Диагноз и другие новеллы - Юстейн Гордер 6 стр.

Но Теобальд ни разу не сделал ни единого жеста, на который не решился бы Теодор, он не употребил ещё ни единого слова, которое не нашлось бы в словарном запасе автора, он ещё не продумал ни единой мысли, с которой заранее не был бы в доверительных отношениях писатель, хотя постепенно многое из того, что делали и говорили герои романа оказывалось абсолютно на периферии представлений самого Теодора. Теобальд, казалось, двигался в обратном направлении от самых дальних горизонтов его фантазии.

Теодор попытался ослабить узду и дать волю своим героям. Он упражнялся, освобождаясь от всяких мыслей, прежде чем сесть за письменный стол, так, чтобы стать как можно более доступным воле Теобальда Он начал прислушиваться к своему герою: что он говорит сейчас? Что живёт там, в глубине его души? Чего он хочет от него? Он попытался увидеть своё произведение прежде, чем описал его: что делает Теобальд теперь? Куда он ведёт меня?

В конце романа обаи Теобальд, и Теодориспытывали такое чудовищное напряжение, что пока не истекали часы творчества, бумага скрипела под пером, словно заколдованная.

ТО, ЧТО ПИСАЛ АВТОР, всё в меньшей и меньшей степени поддавалась контролю. Ведь Теобальд говорил с Теодором уже при помощи пера, как медиум, как посредник меж миром героя и писателя. Вскоре герой романа стал совершать одни лишь загадочные поступки, что были скрыты в глубине писательского подсознания.

Теодор в конце концов так поддался произволу и своеволию своего героя, что, когда писал, сидел словно загипнотизированный, будто в глубоком трансе.

Его собственное сознание гипнотизировало его. Уже вовсе не писатель видел героя своего романа. Теперь уже герой романа видел писателя. Теодор в такой же степени повиновался Теобальду, как тот ему.

Оставались лишь секунды в преддверии великого прорыва. Вскоре произойдёт взрыв, вот-вот фигура героя восстанет из самого произведения, и ему в голову ударит совершенно новая мысль, со словом, которое не было словом автора, но собственным словом героя романа.

ЧТО ТОЧНО ПРОИЗОШЛО, никто не знает. Однако соседи могут рассказать, будто писатель, внезапно поднявшись ночью от письменного стола, стал биться головой о стенку.

 Готово!  кричал он.  Прорыв случился на странице четыреста шестьдесят семь. Роман завершён! Свершилось!

Так стоял он много часов подряд, пока не явился врач и не увёл его.

Писателя тотчас положили в больницу. А диагноз поставили бесспорный Теодора постигла длительная потеря памяти. Похоже, он никогда не станет самим собой

IV

С ТОГО ДНЯ Теодор бился головой о стенку до самой смерти тридцать лет кряду и жил в заблуждении, что он и есть герой романа.

Он считал себя центральным образом романа, повествовавшего о душевнобольном в доме для душевнобольных. Он говорил о себе как о рупоре Писателя в романе. И хотя дом умалишённых составлял крохотный клочок Вселенной романа,  Теодор постоянно подчёркивал то, что именно эту сферу Писатель позволил себе раскрыть.

ДУШЕВНОБОЛЬНОЙ ПИСАТЕЛЬ никогда не уставал рассказывать врачам, и сиделкам, и всем, посещавшим его, что они жили своей жизнью в голове великого писателя.

 Всё, что мы говорим и делаем, разыгрывается в вымышленной стихии между строк космического романа,  заявлял Теодор.  Мы думаем, что мы представляем собой нечто благодаря нам самим. Но это всего лишь иллюзия. Мы всеПисатель. В Нём стираются все противоречия, в Нём мы всеединое целое.

Мы думаем, мынастоящие,  так считают все герои романа. Но это представлениеошибочно. И Теобальд знает это. Ведь мы покоимся внутри в глубине его священной фантазии

Он забавляется, дорогие мои коллеги, герои романа. Он забавляется тем, что может сидеть, удобно откинувшись в кресле, там, наверху, в Действительности, и внушать себе, что мы внушаем себе, будто мынастоящие.

Но и то, что я возвещаю вам ныне: мы лишь нечто, внушённое себе Писателем,  но и это также всего лишь его самовнушение

Таким образом, мы совсем не настоящие. Таким образом, мы отнюдь не сами по себе. Мытолько слова. И самое разумное было бы молчать. Но это решаемговорить нам или молчатьвовсе не мы. Только писатель смеет распоряжаться словами, которые вкладываются нам в уста.

