Кулинар - Мартин Сутер

Мартин СутерКулинар

«Его враг умрёт от любви»

Март 2008

1

 Мараван! Сифон!

Мараван бросил нож рядом с кучкой нарезанных овощей, вынул из термостата сифон и протянул Антону Финку.

В нём готовилась смесь для черемшового крема сабайон к филе маринованной скумбрии.

Мараван готов был спорить на что угодно: она свернётся, как прокисшее молоко, прежде чем её успеют донести до стола. Он же сам видел, как Финк, специалист по молекулярной кулинарии, добавил в ксантан камедь рожкового дерева вместо гуаровой, как полагается для горячих смесей.

Мараван поставил сифон перед ожидающим в нетерпении поваром.

 Мараван!  раздался на этот раз голос Бертранда, специалиста по гарнирам, для которого тамилец должен был нарезать овощи.

Мараван снова поспешил к своей разделочной доске и, закончив за пару минутс ножом он управлялся виртуозно,  подал Бертранду тарелку с овощами.

 О, чёрт!  выругался над ухом Антон Финк, специалист по молекулярной кулинарии.

На недостаток посетителей, с учётом погоды и общей экономической ситуации, грех было жаловаться. Только очень внимательный наблюдатель мог заметить, что столики под номерами «четыре» и «девять» отсутствовали, а ещё два до сих пор пустовали в ожидании заказавших их гостей.

«Хувилер»именно так его называли вопреки вывеске «У Хувилера»как и большинство дорогих ресторанов эпохи Новой кухни, был оформлен с чрезмерной пышностью: узорные обои, шторы из тяжёлой искусственной парчи, олеографические копии известных натюрмортов в золочёных рамах. Тарелки отличались большими размерами и яркими красками, столовые приборыгромоздкостью, стаканыоригинальными формами.

Фриц Хувилер понимал, что последние веяния обошли его заведение стороной. И он лелеял вполне конкретные планы по «модернизации», как выражалась его советник по развитию. Однако понимая, что для инвестиций время нынче неподходящее, ввёл пока лишь незначительные, косметические новшества, касающиеся, к примеру, цвета куртки повара, а также штанов и косынки на его голове. Всему этому согласно моде полагалось быть чёрным. Аналогичные изменения он внёс в форму всего персонала кухни. Лишь подсобные рабочие и конторские служащие по-прежнему носили белое.

Изменения коснулись и меню. Элементы новой кулинарии вносились то в одно, то в другое классическое или полуклассическое блюдо, а на освободившееся место специалиста по холодным закускам Хувилер взял повара с опытом работы в области молекулярной кухни.

Сам директор в том, что касалось кулинарных новшеств, не имел никаких амбиций. Он редко занимался кухней, взвалив на себя работу администратора и владельца ресторана. И это при том, что ему, известному повару, отмеченному многими наградами, давно уже перевалило за пятьдесят, а лет тридцать назад он был пионером молекулярного направления. Однако Хувилер полагал, что свою лепту в развитие отечественной кулинарии он уже внёс и теперь слишком стар, чтобы учиться чему-то новому.

После неприятного развода с женой, которой по большей части был обязан как успешностью «У Хувилера», так и аляповатостью его интерьеров, он сосредоточился на функциях хозяина заведения. И если раньше ежевечерние хождения от стола к столу казались ему утомительными, то сейчас он находил удовольствие в общении с гостями. Всё чаще случалось, что он засиживался поболтать с тем или иным посетителем дольше, чем того требовал хозяйский долг. Этот поздно открытый коммуникативный талант со временем привёл его в профессиональное объединение кулинаров, работе в котором он посвящал значительную часть своего времени. Впоследствии Фриц Хувилер стал членом правления и бессменным президентом Швейцарского союза шеф-поваров.

Сейчас Хувилер стоял перед столом, значившимся под первым номером. Рассчитанный на шесть мест, он был накрыт на двоих. Там сидел Эрик Дальманн с партнёром по бизнесу из Голландии. Сегодня он взял в качестве аперитива «Шардоне» 2005 года от Томаса Штудаха из Маланса за сто двадцать франков вместо обычной бутылки шампанского «Круг Гранд Кюве брют» за четыреста двадцать. Но это было его единственной уступкой экономическому кризису. На обед Дальманн заказал, как всегда, меню «Большой сюрприз».

