Ах да, он тут два дня пробыл, может, три. Не знаю. Уже стемнело? То он ебаться хочет, то рисовать, как ты себе волосы расчесываешь, то он тебе чашку чаю несет, а сам все время то абсент, то коньяк хлещет. Рабочей девушке нужен прям личный секретарь, чтоб за его настроениями уследить. Тут ведь для работы большого ума не надо, месье. А я вчера просыпаюсь он мне ногти на ногах красит.
Ну, он же превосходный художник, сообщил Люсьен, точно это могло утешить девицу. Он взглянул на ее ноги, но барышня сидела в черных чулках. Я уверен, получилось у него великолепно.
Да, ногти стали хорошенькие, как китайская шкатулочка, только расписывал он их маслом. Сказал, чтоб я ноги задрала и держала так три дня, пока не высохнут. Предлагал помочь. Такой, право же, негодяй.
А где его можно найти? осведомился Люсьен.
Он наверху, с Мирей. Она у него любимица, потому что единственная меньше него. Вторая или третья дверь от лестницы. Точно не знаю, но вы из коридора услышите эта парочка как вместе соберется, тут же давай хихикать, как мартышки. Срамотища.
Merci, Mademoiselle, сказал Люсьен.
Как и предсказывалось, едва Люсьен достиг третьей двери, до него донесся хохот, перемежаемый ритмичным женским тявканьем.
Люсьен постучал.
Анри? Это Люсьен.
Изнутри раздался мужской голос:
Пошел прочь. Я оседлал зелененькую фею.
Затем женский голос, не прекращая хохотать:
А вот и нет!
Как это нет? Меня обманули? Люсьен, похоже, я оседлал совершенно не то воображаемое существо. Мадам, по завершении моих дел я рассчитываю на полное возмещение.
Анри, у меня есть новости. Люсьену казалось, что о смерти друга лучше не орать через дверь бардака.
Как только завершу свои
Твои дела уже завершены, хихикнула Мирей.
А, и впрямь, произнес Анри. Секундочку, Люсьен.
Дверь распахнулась, и Люсьен, отскочив к перилам, чуть не рухнул в салон этажом ниже.
Bonjour! произнес граф Анри Мари Раймон де Тулуз-Лотрек-Монфа, совершенно голый.
Ты и трахаешься в pince-nez? осведомился Люсьен. Оптический прибор действительно сидел у Анри на носу, приходившемуся Люсьену на уровень грудины.
Я художник, месье. Неужто вы хотите, чтобы я упустил миг вдохновенья из-за собственного скверного зрения?
И котелок? На голове Анри сидел котелок.
Это мой любимый головной убор.
Подтверждаю, подтвердила Мирей, тоже нагая, если не считать чулок. Она соскользнула с кровати и дошлепала до Анри, выхватила у него изо рта сигару и умелась к умывальнику, пыхтя как зефирный локомотив. Он в эту блядскую шляпу влюблен.
Bonjour, Mademoiselle, поклонился Люсьен, вспомнив о вежливости. Через плечо Тулуз-Лотрека он не сводил глаз с проститутки, мывшейся у комода с зеркалом.
Ах, она красотка, non? произнес Анри, проследив за взглядом Люсьена.
Тот вдруг осознал, что уже переступил порог и стоит очень близко от своего обнаженного друга.
Анри, будь добр, надень какие-нибудь брюки, прошу тебя!
Не ори на меня, Люсьен. Врываешься ни свет ни заря
Уже полдень.
Ни свет ни полдень, отвлекаешь от работы
Моей работы, уточнила Мирей.
От моих изысканий, поправился Тулуз-Лотрек. А потом
Винсент Ван Гог умер, произнес Люсьен.
Ой. Анри уронил руку, воздетую для пущей убедительности. Тогда я лучше надену штаны.
Да, подтвердил Люсьен. Так будет лучше. Я подожду тебя внизу.
Он не собирался этого делать, но, увидев, каким стало лицо Анри, понял, что своим известием сделал с ним то же самое, что с ним сделала продавщица. Так в мироздании открывается ловушка, в которую уже провалился Винсент.
* * *
Спустившись к шлюхам дожидаться друга, Люсьен встревожился. В салоне в это время суток их было всего три (по вечерам дом терпимости терпел, вероятно, около тридцати), но все они сидели вместе на одном круглом диване, и Люсьен опасался, что не подсесть к ним будет невежливо.