Теодор рассуждал перед своими слушателями о Боге, который видел их, хотя сам скрыт и они не могут видеть его наивность, так как они составляли часть его сознания:

 Мы как мимолётные кадры кинофильма на экране. А экран не может защитить себя от того, кто демонстрирует фильм

ВОПРЕКИ СВОЕЙ НЕСОМНЕННОЙ душевной болезни, этот одинокий человек создал в клинике свою собственную философскую школу, у него появилось даже несколько учеников. Они в первую очередь вербовались из дома умалишённых, но ещё и поэты и интеллектуалы из многих стран присоединялись к учению писателя. Все они, как и он, утверждали, что жизньроман и что всё в этом миреиллюзия.

После смерти мастера все они разделились на два основных лагеря: с одной стороны, были те, кто утверждал, будто жизнь в буквальном смысле этого словароман, стало быть, в конечном счётеслова, написанные обычными буквами на обычной бумаге. А с другой стороны, несколько более сдержанная и замкнутая аллегорическая школа довольствовалась тем, что настаивала: жизнь и есть роман. Оба направления выдвигали требование корректно излагать учение мастера.

V

ТОЛЬКО ДОЛГОЕ ВРЕМЯ СПУСТЯ после смерти писателя была найдена и прочитана рукопись романа. Вначале она вызвала известную сенсацию в окружении дома умалишённых, но интерес этот довольно быстро угас.

Случаю угодно было распорядиться так, что эта редкостная рукопись теперь принадлежит мне. С равными промежутками времени я сижу и листаю её. Примерно столь же часто, как перелистываю Библию.

Меня вдруг осенило, что в этих двух документах много общего. Насколько речь идёт здесь о феноменологическом родстве или о генетической связи, я не успел ещё выяснить. Но и Библия, и рукопись носят следы недюжинного вдохновения. И обе приписывают источнику вдохновения место вне нашей Вселенной.

ПОСЛЕДНЕЕ, ЧТО ГОВОРИТ герой романа (стало быть, на странице 467) «громоподобным голосом», звучит следующим образом:

 Ныне час приговора настал, дорогой писатель! Ныне мы меняемся ролями!

Путь ко мне ведёт в тебя самого. Потому что в самом глубоком тайнике твоей души скрывалось моё обиталище. Благодаря роману, который ты сам начертал своей рукой, я дал знать о себетебе и всему миру

Отныне тыв моей душе. Тебя будут презирать по моей вине. Тебя станут называть умалишённым, сумасшедшим. Мир станет смеяться над тобой, хотя тыпервый, кто проник взглядом сквозь пелену иллюзии.

Мужайся, сын мой! Я превращаю тебя в апостола Истины в мире, который не верит, в космосе, который не знает своего создателя, да, в романе, где тылюбимый герой, который и знать не желает своего создателя. А теперь иди и бейся головой о стенку, как сказано на странице двести семьдесят восемь. Остальное исчезнет само собой. Будь сильным, сын мой. Я хочу быть там, куда идёшь ты! Ибо во мне ты живёшь, и движешься, и существуешь! Твоя жизнь и твоя судьба скреплены печатью моей воли.

НА ЭТОМ КОНЧАЕТСЯ роман. В самом низу страницы 467 изящными буквами выведено:

КОНЕЦ.

НОЧЬЮ

Всё совсем иначепросыпаюсь ли я ночью рядом с тобой или же яодин в комнате. Ни единого звука, ни единого слова, ни единого взгляда.

Только ты, неслышно спящая под перинкой,словно привет от ушедшего дня или же обещание дня грядущего.

Ночью всё совсем иначе

Я осторожно приподнимаюсь с кровати, ощущая тебя под перинкой, изменчивую, словно волна, или натянутую, будто лук,  это всё твоя волна, твой лук, начиная от оболочки души на подушке и дальше вниз вдоль спины и ног

Тогда я вижу невозможное, то, о чём мы никогда не говорим. О том, что мы парим теперь, парим некоторым образом в свободном пространстве. Как тогда, как в то утро в октябре.

Кто мы?

Есть нечто, несущее нас,  мы существуем!

Всё совсем иначе, когда ты спишь. Или когда скачешь верхом в ночиодна без меня.

Как близок я тогда тебе! Здесь, в той же самой кровати, в комнате, в Космосе. Так близоки так далёк!

Что мыдвоеделаем с нашими жизнями? Может, мы чуточку торопимся жить? Может, чуточку торопимся существовать?

