А пока я шел по улице, в мои сандалеты забивался песок, окраины Красногородска не асфальтировали, летом поднимались клубы пыли после каждой проехавшей машины, а осенью стояла грязь, и, пока не наступала зима, все ходили в калошах или резиновых сапогах.
Навстречу мне шла Марина, она жила в конце улицы. Год назад она приехала из Москвы. У нее умерла мать, ее отец, наш красногородский, женился на другой, Марина не поладила с мачехой и приехала к бабке. Но она всегда могла вернуться в Москву и была независимой и гордой. В школе запрещали мини-юбки, все девчонки должны были ходить в коричневых платьях с белыми фартуками, а мы в серой форме, но Марина так обрезала платье, что казалось, что она одета в один фартук, ей попробовали запретить ходить в таком коротком платье, на что она ответила:
У меня нет другого платья. Я так ходила в Москве, и никто мне не делал замечаний.
От нее отстали. Может быть, она и нравилась парням, но подступиться к ней не решались. Меня она тоже никак не воспринимала, я не выделялся ни красотой, ни одеждой, ни остроумием. Я, конечно, не урод, но курносый, широколицый, с кривоватыми ногамито ли я слишком рано пошел на не окрепших еще ногах, то ли мать плохо пеленала. Я почему-то не решался с ней здороваться раньше. А тут решился.
Здравствуй, Марина.
Здравствуй, ответила она.
Ты меня извини, что не здоровался с тобой раньше.
А почему не здоровался? Она улыбнулась.
Когда я тебя увидел впервые год назад, я так поразился твоей красоте, что растерялся, зажался, а потом уже не мог перебороть себя.
И вдруг я заметил, как покраснела Марина, этого не мог скрыть даже загар.
А почему сейчас поздоровалсяя уже не такая красивая?
Ты стала еще более красивой, поэтому к тебе мальчишки и боятся подходить. Я поздоровался потому, что, наверное, повзрослел, через год уже школу заканчиваем. Ты куда собираешься поступать?
В университет. На биофак. А ты?
Наверное, на актерский. В Институт кинематографии.
Марина несколько секунд рассматривала меня и затем рассмеялась.
Не понял, сказал я.
Как же я не догадалась, пояснила Марина. Ты актер, каких еще нет.
А каких нет? спросил я.
Ты как Крючков, Рыбников, только уже интеллигентнее. Тебе обязательно надо попробовать поступить.
Я попробуюпообещал я.
Значит, будем встречаться в Москве.
На следующий день, когда мы с ней встретились снова, она улыбнулась мне еще до того, как я с ней поздоровался. Потом мы с ней будем встречаться в Москве, она мне будет помогать, но я не женюсь на ней, потому что она всегда будет воспринимать себя московской и красивой, а менячуть кривоногим провинциалом, которому повезло.
МОЯ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
Вечером мы с матерью солили на зиму огурцы. В трехлитровые банки закладывали лист смородины, укроп, петрушку, чеснок, заливали огурцы соленой водой с уксусом и закатывали банки жестяными крышками. Я смотрел на мать и думал о Лидке, конечно, мать старше ее лет на пять, но смотрелась не хуже моей молочницы. За лето она похудела, у нее появилась талия. Сколько я себя помнил, у матери никогда не было романов. Я бы обязательно знал. В маленьком городке роман скрыть невозможно. Конечно, в Красногородске и жены изменяли мужьям, и мужья женам, время от времени возникали скандалы, жены таскали за волосы любовниц своих мужей прилюдно, встретив в магазине или на базаре. Мужья били своих жен за измену, и те с криком бежали по улице, ища спасения у соседей. Мать жила тихо, принимала и выдавала посылки на почте, мы с ней много работали. Весной надо посадить, потом поливать, осенью собирать, к тому же мы набирали клюквы на продажуза клюкву хорошо платили, держали двух коз, двух подсвинков, кур, уток. На одну ее зарплату прожить было невозможно, и даже учительницы, которые получали в два раза больше матери, держали огороды.
Мать, начал я, ведь через год я уеду из Красногородска.
Многие уезжают, но и многие возвращаются, спокойно ответила мать.
Я не вернусь, а ты останешься одна.
Такая бабья доля, согласилась мать. Дети вырастают и уезжают.
Да я не о том. Ты чего замуж не выходишь?
Мать молча смотрела на меня, наверное раздумывая, продолжать ли разговор на эту тему или оборвать, не твое, мол, это щенячье дело.
Нам этого разговора все равно не избежать, напирал я.