 А вы, почувствовали ли вы на себе этот кризис?  поинтересовался Дальманн.

 Абсолютно нет,  солгал Хувилер.

 Качество неподвластно кризисам,  провозгласил Дальманн, поднимая руки, чтобы освободить место для тарелки, накрытой тяжёлой крышкой «клош», которую в этот момент ставила на стол официантка.

«Так же, как и то, что скоро исчезнет с лица земли, например, театр или дамские шляпки «клош»»,  добавил про себя Хувилер, глядя, как девушка снимает крышку, взявшись с обеих сторон за латунные ручки.

 Маринованное филе скумбрии с фенхелем и черемшовым сабайоном,  провозгласила она.

Однако гости даже не посмотрели на блюдо. Взгляды обоих были прикованы к женщине, которая его принесла. Только Хувилер в недоумении уставился на черемшовый сабайон, зелёной слизью растекающийся по дну тарелки.

Андреа привыкла к тому эффекту, который сопровождал её появление среди мужчин. Как правило, она раздражалась. Однако иногда умела извлекать из своей внешности практическую пользу. Особенно когда искала работу, что приходилось ей делать довольно часто. Потому что насколько легко ей удавалось получить место, настолько же трудно было потом его сохранить.

Андреа ещё и десяти дней не проработала у Хувилера, а уже столкнулась с хорошо знакомыми ей и давно набившими оскомину интрижками на кухне и в офисе. Ещё раньше она предпринимала попытки обратить всё в шутку, но её не понимали. Тогда Андреа просто отстранилась от коллектива. Её стали называть зазнайкой, однако такая репутация нисколько не мешала ей жить.

Вот и сейчас эти два денежных мешка уставились на неё, вместо того чтобы смотреть на блюдо. Как будто не понимают, что филе скумбрии размокает в черемшовой подливе.

 Когда он работал вместе со своей женой, еда была лучше,  заметил Дальманн, оставшись с голландцем наедине.

 Разве она тоже занималась кулинарией?  спросил тот.

 Нет, скорее им самим,  ответил Дальманн.

Ван Гендерен рассмеялся и наконец попробовал рыбу. Он был вторым по важности лицом в международной компании со штаб-квартирой в Голландии, занимавшейся солнечной энергетикой. Время от времени ван Гендерен встречался с Дальманном, поскольку с его помощью мог выйти на связь с нужными ему людьми. Установление контактовэто как раз то, чем занимался его сегодняшний спутник.

Через несколько недель Дальманну исполнялось сорок шесть лет. На его внешность наложила отпечаток жизнь бизнесмена, в которой кулинарные изыски всегда оставались не последним средством убеждения партнёра. Отсюда небольшой излишек жира, которому Дальманн пытался придать форму с помощью жилета; мешки под водянисто-голубыми глазами; обвисшая, всегда красноватая на скулах, пористая кожа; тонкие губы и голос, с годами становящийся всё более звучным.

Его от природы светлые, янтарного оттенка волосы росли теперь только на затылке, образуя полукруг, доходящий до воротника рубахи и переходящий по краям в бакенбарды, такие же жёлтые, с проседью, как и брови.

По профессии Дальманн был посредник. Он устанавливал контакты, способствовал заключению сделок, давал и получал рекомендации, собирал информацию и, отсортировав нужное, передавал её другим, зная, когда надо говорить, а когда молчать. Этим он жил, и довольно неплохо.

Сейчас Дальманн молчал. И, пока ван Гендерен в чём-то убеждал его на своём булькающем голландско-немецком языке, потихоньку разглядывал тех, кто сегодня почтил Хувилера своим присутствием.

СМИ представляли два руководителя (с дамами) одного из крупных издательских домов, работавшего в последнее время в режиме жёсткой экономии. Политикузабытый ныне лидер в сопровождении жены и двух молодых супружеских пар, вероятно, товарищей по партии, по поручению руководства отмечающих юбилей босса. Медицина блистала в образе директора клиники, затеявшей серьёзный разговор с неким главврачом. За соседним столиком высокопоставленный чиновник оставшегося без спонсоров футбольного клуба беседовал с директором страховой компании. Тут же сидели их супруги.

Дальманн увидел руководителя фирмы, импортирующей автомобили; владельца рекламного агентства; бывшего директора банка, не совсем добровольно оставившего свой пост. И каждого из них сопровождала высокая, тоненькая блондинкавторая жена.

