Карен Харпер«Королева»Романы
Предисловие
Перед вами удивительный и интересный сборник: два романа одной писательницы, посвященные одной эпохе; многие действующие лица в них общие. И все же произведения настолько несхожи, будто принадлежат перу разных авторов. В этом проявилось мастерство Карен Харпер современной американской писательницы, которая всю жизнь изучает историю тюдоровской Англии.
«Наставница королевы» исторический роман о детстве и юности Елизаветы I. Роман совершенно самостоятельный, хотя он, конечно, перекликается с «Последней из рода Болейн» (КСД, 2011), где рассказывается о матери Елизаветы королеве Анне Болейн (чей образ часто возникает на страницах «Наставницы королевы») и о старшей сестре Анны, Марии. В этих двух исторических романах К. Харпер блестяще сумела показать одни и те же события глазами разных людей: Марии Болейн, сестры королевы, и Кэт Эшли, скромной фрейлины Анны, а затем воспитательницы будущей великой королевы Елизаветы. Впрочем, совпадения наблюдаешь лишь в первых главах «Наставницы». К. Харпер, филолог по образованию она получила степень магистра в университете штата Огайо и преподавала там же английский язык и литературу, обладает живым умом и богатой фантазией, благодаря чему ее книги читаются легко и с удовольствием. Но в послесловии к роману она коротко рассказывает о серьезной работе с многочисленными историческими источниками в архивах фантазия в данном случае ограничена рамками действительных событий и достоверными фактами из жизни героев.
«Отравленный сад» это исторический детектив. Здесь действуют как реальные исторические лица, так и вымышленные персонажи. На фоне объективных исторических упоминаний о действительно имевших место событиях возникают крутые, неожиданные, зачастую головокружительные повороты основного сюжета результат ничем не сдерживаемого полета фантазии автора. «Наставница королевы» охватывает период с 1516 по 1562 годы, в «Отравленном саде» действие спрессовано в несколько месяцев 1558 года незадолго до того, как Елизавета взошла на трон Англии. Пока же престол занимает ее старшая сестра, дочь короля Генриха VIII от католички Екатерины Арагонской, знаменитая Мария Кровавая. И полыхают на площадях Лондона костры, зажженные испанскими инквизиторами, и гибнут сотнями «еретики», принявшие новую, протестантскую веру, порвавшие с властью Рима. Надежда простых англичан принцесса Елизавета, горячая сторонница новой веры.
Но до короны и скипетра надо еще дожить А тем временем кто-то методически старается извести под корень уцелевших Болейнов Марию, ее детей, а затем и племянницу Елизавету. И тогда двадцатипятилетняя наследница престола берет расследование в свои руки. Переодевшись юношей, она проникает в замок Хивер фамильное имение Болейнов, ныне принадлежащее фанатичным сторонникам королевы-католички. Там, где прошло детство ее матери и тети, Елизавета пытается раскрыть заговор и обнаружить убийцу, пока тот не добрался до нее самой
Это, конечно, чистый вымысел автора. Но читается роман на одном дыхании, тем более что объем книги позволяет одолеть ее быстро. Литературная критика особо отмечала достоверность деталей быта той эпохи и удивительно живые образы ближайших слуг Елизаветы, которые помогают принцессе в ее отчаянном предприятии.
Возможно, один из предлагаемых романов понравится вам больше, но удовольствие вы гарантированно получите от обоих!
Наставница королевы
Глава первая
Лондонский Тауэр,
19 мая 1536 года
Мне все никак не верилось, что сейчас будут убивать саму королеву. И совсем не хотелось наблюдать за тем, как будут рубить голову Анне Болейн. И все же я сошла с барки, приплывшей по водам Темзы, подернутым мелкой рябью, и вместе с прочими зрителями вступила в Тауэр через ворота, выходящие на реку. К горлу подступала тошнота, да и на душе было тоскливо.
Мы оказались в Тауэре и сразу куда-то исчезли и ласковое весеннее солнышко, и легкий ветерок, гулявший по реке. За этими высокими каменными стенами все казалось мрачным, даже дышать стало трудно. Нам указали места в задних рядах небольшой кучки избранных. Слава Богу, мне хотя бы не придется стоять слишком близко к деревянному эшафоту, специально воздвигнутому для предстоящего страшного действа. Я уже мысленно поклялась себе, что крепко-крепко зажмурюсь никто на это и внимания не обратит, раз мы стоим позади всех, и тем не менее смотрела во все глаза.