Замуж не выхожу из-за тебя, ответила мать. Неизвестно, как сложатся у тебя отношения с чужим мужчиной.
Тебе ведь с ним жить, а не мне. Я подлажусь. Если есть кто-нибудь, выходи замуж.
Нет никого.
Сколько ты посылок за смену выдаешь и принимаешь?
До полусотни, а что?
А то. Посылки в основном отправляют и получают мужики. Они же тяжелые. Ты на людном месте работаешь. Посмотри, все бабы, которые с людьми работают, замужем. И продавщицы, и медсестры.
Поздно мне замуж выходить.
Почему поздно? Тебе же только тридцать пять. Возьми мужика постарше, лет сорока.
Те, которым сорок, все женатые. Не буду же я семью разбивать.
А почему не разбить, если разбивается? У нас в классе у половины отцов нетразвелись и женились на других женщинах. Главноепоставить цель и добиваться ее.
Какую же ты себе цель поставил?
Я, наверное, стану генералом.
Это что-то новенькое. И давно ты решил стать генералом?
Недавно. Этот вопрос я еще обдумываю, но как только точно определюсь, скажу тебе. А ты решай вопрос с замужеством.
Стать генералом я решил во время разговора с матерью и, чтобы окончательно укрепиться в этой мысли, тут же решил наметить главный разговор с соседом-подполковником.
Вечером подполковник любил посидеть на огороде в самодельном кресле-качалке, посмотреть на речку и выкурить кубинскую сигару. Сигары ему присылал бывший сослуживец.
Не помешаю? спросил я подполковника.
Не помешаешь, ответил подполковник и достал замаскированную в свекольной ботве бутылку вина и пластмассовый стакан. Выпьешь?
Спасибо. Я еще молоко люблю больше, чем вино.
Это скоро пройдет. Подполковник налил себе вина. Будешь любить вино и терпеть не будешь молока.
У меня к вам есть главный вопрос. Какие у меня есть шансы стать генералом, если я поступлю в военное училище?
Никаких, не задумываясь, ответил подполковник.
Почему?
Сейчас ты еще не поймешь
А если на конкретном примере? Вместе с вами поступили и другие парни. Но один из них стал генералом, а вы только подполковником. Какими же он обладал данными, которых не имели вы?
Никакими, ответил подполковник. Этих самых данных я имел больше, чем он.
Значит, вы совершали ошибки, которые не совершал он?
И ошибок я не совершал. Подполковник прикурил погасшую сигару. Попробую тебе объяснить на конкретном примере. Есть такой генерал-лейтенант Кривцов, это он мне сигары присылает. Мы вместе с ним поступили в училище, но я был из Красногородска, а он был из Москвы. Мой отец был плотником, а егогенерал-майором.
Но у вас были равные стартовые возможности. После окончания училища вы оба начинали лейтенантами.
Не перебивай и слушай, если хочешь понять. Так вот. Имея одинаковые стартовые возможности с Кривцовым, я стал их терять, когда женился. Нет, я не жалею. Я на своей Людмиле женился по любви. Как женятся офицеры? Приближается выпуск, и приближается время женитьбы.
Почему?
Потому что ты молод, здоров, ты понимаешь, что через год ты окажешься в гарнизоне в тайге или пустыне, и лучше туда приехать уже с женщиной, то есть с женой. Тогда есть шанс получить комнату или квартиру, а не койку в общежитии. Каждое училище традиционно имеет свой женский контингент. Мы ходим на танцы в педагогический институт и медицинское училище, где в основном учатся девушки. Офицерские жены чаще всего учительницы и медсестры. Я стал ходить на танцы в педагогический и присматривался к третьекурсницам. Мое окончание училища должно было совпасть с ее окончанием института. И приметил Людмилу, вернее, она приметила меня. Ты запомни: это только кажется, что мы выбираем, выбирают нас. Право выбора у того, у кого право решения. А решают они. Мы делаем предложение, они отвечаютда или нет, то есть они принимают решение. Можно, конечно, уговорить, уболтать, взять силойесли она забеременеет, куда ей деваться? Но такие женитьбы добром никогда не кончаются. Или она тебе начинает изменять, или при первой возможности уходит от тебя, если подворачивается более привлекательный вариант, чем ты. Поэтому лучше по любви! Ну и, конечно, некая общность, которая объединяет. Людмила выросла в таком же маленьком городке, как и я, отецшофер, матьуборщица в школе, и, конечно, ей хотелось приехать домой с мужем-офицером. Офицер тогда считался хорошей партией, особенно среди сельских девушек, городские на нас смотрели уже свысока, выбор у них был большевсякие там физики и лирики. А военныйтупой, как сапог. Как будто штатский ботинок менее тупой. Когда мы с Людмилой поженились накануне моего окончания училища, ей оставалось только защитить диплом.