Зал наполняло уютное, приглушённое бормотание; осторожный стук и звон столовых приборов. В воздухе витали ненавязчивые ароматы искусно составленных блюд.

О сильном дожде, начавшемся в тот вечер и грозившем превратить только что выпавший снег в грязное месиво, посетителям, чьи столики стояли возле окон, напоминал разве что доносившийся из-за штор отдалённый шум. Наполненный тёплым, уютным светом, «Хувилер» казался куколкой, отгородившейся от мира непроницаемым панцирем.

Между тем жизнь снаружи не давала поводов для оптимизма. Наконец стало очевидно, что финансовые рынки вот уже в течение многих лет торгуют несуществующим золотом. Непотопляемые прежде банки дали крен и рассылали отчаянные призывы о помощи. Что ни день новые секторы экономики попадали в вихрь финансового краха. Автомобильные предприятия работали вполсилы. Их поставщики разорялись. Финансисты кончали собой. Государство, в котором видели спасение пострадавшие, походило на корабль, неотвратимо несущийся на рифы банкротства. Пророки неолиберализма чувствовали себя подавленными. Глобализировавшаяся мировая экономика стояла на пороге своего первого кризиса.

И, словно решив переждать предстоящую бурю под водолазным колоколом, маленькая альпийская страна, едва успевшая раскрыть объятья большому миру, снова стала замыкаться в себе.

Ожидая, пока анонсерсоставитель менюБандини пересчитает тарелки для столика под номером «пять» и сверит их количество с заказом, Андреа смотрела на Мараванасамого видного мужчину в их бригаде.

Он довольно высок для тамильцаметр восемьдесят с лишним. Острый нос, аккуратно подстриженные усы и синевато-чёрная тень пробивающейся щетины на щекахнесмотря на то, что к началу смены он явился тщательно выбритым. На нём белая форма подсобного кухонного рабочего и длинный передник в индийском стиле. Белая шапочка из крепа на чёрных волосах, разделённых ровным пробором, напоминает ганди-топи.

Сейчас Мараван стоял у раковины. Он смывал остатки соуса с тарелок, а затем отправлял их в посудомоечную машину. Свою работу он проделывал с грацией храмовой танцовщицы. Заметив, что его разглядывают, тамилец обернулся и обнажил белоснежные зубы. Андреа улыбнулась в ответ.

Ей уже приходилось сталкиваться с его соотечественниками за время своей недолгой карьеры в сфере обслуживания. Многие из них имели статус беженцев и особое разрешение на въезд, дающее им право трудиться лишь на определённых, плохо оплачиваемых должностях, да и то по ходатайству работодателя, от которого они зависели больше, чем те, кто имел обыкновенный вид на жительство.

С большинством из них Андреа легко находила общий язык. Втамильцахей нравилось дружелюбие, ненавязчивость, кроме того, они напоминали Андреа о её туристической поездке в Южную Индию.

За время своего пребывания в «Хувилере» она успела повидать Маравана на самых разных работах. Он был виртуозом в обработке овощей. Когда он открывал ножом устрицы, казалось, будто раковины сами распахивают перед ним свои створки. Без единого лишнего движения он отделял от костей мясо морского языка, а когда то же самое проделывал с кроликом, тушка выглядела так, будто скелет всё ещё оставался внутри.

Андреа замечала, с какой любовью в глазах Мараван точными и быстрыми движениями сооружал на блюде настоящее произведение искусства; как ловко перекладывал он маринованные лесные ягоды с хрустящими коржами для трёхслойного торта.

Повара охотно доверяли Маравану даже то, что, вне всякого сомнения, относилось к сфере их прямых обязанностей. И при этом Андреа никогда не замечала, чтобы кто-нибудь из них хоть раз похвалил его за умение и сноровку. Напротив, стоило только тамильцу управиться с очередным произведением искусства, как его тут же возвращали к посудомоечной машине и грязной работе.

Бандини закончил с подсчётом посуды, и официанты, надев на тарелки колоколообразные крышки, вышли в зал.

Андреа же могла заказывать следующее блюдо для столика под номером «один».

2

Далеко за полночь трамваи всё ещё ходили. Пассажиры двенадцатого маршрута выглядели в основном как рабочие, возвращающиеся домой после ночной смены, или романтически настроенные ночные бродяги, исцарапанные и пьяные.

