Андрей КокоулинПросто механический кот
1
а хвойный бальзам начисто перебил запах кошатины.
Побуревшие бумажные полотенца Мурлов бросил в унитаз и спустил воду. Из зеркала на него глянул уверенный в себе полноватый мужчина лет сорока. Подбородок с ямочкой. Нос с легкой горбинкой. Над правым глазомдавний шрам, разделивший бровь на две неравных части. Глазасерые, серо-зеленые.
На левой щеке, похоже, царапина.
Мурлов повернулся в профиль. Да, цап-царапина. Косая, прерывистая, длинная. Он осторожно прикоснулся пальцем. Слегка надавил. Нездоровой красноты вроде бы не было. М-да Прокол. Недосмотр. Чуть выше бы и глаз долой. Красивый, родной, серо-зеленый глаз.
Мурлов распахнул шкафчик под зеркалом. Так. Что тут у нас? Бинт. Пластиковый стакан с ватными ушными палочками. Комплект лезвий «Жиллет». Пена для бритья с запахом лимона. Гель. Россыпь мятных леденцов. Пузырек с секоналом. Пузырек с аспирином. Таблеток пять осталось. Ага! Попался!
Мурлов выковырял упаковку бактерицидного пластыря. Пластырь разматывался словно патронташ. На бумажной основе было выдавлено «Использовать до». Даты не было. Бледные, телесного цвета дольки просвечивали сквозь словно зародыши.
Мурлов покривился от пришедшего на ум сравнения. Надорвал. Освободил от предохранительного слоя клейкий прямоугольничек и, аккуратно расправляя, прижал его к коже. Подержал. Подождал, пока схватится. Схватилось.
Отражение приоткрыло рот. Потом захлопнуло.
М-да Неприятное открытие: царапина закрылась не вся. Остался едва заметный, загнутый вверх усик. Сучья царапина. Вдобавок, с телесным цветом вышла накладка. Сучий пластырь. Слишком светлый. Для альбиносов, что ли, делают
В дальнем углу, щелкнув, стиральная машина перешла в режим отжима. Ком разноцветной одеждысинее, желтое, белое и чуть-чуть красногомягко толкнулся в прозрачный колпак дверцы и развалился, исчез, расползся по стенкам барабана.
Как был в одних трусах, по не такому уж и теплому кафелю Мурлов босиком прошлепал туда. По пути он бросил взгляд в узкое, с медными прожилками окошко. В темноте ночи отблескивал фонарным светом водосток и покачивалась одинокая струна электрического провода. Никого. Тихо. Он сел на раскладной стульчик. Машина вибрировала. Ожидая конца стирки, Мурлов подумал, что стены надо бы украсить, налепить, пожалуй, какие-нибудь картинки. Хотя бы фотокопию «Моны Лизы». Или календарь из «Плейбоя», с разворотом. Или Уорхола. А то скучно. Необжито. Подозрительно. От шальной догадки, ЧТО здесь действительно неплохо смотрелось бы, у него произошла эрекция. Мурлов постарался выбросить это из головы, но глаза цеплялись то за симпатичное пространство в неокрашенном простенке, то за располагающую пустоту между раковиной и душевой кабинкой. Воображение рисовало нежные акварели, кошачий изломанный силуэт, много розового. Эрекция усилилась. Ткань на трусах натянулась. Мурлов почувствовал себя кораблем, вспарывающим тяжелые, штормовые волны. Вот бушприт, и сладкая боль копилась в нем.
Помещение качнулось. Дрогнули полоски света на потолке.
Непонятно как Мурлов оказался на коленях. Серо-зеленые глаза его затуманились. Правая рука потянулась к паху. Дрожь колыхнула жировые складки на боках.
Ах, горячо!
Трусы так и не удалось снять.
Котики, котики, коти-и-и ки
Выдохнув, Мурлов завалился на спину. Ягодицы пружинисто приподнялись над полом и обрушились вниз. И еще раз, и еще. