть бедняжку в корзинку. Но она буквально озверела, впала в истерику от страха. Мы снова ее выпустили и попробовали засунуть туда черную кошку. Та была счастлива, оказавшись в корзинке с закрытой сверху крышкой. И остаток поездки черная кошка провела, свернувшись в корзинке, только черный носик торчал наружу из отверстия в стенке корзинки. Мы гладили этот носик и спрашивали, как она там; и кошка отвечала тихим печальным мяуканьем, но особенно удрученной не казалась. Возможно, это спокойствие отчасти объяснялось ее беременностью.
Серая же кошка жаловалась беспрестанно. Она без перерыва мяукала всю дорогу, а ехать до Девонширашесть часов. Наконец она забилась под переднее сиденье; бессмысленное мяуканье продолжалось, не помогали никакие разговоры, успокаивания и поглаживания. Вскоре мы привыкли и перестали ее слышать, как не слышим шума транспорта.
Ту ночь мы провели в деревне, в доме подруги. Обеих кошек поместили в большую комнату, куда им поставили еду и коробку для нечистот. Их нельзя было сразу выпустить на волю, потому что в доме этом жили другие коты. Серая кошка забыла про свой страх, ей было необходимо перещеголять черную кошку. Она первой воспользовалась коробкой для нечистот, первой поела и забралась на единственную кровать. Там и уселась, с вызовом ожидая, не попытается ли ее соперница забраться тоже. Черная кошка поела, сходила в туалет и уселась на полу, глядя вверх на серую. Когда та соскочила с кровати, чтобы поесть, черная кошка запрыгнула туда, но тут же была изгнана.
Так они провели ночь. По крайней мере, когда я проснулась, черная кошка сидела на полу, взирая вверх на серую, а та настороженно восседала в ногах кровати, сверкающими глазами глядя вниз.
Мы переехали в коттедж на болоте. Этот старый дом какое-то время простоял пустым. Мебели там было очень мало. Зато имелся большой камин. Наши кошки никогда не видели открытого пламени. Когда дрова занялись, серая кошка заорала от страха, взлетела наверх по лестнице и забилась под кровать, надолго там затаившись.
Черная кошка обнюхала все углы комнаты на первом этаже, обнаружила единственное кресло и присвоила его. Ее огонь заинтересовал; она пламени не боялась, потому что не подходила очень близко.
Но ее путало все за пределами коттеджаполя, трава, деревья, не огороженные, как в городе, прямоугольником каменных стенок, а растущие повсюду на больших пространствах, кое-где прерываемых низкими каменными оградами.
Из гигиенических соображений первые несколько дней обеих кошек приходилось выгонять из дома. Потом они сообразили и стали сами выбегатьправда, ненадолго; вначале совсем близко, на клумбы под окнами. Затем чуть подальше, до каменной стенки, сплошь обросшей сорняками. Потом на участок земли, ограниченный стенками. И из первой же своей вылазки туда серая кошка вернулась не сразу. Там росли высокая крапива, осот, наперстянка; в изобилии водились птицы и мыши. Серая кошка припала к земле на краю этого небольшого заповедника, у нее заработали ушки, усы, хвостона слушала и воспринимала. Но она еще не была готова проявлять свою природную сущность. Достаточно было одной птичке внезапно приземлиться на ветку, как кошка стремглав кинулась назад в дом и забилась под кровать. И провела там несколько дней. Но когда приезжали на машинах гости или привозили дрова, хлеб, молоко, дом казался ей западней. Она убегала в поля, где чувствовала себя в большей безопасности. Короче, серая кошка была дезориентирована; нигде не чувствовала себя в своей тарелке, ее инстинкты не срабатывали. А еще она ничего не ела; кошка невероятно долго может ограничиваться лишь глотком молока или воды, если ей предлагают еду, которую она с презрением отвергает, или когда она испугана или заболевает.
Мы боялись, что серая кошка убежит, возможно, сделает попытку вернуться в Лондон.
Помню, когда мне было лет шесть-семь, однажды у нас на ферме появился какой-то мужчина. Он сидел в освещенной лампой комнате под тростниковой крышей и гладил кошку. Я помню, как он поглаживал животное, разговаривал с ним; я и сейчас вижу как наяву эту картину: мужчину и кошку в пятне света, отбрасываемого лампой. Я снова переживаю свои тогдашние сильные ощущения: тревогу, беспокойство. Я стояла рядом с отцом и знала, что он чувствует то же самое. Но что происходило? Я напрягаю память, пытаюсь застать ее врасплох, подтолкнуть ее воспоминанием о теплом свете лампы, освещающем мягкую серую шерстку, снова слышу его слишком душевный голос. Но вспоминается только мое беспокойство, желание, чтобы гость скорее ушел. Что-то было не так. В общем, он хотел забрать эту кошку. Человек был дровосеком; он рубил лес возле гор в двадцати милях от нас. На выходные он возвращался в Солсбери к жене и детям. Теперь возникает естественный вопрос: зачем нужна кошка в лагере лесорубов? Зачем нужна взрослая кошка, а не котенок, который поймет, что он принадлежит этому человеку или хотя бы лагерю? Зачем тому человеку понадобилась именно эта кошка? Почему мы были готовы расстаться со взрослой кошкой, что всегда рискованно, и отдать ее человеку, который только на время поселился в лагере, ведь с наступлением сезона дождей он вернется в город? Почему? Очевидно, ответ лежит в создавшейся в тот вечер напряженной атмосфере в комнате.
Мы поехали в лагерь вместе с кошкой.
Мы оказались высоко, у подножия цепи гор, в районе, похожем на парк, среди больших неподвижных деревьев. Внизу, под деревьями, в прогалине группой разместились белые палатки. Пели цикады. Был конец сентября или октябрь, потому что чувствовалась близость сезона дождей. Было очень сухо, очень жарко. Издали, из-за деревьев, доносился постоянный, как стрекот сверчков, монотонный визг пилы. И когда он прекратился, наступила невероятная, неестественная тишина. Треск от падения очередного дерева и сильный запах нагретых листьев и травы, испускаемый ломающимися ветвями.
Мы провели там ночь, в этом жарком тихом месте. Кошку оставили лесорубам. В лагере не было телефона, но этот человек прибежал в ближайший выходной и рассказал, что кошка исчезла. Он был огорчен; он смазывал ей лапы маслом, как советовала моя мать, но кошку негде было заперетьведь в палатке нет замков. И она убежала.
Спустя две недели, ранним душным утром, кошка прокралась в наш дом из буша. Раньше это была откормленная серая киска. Теперь она стала тощей, шерстка ее загрубела, глаза одичали и были испуганными. Она подбежала к моей матери и напряженно застыла, глядя на нее, желая убедиться, что в путающем окружающем мире хотя бы эта персона сохранилась неизменной. Потом она залезла к матери на руки и замурлыкала, заплакала от счастья, что снова оказалась дома.
Конечно, до лагеря было всего двадцать миль, а по прямой даже пятнадцать, но кошке пришлось преодолеть большее расстояние. Когда кошка ускользнула из лагеря, нос подсказал ей направление, в котором, согласно инстинкту, ей следовало идти. Но прямого пути не было: между нашей фермой и лагерем вился серпантин перепутанных дорог, и все этогрязные проселки, а за четыре-пять миль до лагеря колесная колея шла по сухой траве. Вряд ли беглянка могла проследить обратный путь нашей машины. Должно быть, топала по прямой через все это пространство, по глухой, безлюдной саванне, где было множество мышей, крыс и птиц для пропитания, но хватало и кошачьих враговлеопардов, змей, хищных птиц. Вероятно, она путешествовала по ночам. Кошке надо было пересечь две рекинебольшие, да еще как раз заканчивался сезон засухи. Кое-где через речки были проложены камни; или она могла обследовать берега и найти такое место, где над речкой пересекались ветви растущих на разных берегах деревьев, и перебраться на другой берег по ветвям. Могла и переплыть. Я слышала, что кошки умеют плавать, хотя лично никогда этого не видела.
В последние две недели начался сезон дождей. Обе реки внезапно переполнились, причем неожиданно. Прошла буря выше по течению, в десяти, пятнадцати, двадцати милях от нас. Уровень воды поднялся, и вниз по течению пошла волна высотой от двух до пятнадцати футов. Кошка вполне могла посидеть на берегу, поджидая возможности пересечь реку, когда схлынут первые воды сезона. Но ей повезло в обоих случаях. Она промокла, шкурка ее намокала и высыхала. Когда она благополучно преодолела вторую речку, перед ней лежали десять миль необитаемой саванны. Похоже, кошка наша путешествовала вслепую, неудержимо, отчаянно, голодная, зная только одно: она должна идти и идет в нужном направлении.
Наша серая кошка не убежала, даже если и подумывала об этом; когда в доме появлялись чужие люди, она пряталась в полях. Черная же кошка в кресле чувствовала себя как дома и не вылезала из него.
Для нас наступил сезон тяжелой работы: мы красили стены, чистили полы, выпалывали буйные заросли крапивы и сорняков. Мы ели что придется, потому что стряпать было некогда. Черная кошка питалась с нами и была счастлива: серая кошка, гонимая страхом, скрылась и больше не была ей соперницей. И теперь именно черная кошка терлась о наши ноги, когда мы возвращались в дом, это она мурлыкала, это ее мы гладили. Она сидела в кресле и наблюдала, как мы тяжелыми шагами, в своих больших сапогах, ходим из дома в сад и обратно; она смотрела на огонь, на красные язычки пламени, что вечно в движении, и вскорено не сразу, ей потребовалось времясообразила то, что мы считали само собой разумеющимся: кошка и камин вполне гармонично сочетаются.
Вскоре она осмелела настолько, что стала подходить ближе к огню и садиться рядом. Черная кошка взбегала по поленнице дров, сложенных в углу, и прыгала с них на старую печь для выпекания хлеба, которая, как она решила, будет более удобным местом для окота, чем кресло. Но однажды кто-то о ней забыл и запер дверцу печи. А потом в середине ветреной ночи послышался скорбный вопль, в котором звучала безнадежность перед лицом судьбы. Ни одну жалобу черной кошки нельзя было игнорировать: эта серьезная кошка, в противоположность серой, никогда не жаловалась без веской причины. Мы помчались вниз. Печальное мяуканье доносилось из стены. Черная кошка оказалась запертой в печи для выпекания хлеба. Опасности не было никакой; но она испугалась и навсегда вернулась на уровень пола и кресла, где жизнь была надежна и безопасна.