Пусть я и стояла футах в двадцати, но посыпанный свежей соломой эшафот, на который вела деревянная лестница, казалось, нависал прямо надо мной. Как же сможет пройти через весь этот ужас Анна несдержанная на язык, безрассудная, но все же ни в чем не повинная Анна, которую лишили теперь и титула, и власти, и дочери, и супруга? Она всегда утверждала, что крепка в вере, быть может, это поддержит ее сейчас.
Мне так хотелось умчаться прочь отсюда! И так трудно было держать себя в руках. На глаза навернулись слезы, но я заморгала, прогоняя их.
Толпа затихла: появилась бывшая королева, ведомая констеблем Тауэра сэром Уильямом Кингстоном и сопровождаемая четырьмя фрейлинами. По крайней мере, сейчас, в последние минуты жизни, она не одинока. Рядом с Анной шел ее духовник, они оба сжимали в руках молитвенники. Анна ступала твердо, высоко подняв голову, ее губы беззвучно шептали молитву. Мне показалось, что я разбираю слова: «Если я пойду и долиною смертной тени»
Она еще не дошла до эшафота, а на него уже поднялись другие, словно желая приветствовать ее: лорд-мэр Лондона, который ровно три года назад снаряжал на Темзе праздничную процессию кораблей в честь коронации Анны, и несколько шерифов в положенных их званию алых мантиях. За ними вслед вооруженный мечом палач, лицо которого было закрыто черным капюшоном, и его помощник их привезли из Франции. Увидев того, кто исполнит приговор над ней, Анна невольно дернула головой.
У подножия лестницы женщина, которая еще недавно была королевой Англии, помедлила всего одно мгновение, затем стала подниматься. На ней было платье из черной камчи, с низким вырезом, отороченное мехом, а под ним темно-красное нижнее платье («Цвет крови мученицы», подумалось мне). Свои роскошные темные волосы Анна собрала под сеточку, а поверх нее надела головной убор, который сама же ввела в моду в форме полумесяца, унизанный жемчугами.
Чистым, звенящим голосом она заговорила, не опуская глаз, да и бумаги у нее в руках не было. Речь она явно выучила наизусть.
Добрые христиане! Явилась я сюда, дабы умереть по требованию закона, а потому и слова не скажу против него. Явилась я сюда не для того, чтобы обвинять кого бы то ни было, равно как и не для того, чтобы говорить о том, в чем меня обвинили.
Мне было известно, что подобное смирение было частью договора, заключенного между Анной и Кромвелем, приспешником короля. Такую цену она должна была заплатить и за то, что меня допустили сегодня сюда. Мне трудно было выносить эту мысль. Но ради Анны я стояла гордо выпрямившись и не сводя с нее глаз. Коль уж она в силах вынести то, что ее предали и покинули, то и я должна держаться.
Явилась я сюда, продолжала она, взглянув мне в глаза и кивнув (хотя со стороны могло показаться, что она этим жестом просто подчеркивает значение своих слов), лишь для того, чтобы умереть и тем послушно исполнить волю господина моего короля.
«Да будет проклят король!» мысленно пожелала я, сколь бы изменнической ни была эта мысль. Мужчина, даже столь великий, как Генрих Тюдор, не имел права отвергать и казнить женщину, которой он так долго и настойчиво добивался, которая родила ему ребенка малышку Елизавету, горячо мной любимую. Чудовищные обвинения против Анны были сфабрикованы, но я не смела сказать об этом. Мне хотелось вопить от злости, хотелось броситься на эшафот и спасти ее, но вместо этого я стояла как каменная благоговение и ужас пригвоздили меня к месту. Но раз уж позади меня не было ни одной живой души, я отважилась поднять руку и показать Анне крошечное сокровище, которое она мне доверила. Возможно, она не разглядит его; возможно, подумает, что я просто помахала ей на прощание, но я все равно сделала так, как хотела, и быстро опустила руку.
Я молю Бога, чтобы Он хранил короля, говорила Анна, снова кивнув (я молилась, чтобы то был знак: она увидела, что я ей показывала), и ниспослал ему долгие годы царствования, ибо никогда еще не бывало правителя более снисходительного и милосердного. Мне он всегда был добрым господином.