Район, где жил Мараван, вовсе не был жалким скопищем эмигрантских лачуг. Здесь находились известные в городе клубы, дискотеки, бары.

Впереди тамильца сидел мужчина с жирной шеей, чья голова постоянно клонилась набок. «Коллега»,  подумал Мараван, уловив исходящий от него кухонный запах. Мараван обладал чувствительным носом и стремился к тому, чтобы, даже возвращаясь с работы, ничем не пахнуть. Его сослуживцы пользовались туалетной водой и лосьонами после бритья. Он же хранил свою одежду в шкафчике, в специальном пакете от моли с застёжкой-молнией, и по возможности пользовался душем в раздевалке для персонала.

Только один кулинарный запах нравился Маравану. Но он был не из этой страны, из кухни Нангай. Когда она бросала в горячее кокосовое масло девять листочков карри, сорванных для неё Мараваном с росшего под окном деревца, комната наполнялась ароматом, который можно было вдыхать бесконечно.

То же с корицей. «Корицы клади всегда чуточку больше, чем нужно,  наставляла его Нангай.  Она приятна на запах и на вкус, полезна для пищеварения и недорого стоит».

Тогда Нангай казалась Маравану древней старухой, хотя ей было не больше пятидесяти пяти лет. Его бабушке она приходилась сестрой. Обе женщины бежали вместе с Мараваном и его братьями и сёстрами в Джафну после погромов восемьдесят третьего года в Коломбо, когда родителей Маравана заживо сожгли в их собственной машине. Мараван, младший из четверых детей, много помогал Нангай на кухне. Они готовили разные блюда, которые старшие дети продавали на рынке в Джафне. Всё необходимое для жизни из курса средней школы Мараван тоже узнал на кухне от Нангай.

Когда-то она работала поварихой в одной богатом доме в Коломбо. Потом открыла небольшой ресторан на рынке, быстро ставший популярным и приносивший ей небольшой, но стабильный доход.

Кроме обыкновенной еды для ресторана, Нангай готовила и особые блюда, по специальным заказам от клиентов, стремящихся сохранить свои имена в тайне. В основном для супружеских пар с большой разницей в возрасте.

И до сих пор, когда Мараван жарил или подсушивал на сковороде свежие листья карри, перед его глазами возникала худенькая женщина, чьи волосы и сари навсегда пропитал этот запах.

На следующей остановке в салон вошли два человека и никто не вышел. Когда дверь захлопнулась, пассажир, сидевший впереди Маравана, очнулся и вскочил с места. Но трамвай уже тронулся. Толстяк отчаянно дёргал дверную ручку и колотил в стекло. Потом громко выругался и с упрёком посмотрел на Маравана.

Тот отвернулся к окну. Дождь ещё не кончился. Косые ручейки на стекле отражали огни большого города. Возле ночного клуба стоял молодой человек, раскинув руки и подставив лицо дождю. Его товарищи, укрывшиеся в нише стены, курили и смеялись над ним.

Романтически настроенные бродяги сошли на ближайшей остановке. С ними и пропахший кухней толстяк. Мараван видел, как он перебежал улицу по направлению к трамвайной остановке на другой стороне и с недовольным видом уселся на скамейку.

В салоне оставалось совсем немного пассажиров, судя по всему, эмигранты. Они дремали или о чём-то думали, и только одна молодая сенегалка весело болтала по мобильному в полной уверенности, что её никто не понимает. Вскоре вышла и она. Мараван видел в окно, как она бежала по улице, всё ещё смеясь и не прерывая разговора.

Теперь тишину в салоне нарушал лишь голос, объявляющий остановки. Через одну сошёл и Мараван. Он раскрыл зонт и побрёл дальше в направлении двенадцатого маршрута. Трамвай проехал мимо. Его освещённые окна удалялись, пока не превратились в лучистые звёздочки в темноте мокрой улицы.

Холодало. Мараван поплотнее укутался в шарф и свернул на Теодорштрассе. По обе стороны высились серые ряды домов, в свете фонарей блестели мокрые автомобили, горели вывески: «Азиатская кухня», «Бюро путешествий», «Секонд-хенд», «Денежные переводы».