Bonjour, поздоровался он, садясь. Девицы в красном неглиже, указавшей ему верный путь, теперь не было вероятно, она уже развлекала клиента где-то наверху. А эти трое для Люсьена были новенькими по крайней мере, он надеялся, что они таковы. Две постарше него, несколько подержанные, каждая своего ненатурального оттенка рыжего. А третья моложе, но очень круглая и светловолосая, смотрится как-то клоунски: волосы собраны в узел на макушке, губы толстые и красные, наведены так, что будто бы она их удивленно пучит. Но никто их этой троицы, похоже, ничему удивляться был уже не способен.
Друга жду, пояснил Люсьен.
Я вас знаю, сказала округлая блондинка. Вы месье Лессар, булочник.
Художник, поправил ее Люсьен. Черт побери. Анри привел его сюда два года назад, когда он мучился от безнадежно разбитого сердца, и хотя в загадочной дымке бренди, абсента, опия и отчаянья Люсьен не помнил ни шиша, очевидно, с округлой клоунессой он все же свел знакомство.
Ну да, художник, кивнула блондинка. Но работаете булочником, да?
Всего месяц назад я продал две картины, сказал Люсьен.
А я вчера вечером отсосала двум банкирам, ответила шлюха. Значит, теперь я биржевой маклер, нет?
Одна шлюха постарше ткнула блондинку локтем в плечо и мрачно покачала головой.
Извините. О делах вы не хотите разговаривать. А вы наконец смирились с тем, что вас та девушка бросила, по которой вы все плакали? Как бишь ее звали? Жозефин? Жанн? Вы про нее всю ночь выли.
Жюльетт, ответил Люсьен. «Ну где же Анри и почему так долго? Ему ж только одеться, а не картину писать».
Да-да, Жюльетт. Ну и как у вас с этой потаскухой всё?
Еще тычок локтем, на сей раз от второй шлюхи и под ребра.
Ай. Сучка. Я же просто интерес выказываю.
У меня все прекрасно, ответил Люсьен. Прекрасно все у него не было. А от мысли, что он мог искать утешения с телом этого грубого животного, становилось еще менее прекрасно.
Дамы, крикнул с лестницы Тулуз-Лотрек. Я вижу, вы уже познакомились с моим другом месье Люсьеном Лессаром, монмартрским художником. Он шагал по ступеням, налегая на трость и останавливаясь при каждом шаге. Иногда ноги у него болели сильнее обычного например, когда он выходил из запоя.
Он тут уже бывал, сказала грубая клоунесса.
Анри, должно быть, заметил тревогу на лице Люсьена, потому что произнес:
Расслабься, друг мой. Ты был пьян в стельку и весьма печален, чтобы насладиться чарами здешних дам. А посему остаешься столь же чист и девствен, как в день своего рождения.
Я не
Не стоит, перебил Анри. Я же остаюсь твоим верным защитником. Прошу меня простить за эту задержку. Похоже, башмаки мои ночью куда-то улизнули, пришлось занять другую пару.
Достигши подножия лестницы, он поддернул штанины на ногах у него были женские ботинки на кнопках, на вид несколько крупнее, нежели привычно видеть на стильных женщинах. Хоть Анри и был низкоросл, непропорционально малы у него были только ноги из-за детской травмы (ну и того, что родители его были двоюродными братом и сестрой); все остальные же детали у него были вполне мужских габаритов.
Это мои ботинки, сказала округлая блондинка.
Ах, так и есть. Я договорился с мадам. Люсьен, не пора ль нам? Полагаю, нужно пообедать. Возможно, я не ел несколько дней. Он козырнул шлюхам. Adieu, mesdames. Adieu.
Люсьен вышел вместе с ним, и они миновали вестибюль и ступили на яркое солнце. Анри слегка покачивался на высоких каблуках.
Знаешь, Люсьен, мне очень трудно возненавидеть шлюху, но вот этой блондинке ее зовут Дешевка Мари удалось вызвать мое неудовольствие.
Ты поэтому ботинки у нее украл?
Ничего подобного я не делал. Несчастное существо, пытается пробиться
Я твои башмаки вижу. Они у тебя под сюртуком, заткнуты за пояс.
Отнюдь. Это мой горб прискорбное следствие моего королевского происхождения.
Когда они сходили с тротуара, направляясь через дорогу, один ботинок выпал из-под сюртука Анри и шмякнулся на брусчатку.
Она же была к тебе недобра, Люсьен. А я такого не потерплю. Купи мне выпить и расскажи, что стряслось с нашим бедным Винсентом.