О, да! Время не терпит. Пусть всё остальное лучше подождёт. Завтра тыСпящая красавица, завтрапринцесса Аврора, но не тогда, когда с помощью Пегаса поднимешься над тёмным морем, а утром: не помашем ли мы тогда слегка нашими волшебными палочками?

МАМА

ВЗДРОГНУВ, она проснулась.

Неужели она спала? Где она была? Кем она была?

Вопросы холодной иглой пронзили её.

Ощущение было такое, будто она от чего-то освободилась. Она будто парила в свободном полёте.

Во всяком случае, онане в клинике. И не мертва

Потом нахлынули беспорядочные образы и картины. Они являлись как попало. Неслись, словно нестройная кавалькада.

Вскоре она всё вспомнила. Для началавсе обследования. А потом все операции. Облучение, химиотерапия

Всё вновь нахлынуло на неё теперь

Она вспомнила поездки в такси. Она вспомнила часы, проведённые в комнате ожидания. Еженедельные газеты, чашечки кофе, пирожные и круглые французские булочки. Всё вновь нахлынуло на неё, купаясь в зловещем дневном свете.

Хуже всего было с детьми. Мамабольна.

Мама в Радиологической клинике. Эрланд так никогда и не смог выговорить эти слова. Кристин смеялась. «Ра-дио-логи-чес-кая кли-ни-ка!»по слогам произносила девочка.

Она вспомнила все посещения клиники за последнее время. Вспомнила врачей, все их враки и притворство.

 Ну как вы, а?

 Как ты, дорогая?

Мама вскоре снова стала молодцом. Она вернулась домой к Рождеству. И к Новому году. И к Пасхе.

Она упорно возвращалась домой. А они говорили: теперь только несколько новых обследований

Маме нужно было ещё некоторое время побыть в больнице. Долгое время. Но врачи были такие внимательные. И её хорошо кормили. А вчера им давали пиццу.

Потом папа освободился на работе, чтобы некоторое время пожить дома. А пока папа был в Англии, бабушка, его мама, присматривала за детьми.

 Я вернусь через неделю, дорогая моя

О ДАтеперь она окончательно проснулась. Никаких сомнений. Но она не мертва. И у неё нигде ничего не болело.

Боли взяли себе сегодня выходной. Подумать только, терпеть такое неделю за неделей! Это утомительно для таких болей-троллей. Пожалуй, они решили всего лишь сделать перерыв. Возможно, они спрятались под кроватью.

Внезапно она вспомнила уколы морфия. Ей сделали укол?

Зачем нужны врачиспециалисты-онкологи, когда есть морфий? Убирайтесь прочь, мерзкие мучители! Оставьте маму в покое. Гав-гав!

Потом она сделала это снова. Бог знаетв который раз.

Это было важно. Это было илиили Поставить диагноз уже не казалось больше фокусом-покусом.

А может, она только подумала, что сделала это?

Что такое женщина без груди? Всё равно что какая-то шарлатанка. Она какое-то существо среднего рода с двумя протезами из пористой губчатой резины, хорошо скрытыми за совершенно новым, с иголочки, бюстгальтером. Она полженщины

Теперь она снова положила руку на «грудь». Она сделала это столь же смиренной и покорной рукой, какой бедняга-банкрот открывает страницу с тиражом денежной лотереи, чтобы проверить стоимость своей последней ценной бумага.

Но грудь была! Она выиграла! Грудьгрудь была на месте. И уже давно, давным-давно. Грудь лежала там, где положено, обтянутая настоящей кожей.

Тогда она потрогала другую. Та была тоже там. С соском и всем прочим. Она ущипнула её так, что стало больно

Но это разве боль

ГДЕ ОНА НАХОДИЛАСЬ?

Вокруг тишина, до неё не доносилось ни звука. Она чувствовала запах простыни. Но здесь не было шнура, за который можно было дёрнуть. Она позвала. Но ответа не получила.

А может, она только подумала, что позвала?

Она не мертва. Невозможно в таком состоянии быть мёртвой. Тогда тебя встречали бы, трубя в фанфары и под звуки арфы. Во всяком случае встречали бы

Если не кто иной то уж какой-нибудь не такой важный, второстепенный функционер.

Или этоили ты просто исчезаешь.

Она не мертва! Она была здесь. И более того: у неё было две груди. Две груди, две груди! Никаких протезов-коконов, чтобы их скрывать

НЕУЖЕЛИ ЭТО БЫЛ ТОЛЬКО СОН? Но разве может сон длиться два года?