Мараван остановился перед коричневым многоэтажным домом постройки пятидесятых годов, выудил из кармана связку ключей и свернул в проход между двумя переполненными мусорными контейнерами по направлению к подъезду.

Войдя в дверь, он остановился у стены с множеством почтовых ящиков и открыл тот, на котором была прибита табличка: «Мараван Виласам».

В ящике оказалось письмо, судя по почерку на конверте, от его старшей сестры; рекламный буклет какой-то фирмы, занимающейся трудоустройством уборщиц; листовка антиэмигрантской партии и каталог магазина кухонной утвари. Последний Мараван открыл тут же и пролистывал, поднимаясь в свою квартиру на третий этаж. Две небольшие комнаты, крошечную ванную и необыкновенно просторную кухню с балконом связывал воедино коридор, устланный потёртым линолеумом.

Мараван зажёг свет. Прежде чем переступить порог гостиной, он прошёл в ванную и вымыл лицо и руки. Потом разулся, положил почту на стол и спичкой зажёг фитиль дипамаглиняного светильника на домашнем алтаре. Мараван опустился на колени и, сложив ладони, поклонился Лакшмибогине красоты и достатка.

В квартире было холодно. Тамилец присел на корточки перед масляной печью и повернул тумблер, который, двигаясь в обратную сторону, щёлкнул пять раз, прежде чем огонь загорелся.

Потом он снял кожаную куртку, повесил её на один из двух крючков в коридоре и направился в спальню.

Обратно Мараван вышел в рубахе из батика, саронге в сине-красную полоску и сандалиях. Сев у печки, он развернул письмо от сестры.

Новости были неутешительными. На контрольно-пропускных пунктах Шри-Ланки задерживали транспорт. В феврале-марте лишь немногие грузовики с продовольствием достигли района Килиноччи. Цены на основные продукты питания, лекарства и топливо выросли неимоверно.

Мараван положил письмо на стол. Его мучила совесть. Вот уже три месяца прошло с тех пор, как он последний раз приходил в «Баттикалоа-Базар», ближайший тамильский магазин, чтобы передать хозяину-соотечественнику деньги для сестры. Четыреста франков, или тридцать семь тысяч восемьсот рупий, за вычетом комиссионных.

Он зарабатывал почти три тысячи франков. И, несмотря на то, что жил один и немноговсего семьсот франковплатил за аренду квартиры, после уплаты страховых взносов и всех налогов денег оставалось только на еду. Точнее, на её приготовление.

Кулинария была для Маравана не просто профессией. Она составляла его главную страсть. Ещё живя с родителями в Коломбо, он проводил целые дни на кухне Нангай. Мать с отцом работали в одном из крупнейших отелей города: онпортье, онагорничной. Всё свободное от школьных занятий время дети находились под присмотром бабушки. А Маравана, ещё не достигшего школьного возраста, Нангай часто брала с собой на работу, чтобы дать сестре возможность спокойно заниматься домашними делами и ходить в магазин. На кухне в богатом доме Нангай помогало шесть поварих. У одной из них всегда находилось время поиграть с малышом.

Так он и вырос среди кастрюль и сковородок, специй и приправ, фруктов и овощей. Он мог вымыть рис, перебрать чечевицу, натереть на тёрке кокос, общипать веточку кориандра. Уже в трёхлетнем возрасте ему разрешали под присмотром взрослых резать помидоры и чистить лук.

С раннего детства Маравана зачаровывал процесс превращения сырых продуктов в нечто качественно иное, такое, что не просто можно съесть, что не только насыщает, но и даёт человеку нечто большееедва ли не счастье.

Мараван всё схватывал на лету: ингредиенты, пропорции, подготовку продуктов, последовательность действий. В возрасте пяти лет он мог приготовить любое блюдо, а в шестьещё до того, как пошёл в школу,  научился читать и писать, потому что был не в состоянии запомнить все рецепты.

Начало обучения в школе стало для него трагедией, почти такой же тяжёлой, как и разлука с родителями, подробности смерти которых он узнал только повзрослев. В детстве ему говорили, что отец с матерью просто остались в Коломбо.

Он запомнил суматоху и отъезд в Джафну, тесный и многолюдный дом родственников, приютивших беженцев на первое время. В Джафне Мараван не пошёл в школу и днями напролёт помогал Нангай на кухне.

Когда воздух в маленькой гостиной благодаря масляной печи прогрелся, Мараван встал и вышел из комнаты.