Ты же сказал, что не ел несколько дней.
Ну, тогда угости меня обедом.
* * *
Обедали они у окна «Дохлой крысы» и разглядывали прохожих в ярком летнем платье, а Тулуз-Лотрек всеми силами старался не стошнить.
Быть может, коньяку, чтобы желудок успокоился? предложил Люсьен.
Превосходная мысль. Но, боюсь, ботинкам Дешевки Мари конец.
Cest la vie, вздохнул Люсьен.
Мне кажется, от кончины Винсента у меня расстроилась конституция.
Объяснимо, сказал Люсьен.
Его трапеза, наверное, тоже преобразилась бы фонтанами рева всех цветов и оттенков, наложи он свою скорбь по скончавшемуся другу на трое суток беспробудного дебоша, как Анри. Они оба ходили в студию Кормона, бок о бок писали и рисовали там, пили, смеялись и спорили о теории цвета в разных кафе Монмартра. Анри как-то вызвал на дуэль человека, оскорбительно отозвавшегося о работе Винсента, и убил бы его, если б не был слишком пьян для поединка.
Я был у Тео в галерее лишь на той неделе, продолжал Люсьен. Тео сказал, что Винсент пишет как бесноватый, в Овере ему нравится и работается хорошо. Даже доктор Гаше считает, что он излечился после своего срыва в Арле.
Мне нравилось, как он думал о цвете и работе кистью, но вот с эмоциями у него всегда был перебор. Если б он мог себе позволить пить больше
Не думаю, что ему бы это помогло, Анри. Но почему, зачем? Он прекрасно работал, Тео покрывал все его расходы
Женщина, ответил Тулуз-Лотрек. Когда все пристойно уляжется, надо будет заглянуть к Тео в галерею, посмотреть последние картинки Винсента. Могу спорить, все дело в женщине. Никто не кончает с собой, если у него не разбито сердце. Тебе-то наверняка это известно.
У Люсьена заболело в груди от собственных воспоминаний и сочувствия к тому, что, должно быть, переживал Винсент. Да, такие страдания понять он мог. Люсьен вздохнул и произнес, глядя в окно:
Знаешь, Ренуар говаривал, что все они одна женщина. Все одинаковы. Идеал.
Ты не способен ничего излагать, не вспоминая о своем детстве среди импрессионистов, да?
Люсьен повернулся к другу и усмехнулся:
Ровно так же, как ты не способен не напоминать, что родился графом и вырос в замке.
Мы все рабы собственного прошлого. Я просто говорю, что поскреби историю Ван Гога и в сердцевине его болезни отыщешь женщину.
Люсьен содрогнулся, словно мог стряхнуть с беседы воспоминания и печаль, как собака воду.
Послушай, Анри, Ван Гог был художником с амбициями. Талантливый, но нестойкий. Ты когда-нибудь с ним писал? Он же ел краску. Я пытаюсь поймать нужный оттенок мельницы, гляжу а у него весь рот уже в крапп-марене. Полтюбика выдавил.
Винсенту красный только подавай, ухмыльнулся Анри.
Месье, произнес Люсьен, вы ужасный человек.
Я же просто соглашаюсь с тобой
Тулуз-Лотрек умолк и встал, не сводя взгляда с улицы за окном.
Помнишь, ты меня предостерегал от Кармен? спросил он, кладя руку на плечо Люсьена. Как бы мне ни было, говорил ты, послать ее будет лучше всего.
Что? Люсьен извернулся в кресле посмотреть, куда глядит Анри, и заметил юбку нет, женщину на улице в платье цвета перванш, в шляпе и с парасолькой в тон. Очень красивую темноволосую женщину с поразительными синими глазами.
Ну ее, сказал Анри.
В ту же секунду Люсьен вскочил с кресла и выбежал за дверь.
Жюльетт! Жюльетт!
Тулуз-Лотрек смотрел вслед своему другу тот подбежал к женщине и вдруг замялся возле нее, будто бы не зная, что делать дальше. Ее лицо при виде него все осветилось, она выронила парасоль, обхватила его за шею чуть ли не запрыгнула к нему на руки и поцеловала.
Официант, вынырнувший из недр заведения от хлопка двери, подошел к окну, у которого остался сидеть Анри.
Oh la la, месье, ваш друг выиграл приз.
И я опасаюсь, что вскоре мне станет довольно затруднительно оставаться его другом.