Она где-то читала об этом. Что во сне час может показаться секундой. А если она спала два часа? И сколько же секунд в одном часе? И сколько часов в одном году?

Но даже если она сбилась со счёта: химиотерапияне может присниться. Не приснится и выпадение волос, не приснятся и часы, проведённые у парикмахерши. Этоневозможно. Не приснится и то, что всё перевёрнуто вверх дном. Что дом разорён в приступе неистовой ярости. Что Юаким час за часом лежит рядом с тобой и плачет. Нет Не приснится Целая жизнь в одном-единственном снене приснится.

Или это как раз то, что в самом деле делаешь? Химиотерапия и выпадение волос

Может ли один сон разорвать на куски всё то, что столь изнурительно заново построила жизнь?

ЕЙ НУЖНО СНОВА всё проверить. Ну да, чтобы не ошибиться. Обе прекрасные груди на месте. Одначуточку больше другой. Но так было всегда.

Ни единой сморщенной ямки, куда можно погрузить пальцы. Ни единого жёсткого шрама под мышкой после удалённых лимфатических узлов

У неё теперь два зрелых кокона, словно бархатные яблоки с бутонами из мягкой резины.

Она шаловливо сжала бутоны. И сердце забилось сильнее. Где же Юаким?

Должно быть, ей приснился сон. Кошмарный сон, из которого она выбралась цела и невредима. С ощущением некоторого страха в теле, ну да! Но без протезов и шрамов. Потому что ты лежишь не на небе и тебе на ум приходят шалости. Подобные желания в потустороннем мире неуместны.

Уколы морфия! Снова это.

Где она была? Ответ был явно связан с уколом морфияmorfin.

Morfin? Мамакрасивая? Morfin? Конечно, мама снова станет красивой. Как там им в детском садике?

ПРОСНУЛАСЬ ЛИ ОНА от укола? Тогда ей было тридцать пять лет и перед ней была целая жизнь. Или же она снова заснула. Тогда всё это и было сном. И, быть может, ей никогда больше не проснуться.

Потому что теперь всё её тело покрыли метастазы. Теперь речь шла о днях или часах. Последние дни все её родственники собирались вокруг её кровати.

Отдельные разрозненные картины вставали в памяти.

Во всяком случае, она лежала здесь, в своей кровати, и ей на ум приходили шалости.

Можно ли умереть с мыслями о шалостях?

Существует ли мужской и женский пол по обе стороны жизни?

Ибо прах ты

Вся её судьба таилась в этой формуле.

Либо два кокона и экстазы. Либо никаких коконов и метастазы.

Либо mor fin. Либо morfin

 Юаким!

Она крикнула громче. Неужели она не издала ни звука? Тут она ощутила что-то рядом.

Не его ли это рука?

ШАГ НАЗАД

Однажды на другой планете внезапно обнаружили большой промышленный город. Населённый несколькими миллионами мыслящих существ. С небоскрёбами в семьдесят этажей и с хитроумной сетью электропоездов на много уровней под землёй

Что бы мы сказали тогда?

Тут в один прекрасный миг меня осенило, что Нью-Йорк как раз такой город и есть. И что Землякак раз такая же планета.

Охота на призраков может стать испытанием терпения. А потом обнаруживаешь, что ты и сам призрак

Мы видим это в зеркале тамна стене. Видим, что это мы бродим вокруг в полумраке, этомы сами и есть то загадочное.

Это происходит словно бы после серии безрезультатных попыток. Пусть бы телепатия была доказана с помощью одной-единственной убедительной попыткии, стало быть, не только с помощью легкомысленных анекдотов или утомительной статистики. Не говоря уж о нашем желании видеть стучащую ножку стола или стакан, парящий в вольном полёте над столешницей.

Тогда мы, возможно, делаем шаг назад. Мы должны признать, что сами мычудо. Мыне хуже, чем парящие стаканы или стучащие ножки стола. Мысуществуем!

Мы не видим ни ангелов, ни летающих тарелок, но мы видим наши собственные космические корабли. Мы не видим никаких марсиан, но мы видим нас самих.

КРИТИК

СОВСЕМ НЕ ОРДИНАРНОЕ задание ожидало критика-искусствоведа, когда его вызвали в кабинет редактора. Короткой встрече суждено было повлиять на всю оставшуюся жизнь критика.

Редакторкоренастый человек, ровесник критикасделал знакопуститься на один из жёлтых кожаных стульев по другую сторону письменного стола. Он сел, а редактор озабоченным взглядом посмотрел на него сверху вниз. Не говоря ни слова, он пододвинул к себе стопку бумаг, быстро перелистал несколько страниц, затем подошёл к окнуи остался стоять там, глядя на город.

 Ты долгие годы разъезжал по галереям и музеям,  сказал он.  Ты положил начало дебатам об искусстве и его трактовке  Тут он снова повернулся к своему коллеге:Послушай-ка, ведь я ничуть не возражал против того, чтобы ты приносил свои репортажи. Ты ведь своё дело знаешь. Тыспособный писака

Критик выжидающе смотрел на редактора.

 Но всё, что ты до сих пор писал в нашей газете, и всё, о чём ты писал вообще,  это так как бы лучше сказать это так условно

Он снова перелистал несколько документов.

 Ведь ты ещё ни разу не представил произведение искусства, которое поистине грандиозноили имеет такое огромное значение, что представляет интерес для всех без исключения читателей газеты.

Тут критик выпрямился на стуле. То, что редактор обладал репутацией человека чуточку бестактного, знали все в редакции. Однако же это высказывание прозвучало более грубо и резко, чем обычно.

 Последнее социологическое исследование среди читателей,  парировал критик,  показывает, что свыше двадцати процентов читателей газеты изо дня в день следят за моими статьями. Более пятидесяти процентов сообщают, что читают мои статьи с известной регулярностью. Никакие другие газеты в этом городе не уделяют столько внимания искусству и архитектуре. Наша газета считается ведущей культурной газетой страны  Он ловил ртом воздух.  Но не все без исключения заинтересованы в искусстве, господин редактор! Того шедевра, о котором вы жаждете возвестить, не существует. Он вообще никогда не будет создан. Есть читатели, которым вообще нет никакого дела до того, как будет выглядеть новая ратуша. Для этого они слишком заняты тем, что не отводят взгляд от асфальта.

Редактор снова подошёл к письменному столу, остановился и забарабанил пальцами но столешнице.

 Боюсь, мне придётся тебя немного поправить,  с известным пафосом в голосе сказал он и пристально посмотрел критику в глаза.  Такой шедевр существует. Да, по всей вероятности, это так, да. Онвокруг нас, со всех сторон. Шедевры так и кишат вокруг нас, милый мой. Но есть и те, кто их всё-таки не видит. И знаешь почему? Это звучит парадоксально, но суть в том, что они самиэтот шедевр и есть. Читатели и есть те самые произведения искусства, и я считаю позором, что наша газета до сих пор не обнародовала это в репортажах и критике.

 Ты не можешь выражаться яснее? Сегодня так душно

Редактор долго молчал.

 Микеланджело!  воскликнул он и развёл руками.  Микеланджело создал фрески на своде Сикстинской капеллы. Разве я не прав? Но кто создал Микеланджело? А? Разве это не интересно для культурной газеты?

Критик откинулся на стуле.

 Вопросы религии,  колеблясь, но всё же решительно произнёс он,  не входят в мою компетенцию. Когда якак ты знаешьнедавно опубликовал серию репортажей из Ватикана, я строго придерживался истории искусства Но, как я уже говорил, солнце всё ещё печёт в окна твоего кабинета.

Посмотрев на часы, редактор энергично произнёс:

 Напиши об этом!

 О чём?

 Напиши о солнце!

 О значит, о

 Правильно! Разве солнце не достойно публикации? Две с половиной тысячи лет тому назад Анаксагор был изгнан из Афин за то, что утверждал, будто солнце больше, чем Пелопоннес. Тебе не кажется, что настало время его реабилитировать?

 Думаю

 Да, дорогой мой коллега, о чём ты думаешь? Как, по-твоему, расположена Сикстинская капелла по отношению к солнцу? По-моему, всё этопросто мазня в духе Ренессанса! Да ещё инфантильная! Как всё же, как по-твоему? Солнцевсё в работах Микеланджело, которые считаются непревзойдёнными художественными произведениями? Кому теперь есть дело до Микеланджело? Во всяком случаене мне. К чёрту всю историю искусства. Нет, подавай мне солнце, голубчик! Оно не теряло своей ценности многие миллиарды лет

 Значит, солнце вступление на трёх полосах. Материал подготовлен мной

 Так, так! Я даю тебе возможность легко разделаться с этим заданием. Солнце, понимаешь ли ты, солнце всего лишь звезда. Ты слышал об этом? Одна из многих миллиардов только в нашей галактике. Ты думал об этом? Я имею в виду: изучал? Брался за эту тему? Я имею в виду солнце со всеми планетамисколько их вообще, семь или девять?  по большому счёту солнце условно. Но в этом случае, я имею в виду, по настоящему Большому Счёту Солнце

 Что?