Люди в толпе нервно зашевелились, переминаясь с ноги на ногу. Кто-то не смог подавить короткий смешок. Среди присутствующих не одна я знала, что эти постыдные речи лишь притворство для соблюдения приличий. Разумеется, Анна говорила все это для того, чтобы отвести беду от своей дочери, обеспечить ее будущее, теплилась слабая надежда на то, что Елизавета сможет унаследовать престол, если у короля не родится законный сын и если католичку Марию не восстановят в былых правах. Елизавета, несчастная девочка трех лет от роду, была объявлена незаконнорожденной. Я мысленно дала себе клятву вечно и преданно служить ей и, если это будет в моих силах, оберегать ее от тиранической власти мужчин. Что ж, хотя бы Анна Болейн отправится сейчас в лучший мир!
Мне снова отчаянно захотелось зажмуриться, но сделать этого я не смогла. За свою жизнь я переживала ужасные события, и разве можно было предотвратить их, убегая или трусливо прячась в угол?
Анна что-то коротко сказала своим фрейлинам, и те сняли с нее накидку. Она отдала им свое ожерелье, серьги, кольцо и молитвенник, я же потрогала пальцем тайный дар, который она преподнесла мне. Анна протянула палачу монету и, по традиции, попросила сделать свое дело быстро, а также простила ему то, что долг обязывал его исполнить.
Потом она опустилась на колени и поправила свои юбки. И даже помогла одной из дрожащих фрейлин надеть на нее повязку, которая закрывала глаза осужденной. Женщин оттеснили в сторону, и они разрыдались. Затем над толпой повисла мертвая тишина, только время от времени доносились крики чаек, свободно паривших над Темзой. Я вдруг осознала, что затаила дыхание, и резко выпустила воздух из легких, боясь, что начну задыхаться, как гончая после долгого бега.
Обнажая шею, Анна высоко вскинула голову, словно ее снова венчала корона святого Эдуарда, как в тот день, когда ее короновали в Вестминстерском аббатстве. Потом Анна быстро стала повторять:
Господи Боже, смилуйся надо мной, прими душу мою, Господи Боже
У меня мелькнула мысль: думает ли она в лихорадке этих последних мгновений о малышке Елизавете? Я подавила резкий всхлип, подумав о том, что крошка никогда не сможет вспомнить, как выглядела ее мать. Я хотя бы успела немного повзрослеть, прежде чем моя мать умерла, без сомнения, она была, как и Анна, убита, дабы другая женщина смогла завладеть ее мужем. И перед моими глазами поплыли воспоминания о смерти моей матери смерти столь же ужасной, насильственной
Господи Боже, смилуйся надо мной, прими душу мою, Господи Боже, смилуй
Палач взял лежавший на соломе длинный серебристый меч и нанес один молниеносный удар. Толпа вздохнула, кто-то пронзительно вскрикнул. Хрупкое тело Анны упало, залитое потоками крови, а палач показал толпе голову, еще шевелившую губами. Пораженная ужасом, я вдруг представила себе, что в самый последний миг она хотела крикнуть: «Господи Боже, смилуйся над дочерью моей!»
Глава вторая
Графство Девон близ Дартингтона,
4 апреля 1516 года
Помилуй, Господи, душу ее. Умерла, проговорил отец, обращаясь к нам обеим. Боже милостивый, сжалься над ней.
Мама! Мама! Проснись, ну пожалуйста, проснись! Возвращайся, пожалуйста! Я звала ее не переставая, кричала, брызгала ей в лицо речной водой, до тех пор пока отец не встряхнул меня хорошенько за плечи.
Прекрати! приказал он.
На лбу у него залегли глубокие морщины, глаза остекленели от непролитых слез. Мы стояли на коленях в густой траве на берегу стремительной реки Дарт, где положили тело мамы, прикрыв его мокрым передником ее подруги Мод Викер, потому что мамина одежда почти полностью сгорела. Я не переставала кричать громко, словно чайка над рекой, и тогда отец скомандовал:
Довольно, Кэт! В отличие от мамы, он очень редко звал меня ласковым кратким именем, сохранившимся с тех пор, когда я только начинала ходить и не могла еще выговорить свое полное имя. Эта скупая ласка почти успокоила меня, да только отец прибавил: Тебе придется смириться и не с таким, поэтому крепись, девочка!