Кухня утопала в белом свете четырёх люминесцентных ламп. Здесь стояли четыре больших холодильника и морозильная камера не меньших размеров; газовая плита с четырьмя конфорками; мойка с двумя раковинами; стол и шкаф из нержавеющей стали для хранения всевозможной кухонной утвари и техники. Всё это блистало чистотой и больше походило на лабораторию, чем на кухню.

Лишь внимательный глаз мог заметить, что различные элементы этого «гарнитура» не составляли единого целого, что предметы не соотносились друг с другом по высоте и качеству поверхностей. Мараван собирал свою кухню по частям, на складах стройматериалов и рынках, а один землякбывший санитарный врач, получивший в Европе место складского служащего,  помог ему всё это смонтировать.

Мараван поставил небольшую сковородку на слабый огонь, налил в неё кокосового масла и открыл балконную дверь.

В доме напротив почти все окна были тёмными. На заднем дворе внизу тихо и пусто. Дождь всё ещё накрапывал тяжёлыми, холодными каплями. Мараван оставил балконную дверь приоткрытой.

В его спальне рядами стояли горшки с деревцами карри разных возрастов и размеров, рядом с каждым торчала воткнутая в землю бамбуковая палочка.

Самое старое из них доходило Маравану до плеча. Он приобрёл его несколько лет назад у одного тамильца, а все остальные деревца получил из его отростков. В конце концов растения так размножились, что Мараван мог их продавать. Он делал это неохотно, но зимой его квартира становилась слишком тесной, поскольку карри не отличались хладостойкостью и могли стоять на балконе только в тёплое время года, а осенне-зимний период пережидали у него в спальне, под специальными лампами.

Мараван сорвал две веточки, по девять листочков на каждой, пошёл на кухню и бросил их в горячее масло, добавив туда же десятисантиметровую палочку корицы. Постепенно комнату заполнил запах его детства.

В небольшом чуланчике под шкафом хранился перегонный аппарат: колба, дистилляционный мост, рубашка охлаждения, ещё одна колба-приёмник, два держателя, термометр и шланг из ПВХ. Мараван осторожно собрал установку, разместив колбу над газовой горелкой, положил шланг в мойку, надев один его конец на водопроводный кран, а другой завернув в рубаху охлаждения. Потом он наполнил раковину холодной водой, достал из морозильника пакет с ледяными кубиками и высыпал их туда же.

Пока Мараван готовил агрегат, кухня успела наполниться запахом кокосового масла, карри и корицы. Он вылил содержимое сковородки в высокий сосуд из термостойкого стекла и ручным миксером взбил его содержимое до состояния кремообразной массы орехового цвета, которую потом вылил в перегонную колбу.

Мараван зажёг конфорку под колбой, пододвинул к плите единственный на кухне стул и сел рядом. Важно держать процесс под контролем. Тамилец знал из опыта, что, если жидкость нагреется слишком сильно, запах будет не тот. Он давно уже пытался выделить эссенцию этого аромата, но до сих пор у него ничего не получалось.

И вот колба начала запотевать. На стекле появились капли, их становилось всё больше, и они стекали, оставляя чёткие следы среди мельчайших пузырьков осевшего на стенках пара. Температура в колбе росла: пятьдесят, шестьдесят, семьдесят градусов. Мараван уменьшил огонь и слегка повернул водопроводный кран. Холодная вода, поднимаясь по прозрачному шлангу, заполняла рубашку охлаждения и стекала по трубке в сливное отверстие второй раковины.

Стояла полная тишина, время от времени нарушаемая лишь бульканьем охлаждённой воды. Иногда Мараван слышал шаги на мансарде, расположенной над его квартирой. Там жил Гнанам, тоже тамилец, как и большинство обитателей девяносто четвёртого дома по Теодорштрассе. Гнанам в Европе недавно. Выждав положенные шесть месяцев, он нашёл себе работу на кухнекак и большинство беженцев из Шри-Ланкигородской больницы. И то, что Мараван слышал его шаги около двух часов ночи, означало, что сегодня Гнанам выходит в утреннюю смену.

Мараван тоже имел статус беженца и трудился на кухне, как и Гнанам. И всё-таки он находился в лучшем положении.