 Понимаешь, действительностьгораздо больше, больше, чем Пелопоннес, больше, чем весь Ватикан. Ты можешь отказаться, если не согласен. Когда я приглашал тебя на эту беседу, я намеревался заказать сообщение о Действительности

 Действительно?..

 Я сказало Действительности! Скажиты что, плохо слышишь? Подобное сообщение должно касаться всех читателей газеты. А почему? Потому что оносообщение о них самих. Понимаешь? Надо быть немного тщеславным ради самого себя.

 Тщеславным?

 Ну да Но займись в первую очередь солнцем. Можешь поупражняться на нём. С нашей точки зрения, онозначительная часть Жизни и Действительности.

КРИТИК ПОДНЯЛСЯ со стула, подошёл к окну, оглянулся на редактора и бросил нерешительный взгляд на город.

Не прощаясь, он вышел из кабинета. Дамы в приёмной обратили внимание на то, что, когда он входил в лифт, на его старческом лице застыла презрительная усмешка.

Но уже на следующее утро он снова был у редактора. Из кабинета послышался весёлый смех. А на следующий день газета опубликовала своё первое сообщение о солнце«Больше, чем Пелопоннес».

Статья была торжественно помещена на страницу «Культура» среди сообщений о новых книгах, среди музыкальных и театральных новостей. Здесь мы довольствуемся лишь несколькими краткими выдержками:

«СООБЩЕНИЕ» НИКОГДА не комментировалось на полосах газет или в каких-либо публичных выступлениях.

У некоего молодого поэта незадолго до этого была принята в печать хроника на полстраницы, состоявшая исключительно из слов «бла-бла-бла», должным образом разделённых на пробелы. (Сам редактор принял этот материалк великому удивлению всей редакции.)

Многими статья о солнце была воспринята как шутка в том же роде, как пародия на статью об искусстве или же так как ирония по поводу материалистической либо религиозной картины мира.

В более узком кругу, среди друзей и коллег критика, статью обошли молчанием. Её причислили к разряду профессиональных неудач.

В течение всей своей долгой жизни даже самый способный автор имеет право на неудачную статью. Человекне машина.

Но это было только начало. Исключению предстояло стать правилом. Критик напал на след. Он продолжал писать критические статьи в газету, теперь уже с недюжинным пониманием искусства.

Статья «Сообщение из Действительности»шла в двух номерах с недельным перерывом и венчалась заглавием «Творение или мастер? Записка о четырехпропорциональном произведении искусства».

Статьи, следовавшие одна за другой, переданы здесь в хронологическом порядке под следующими названиями:

КРИТИК НЕ УСПЕЛ НАПИСАТЬ ещё многие из своих статей, а о нём уже шептались в коридорах. Значит, то, что он писал, не осталось без внимания. Но если статьи его обсуждались, то чаще всего в одиозных выражениях.

Статьи всегда заканчивались пуантом. Но какое безумие не разоблачит разум?

Само по себе ни у кого не вызывало сомнения, что мы проживаем нашу жизнь на земном шаре во Вселенной. Мы не только граждане своего города. Мыграждане Вселенной. И по правде говоряэто можно бы, пожалуй, всё время держать в памяти. Также не ново было то, что жизнь людей и животных относится к разряду неразгаданных тайн. Но не были ли старые знатоки искусства в последнее время чуточку навязчивы? Или просто-напросто чересчур экзальтированны?

Становилось всё труднее следить за ходом мысли критика. Казалось, он вот-вот отвернётся от человеческого сообщества и погрузится в свой собственный мир. Единственной красной нитью, что не мог не заметить интеллигентный читатель, проходила тема загадочности человеческого бытия. Причём тон становился всё более пророческим.

В конце концов старик счёл свои сентенции столь важными, что отдал их в печать в поэтической форме.

«НУ, А ЧТО ЖЕ РЕДАКТОР?  раздавались голоса.  Терпение ведь не безгранично! Да, он сговорчив, непостоянен! Но неужели в газете нет ответственного редактора?»

То, что всё кончилось ничем для бедного старика, это одна сторона дела. Такое может случиться. Но неужели так уж необходимо было перемывать больному кости публично? Такие слова, как «скандал» и «медвежья услуга», теперь прилежно повторялись повсюду.