А на ком женился Кривцов?
Начинаешь понимать. Яна дочери сельского шофера, а онна дочери генерал-полковника Генерального штаба.
Но ведь вы тоже могли жениться на дочери генерал-полковника?
Не мог. Свою будущую жену Кривцов знал с детского сада. Они жили в одном доме, ездили в один пионерский лагерь Министерства обороны. Кривцов уже имел больше возможностей из-за своего отца генерал-майора, а женившись на дочери генерал-полковника, он удвоил эти возможности. Это как раньше два купца женили своих детей, и состояние удваивалось. Запомни: если хочешь сделать карьеру в армии, надо жениться на дочери военного. Она не принесет тебе приданого и богатства, но принесет связи, которые имеет ее отец. А это главный капитал в наше время.
А как заводят связи? спросил я.
В эту минуту жена подполковника, учительница математики в нашей школе, позвала его ужинать.
Пока запомни это, сказал подполковник. О связях в следующий раз.
Я запомнил наш разговор. Я вообще все запоминал и для своих пятнадцати лет знал многое. Теперь я известный киноартист, режиссер и политический деятель. Меня узнают на улицах, я знаком с Президентом, могу позвонить ему, но ни разу не звонил, потому что не было такой нужды. В Красногородск я приезжаю два раза в год: весной и осенью. Веснойчтобы вскопать огород матери, и осеньючтобы выкопать картошку. Я надеваю солдатские сапоги, армейские брюки-галифе, ватник и становлюсь похожим на нормального псковского мужика средних лет. Таких тысячи, и я по-прежнему задаю себе вопрос: почему удалось мне, а им, моим погодкам, сверстникам, не удалось. Кое-чего и они добились в жизни. Парни, с которыми я учился в школе, закончили институты. Трое работают директорами совхозов, один дослужился до подполковника, это был предел для красногородскихнесколько подполковников и ни одного полковника.
Когда я приезжал к матери, как бы случайно приезжала телевизионная съемочная группа и фотографы. Я этого не организовывал впрямую, просто месяца за три начинал говорить о поездке, и это, вероятно, запоминалось, оседало в блокнотах журналистов.
И вся страна знает, что актер, режиссер, депутат Государственной думы и возможный кандидат в Президенты на следующих выбораха почему бы и нет, был же актер Рейган Президентом Соединенных Штатов Америкикаждую осень вилами поднимает картофельные кусты, засыпает картошку в мешки и таскает эти мешки в подвал. Все это снимают телеоператоры. И вначале показывают в теленовостях, потом в парламентской программе и, наконец, в разных программах о кино.
Но все это еще будет не скоро, а пока мне пятнадцать лет, светит яркое, но не жаркое сентябрьское солнце, на грядах лежат желтые помидоры, за лето они не успевали покраснеть. Мать их складывала на подоконнике, в тепле и на солнце за неделю они становились красными, остальные укладывались в сено, что я накашивал для коз, и они тоже краснели, только медленнее, чем на подоконнике.
Я втыкал вилы рядом с картофельным кустом, поднимал, отряхивал землю и собирал картофелины.
Уже начались занятия в школе, поэтому огородом я занимался во второй половине дня. Картофель рассыпали под навесом во дворе, чтобы просох, прежде чем закладывать его в подвал. На уборку картошки у меня уйдет дня три, потом уберу тыкву, потом поздние осенние сорта яблок. Часть помидоров мать замаринует зелеными. Недели две у меня уйдет на сбор клюквы на болотах. Мать за клюквой не ходила, у нее болела поясница.
Я снял ватник, постелил на землю, сел, прислонясь к теплым, нагретым за день бревнам сарая.
Я многое сделал за лето: накосил сено для коз, набрал брусники, черники и малины для варенья. К ноябрьским праздникам забьем борова. Забивал обычно двоюродный брат матери Федор длинным, узким, особо отточенным ножом. Боров будто чувствовал свою смерть, он начинал метаться в загородке, как только во двор заходил Федор. Боров его никогда не видел, но от него, наверное, пахло смертью. Он считался лучшим забойщиком в Красногородске и забил сотни свиней. Федор стоял возле загородки, боров вначале бросался на доски, потом затихал, не спуская маленьких, налитых кровью глаз с Федора. А Федор стоял, курил, смотрел, и, когда боров затихал, в загородку входили я и мать, запрокидывали борова на спину, и Федор одним ударом в сердце забивал его.