Во-первых, потому что в «Хувилере» не было смены, которая начиналась бы в четыре утра. Если Мараван работал днём, то приезжал в ресторан к девяти часам. Во-вторых, ему не приходилось ворочать с места на место котлы на двести литров или драить чёрные от нагара сковороды площадью в один квадратный метр.

Кроме того, в «Хувилере» он учился, хотя этого и не предусматривал его служебный график. Ведь никто не мог запретить ему смотреть, совершенствовать технические навыки и делать выводы из неудач других. Тому, что повара не слишком хорошо с ним обращались, Мараван не придавал большого значения. Бывает и худшее отношение. И здесь, и на его родине.

Мараван встал, бросил две горсти пшеничной муки в миску, добавил в неё немного тёплой воды и топлёного масла, снова сел на стул и принялся месить тесто.

Когда он учился у поваров в Джафне, поначалу его отношения с наставниками складывались тяжело: мастера не выносили одарённого юношу, превосходящего их в изобретательности и профессионализме. И тогда Мараван понял, что, если он хочет и дальше заниматься кулинарией, должен прикидываться дурачком. Потом он уехал из Джафны и работал в одном отеле на юго-западном побережье. Сингалы смотрели на него свысока, как и на всех тамильцев.

Теперь тесто стал гладким и упругим. Мараван положил его в миску и отставил в сторону, накрыв чистой салфеткой.

В последнее время работа в «Хувилере» особенно нравилась ему. А именно с тех пор, как там появилась Андреа. Как и все мужчины в бригаде, Мараван был очарован этим загадочным, хрупким и бледным существом, смотревшим на каждоготочнее как бы сквозь каждогос одинаково отрешённой улыбкой. Мараван воображал себя единственным, на кого она иногдапусть даже и редкообращала внимание. Доказательство тому он видел в поведении поваров: в присутствии Андреа они обращались с Мараваном особенно высокомерно.

Вот и сегодня, когда Андреа ждала от Бандини очередное блюдо, а Мараван ополаскивал тарелки, она посмотрела в его сторону и улыбнулась. И это не был её обычный взгляд в никуда. Андреа улыбалась Маравану.

Он не имел опыта общения с женщинами. Тамильские девушки не встречались с мужчинами и выходили замуж невинными. Мужей им традиционно подыскивали родители.

Здесь, в Швейцарии, противоположный пол уже проявлял к нему интерес. Однако тамильцы считали европейских женщин развратными, и связь с одной из них могла навлечь позор на семью Маравана на Шри-Ланке. А в том, что рано или поздно на родине обо всём узнали бы, Мараван не сомневался. На то и существует в Швейцарии тамильская диаспора. А потому ему ничего не оставалось, как примириться с жизнью одинокого холостяка, утешаясь туманной перспективой обзавестись семьёй на родине.

Однако с появлением Андреа в Мараване зашевелились чувства, которые он считал давно преодолёнными своей единственной страстьюкулинарией.

Первые прозрачные капли дистиллята упали в разделительную воронку. Потом ещё и ещё. Вот они уже ритмично стучат о стекло. Одна за другой, как минуты, часы и дни, а Мараван смотрит на них и старается ни о чём не думать.

Он не знал, сколько прошло времени, пока наконец уровень жидкости в колбе не уменьшился на пару сантиметров. Мараван открыл кран разделительной воронки и слил воду, оставив только чистое эфирное масло в нижней части конического сосуда.

Потом он смешал его с концентратом из колбы и поднёс к носу.

Мараван вдыхал запах карри, корицы и кокосового масла. Но того, что он хотел выделить, здесь не было: эссенции того самого вещества, которое получалось при соединении этих трёх субстанций в чугунной сковороде Нангай на обыкновенной дровяной печи.

Мараван снял со стены тяжёлую чугунную сковородутаву и поставил её на огонь. Присыпав стол мукой, сформировал из теста несколько чапати. Потом поджарил одну лепёшку до коричневого цвета с обеих сторон, наслаждаясь запахом своей юности.

Когда Маравану исполнилось пятнадцать, Нангай отправила его в южную Индию, в штат Керала. Там только что открылся первый в стране огромный гостиничный комплекс, предлагающий клиентам разные услуги, связанные с древней индийской медициной. Старая подруга Нангай работала там поварихой в ресторане аюрведической кухни, в тайны которой должна была, по замыслу Нангай, посвятить и Маравана.