А у него, быть может, есть соперник, э? Официант показал на другую сторону бульвара. Там, вытягивая шею, из-за колясок и пешеходов выглядывал скособоченный человечек в буром костюме и котелке он наблюдал за Люсьеном и девушкой, и глаза его сверкали. Анри показалось голодным блеском.
Три. Борьба собак на Монмартре
1873
Люсьену Лессару было десять лет, когда его впервые заворожила святая синева. Очарование вообще-то было невелико, но ведь и буря, сметающая империю, должна начаться с единственной капли дождя. А потом кто-то вспомнит лишь влагу на щеке и собственную мысль: «Птичка, что ли?»
Птичка, что ли? спросил у отца Люсьен.
Pére Лессар стоял за раскаточным столом у себя в пекарне и рисовал на муке узоры кистью для выпечки. Все руки у него были белыми, точно огромные заснеженные окорока.
Это парусник, ответил он.
Люсьен склонил голову сначала туда, потом сюда.
А, ну да. Теперь вижу.
Он вообще ничего не увидел. Отец его вдруг сгорбился, и стало видно, что он очень устал.
Нет, не видишь. Я не художник, Люсьен. Я булочник. Мой отец пек хлеб, и его отец тоже. Наша семья кормит людей с этой горы уже двести лет. Я всю свою жизнь нюхаю дрожжи и дышу мукой. И за все эти годы моя семья и мои друзья ни разу не голодали даже когда была война. Хлеб моя жизнь, сынок, и я испеку миллион булок, пока не умру.
Да, папá, ответил Люсьен. Он и раньше видел, как отец впадает в такую меланхолию, как сейчас, обычно перед рассветом, пока они ждали, когда можно будет вынимать первую выпечку. Сын похлопал отца по руке, зная, что хлеб скоро будет готов, в пекарне закипит жизнь и горевать из-за парусников, похожих на птичек, времени просто не останется.
Я б отдал все это лишь за то, чтоб уметь так передавать цвета воды, как наш друг Моне, или играть с красками, как играет радость в улыбке девушки у Ренуара. Понимаешь, о чем я?
Да, папá, сказал Люсьен. Он понятия не имел, о чем толкует отец.
Он опять про своих любимцев? спросила маман, влетев к ним из булочной, где она раскладывала выпечку по корзинам. Коренастая широкозадая женщина, волосы она носила нетугим шиньоном, чьи щупальца выбивались либо от усталости, либо в попытках сбежать с головы. Несмотря на мощь фигуры, она скользила по пекарне так, словно танцевала вальс. Губы ее то и дело складывались удивленной улыбкой, а в глазах не гасла искра досады. Удивление и досада вот через эту призму Mére Лессар преимущественно и смотрела на мир. Люди снаружи уже ждут и ждут они хлеба, а не мазни, которую ты всем втюхиваешь.
Папаша Лессар обнял Люсьена за плечи.
Дай мне слово, сын, что станешь великим художником и не позволишь никакой мегере портить себе жизнь, как позволил я.
Прекрасной мегере, поправила его мама.
Разумеется, chére, сказал отец Люсьена, но не стану же я предостерегать его от красоты, верно?
Лучше бы предостерег, чтоб не брал себе в любимчики заляпанных краской шаромыг.
Следует простить мадам ее невежество, Люсьен. Она женщина, а значит не способна ценить искусство. Но настанет такой день, когда она поймет, что мои друзья-художники великие люди. И покается в своих недобрых словах.
Родители Люсьена иногда так поступали говорили между собой как бы сквозь него, словно он был полой трубкой, которая попросту гасит жесткость их интонаций и слов. Он уже понял, что в таких беседах лучше всего просто пялиться в какую-нибудь дальнюю точку на стене и всеми силами делать вид, что ему все это безынтересно. Пока кто-нибудь из них не изречет прощальную реплику достаточно банальную, чтобы на весь разговор стало наплевать.
Маман принюхалась здесь густо пахло свежим хлебом и проворчала:
У вас еще несколько минут, пока не допечется. А потом, месье, почему бы вам не вывести сына наружу и не показать ему рассвет? Как только ты превратишь его в художника, он его больше не увидит эта публика так рано не встает. И она проскользила вальсом мимо большого деревянного стола и вверх по лестнице к ним в квартиру.
Люсьен с отцом тихонько вышли через боковую дверь шестого номера по рю Норвен и улизнули в щель между зданиями, за спинами у собравшихся покупателей. Потом через пляс дю Тёртр, посмотреть сверху на весь Париж.