Но у меня не было сил, я не могла крепиться и задыхалась от отчаяния. Ах, если бы мы прибежали чуть раньше! Я присматривала за дочкой лорда Барлоу в Дартингтон-холле (мой отец отвечал за ульи его сиятельства), а когда вернулась домой, прибежал жестянщик из деревни и позвал нас. Мы с отцом помчались через пастбище к реке, и все время у нас над головой кружили чайки; их тревожные крики, казалось, предвещали беду.
Наконец я угрюмо затихла. Мои щеки стали мокрыми от слез. Отец погладил Мод по плечу, крепко сжал ей руку, потом выпрямился и отвел взгляд, понурив голову и неуклюже привалившись спиной к дереву. Почему он тогда выглядел подавленным, но не потрясенным? Его жена Сесилия Чамперноун, двадцати восьми лет от роду, разбила себе затылок, ее каштановые волосы были залиты кровью. Все ее тело было покрыто синяками и почернело, даже лицо а ведь я лицом пошла в мать, мы были так похожи.
(И через много лет я время от времени вспоминала эту сцену и говорила себе, что мужчинам вообще свойственно быть стойкими в горе, но ведь и сам жестокосердый король Генрих проливал слезы скорби, когда умерла его третья жена, королева Джейн, и Уильям Сесил рыдал, когда ушел из жизни его второй сын даже не наследник.)
Я я просто никак не могу прийти в себя после всего этого, проговорила Мод, обращаясь и к отцу, и ко мне. Наверное, она задела юбками огонь в очаге. Мод сидела на корточках в нескольких шагах от меня, заламывая руки. Ее промокшие юбки были перепачканы сажей и бурым речным илом, из голубых глаз, обрамленных длинными ресницами, на нежно-розовые щеки капала слеза за слезой. Я шла к ней в гости, подошла уже к самому дому, и тут услышала крики. Потом Сесилия выскочила во двор куда ж деваться. Мне думается, она пыталась сбить пламя и ударилась головой о каменный очаг. Видит Бог, я старалась помочь ей затушить огонь, катала ее по земле. Но она от боли и страха потеряла голову и помчалась к реке. А там ветрено, вышло только хуже. Я Сесилия прыгнула в реку. Наверное, она умерла не от ожогов, а от того, что захлебнулась в воде, хотя я сразу же попыталась ее вытащить, упокой, Господи, ее душу.
Отец невнятно пробормотал, что на все воля Божья. У меня же осталось убеждение, что, будь я тогда на месте, уж я бы затушила пламя.
В тот день что-то умерло во мне говоря по правде, умерло мое детство. А было мне тогда десять лет. Я очень сердилась на Бога за его волю, а еще пуще на отца за то, что он больше старался утешить Мод Викер, а не меня.
Через четыре месяца мистрис Викер стала моей мачехой. Ей минуло тогда восемнадцать лет, и она была одной из шести дочерей человека, который оплетал для моего отца ульи прочной ивовой лозой, вымачивая тонкие прутики в реке, чтобы придать им нужную гибкость. Мод неизменно привозила нам в тележке готовые ульи и громко смеялась над теми глупыми историями, которыми угощал ее отец. Мама слушала и лишь воздевала глаза к небу. Единственное, что мне нравилось в новой женитьбе отца они с мачехой ссорились только на словах, да и те были медовыми. Отец ни разу не поднял руку на вторую жену, хотя нрав у нее оказался тяжелее, чем у моей мамы.
Мод могла быть злой, но это видела только я одна. Я росла, молча снося ее приказы и выговоры, а нередко щипки и шлепки (если отца не было дома), и начинала задаваться вопросом: не была ли моя мачеха в доме, когда на маме загорелась одежда, а не просто подходила к нему, как она сама утверждала? В тот день Мод поставила во дворе два улья, а в грязи сохранились свежие следы от тележки. Но такие следы остались и на пастбище, словно тележку катили к реке. Однажды я спросила у Мод, как это вышло ведь таким путем она не могла вернуться к себе домой, и она ответила, что просто бродила вокруг, чтобы вернуться попозже и не получить от своего отца новой работы. Я не стала спорить, потому что и сама часто делала точно так же. Однако в день маминой смерти, вечером, я подметала в доме и нашла у очага зеленую, как ивовые листочки, ленту Мод Викер обожала украшать свои желтые кудри такими безделушками.