У коз были имена, боров был просто «он». Вначале я не мог смотреть на Федора и нож, но год назад он сказал:
Смотри. Учись.
И я смотрел. Я видел, как бьется сердце под тонкой розовой шкурой. В прошлом году я впервые забил сам, попав точно, как Федор. Я спустил кровь в ведерко и разделал тушу, прокрутил мясо через мясорубку. Мы с Федором коптили в бане колбасы. Еда для меня была самым главным в жизни после того, как во втором классе у меня обнаружили туберкулез. Вначале я покашливал, худел, у меня почти два месяца держалась повышенная температура. Врач послушал мое дыхание и послал на рентген. Через неделю меня отправили в Псков, в туберкулезную больницу. В детских палатах не оказалось места, и меня положили со взрослыми. За полгода в моей палате из восьми человек двое умерли. Рядом со мною лежал Алекс Энкенемец из Поволжья, который переменил свою фамилию на русскую и пошел на фронт. Но однажды, уже в Германии, кто-то услышал, что он разговаривает с немцами, и его арестовали как шпиона и на десять лет отправили на Колыму, лишив всех наград и благодарностей Верховного Главнокомандующего товарища Сталина. Через десять лет он вернулся с Колымы с женой, которая тоже провела в лагере десять лет за связь с немецкими оккупантами, хотя связь у нее была не с немцем, а со словаком, который служил в немецкой армии. Высокая, синеглазая, она каждый день приходила в больницу и приносила своему Алексу яйца, сметану и масло. Моя мать приезжала раз в неделю и тоже привозила масло и барсучье сало. Мы с Алексом много ели и много разговаривали. Говорил он, я слушал. Алекс ненавидел Сталина, а мужики в палате Сталина уважали. И с Алексом перестали разговаривать. Разговаривал только я, за это меня прозвали немчонком.
Мне было наплевать, как меня обзывали: на улицекривоногим, в школетубиком за бледность и худобу, в больниценемчонком. От Алекса я узнал так много немецких слов, что мы с ним стали говорить по-немецки, обсуждая события в больнице и в мире.
Иностранный язык изучали в школе с пятого класса. Меня увезли из Красногородска в третьем классе, а вернулся я уже в пятый, после больницы я еще год провел в лесной школе, где нас лечили и учили.
Я помню, как в класс вошла маленькая евреечка, черноволосая, черноглазая, с длинным носиком, худенькая, но с полной оттопыренной попкой. Мне ее попка очень понравилась. С этих пор мне всегда хотелось переспать с еврейской женщиной. Не с армянкой, грузинкой, а именно с еврейкой, которая была вроде бы абсолютно другой, чем наши северные плосколицые и светлоглазые женщины. Она сказала, что ее зовут Ирма Германовна и что она будет нам преподавать немецкий язык. Ирма, наверное, почувствовала, что за скоростью, с которой я запоминал слова, скрывается нечто большее. То ли она забылась, то ли хотела меня проверить, но однажды она спросила меня по-немецки, я ей ответил, и мы с ней в наступившей тишине говорили по-немецки. Пораженный класс молча нас слушал. В Красногородске все и про всех знали, но чтобы Петька с Больничной улицы вдруг заговорил по-немецки, это все равно, если бы я вдруг поднялся и полетел. Именно в это время на меня впервые обратил внимание районный уполномоченный КГБКомитета государственной безопасности при Совете Министров СССР, так тогда называлась эта организация. Заметили, потому что моя детская дружба с Энке не могла пройти незамеченной. К тому же уполномоченному, вероятно, было дано указание обращать внимание на одаренных к языкам детям.
Через много лет я прочел все донесения обо мне оперативных уполномоченных КГБ. В первой характеристике значилось: «Имеет четко выраженные способности, к иностранному языку (немецкому), настойчив, не труслив в школьных драках. Оперативный псевдоним Скобарь».
Следовательно, на меня обратили внимание в десять лет. Скобарями называли псковских. Когда-то Псков славился изготовлением железных скоб. Но уже давно «скобарь»ругательная кличка, особенно среди ленинградцев. Скобарьэто хам, хулиган и выжига. Если бы я узнал раньше об этом оперативном псевдониме, то, наверное, обиделся бы, но я узнал, когда был уже довольно известным в стране.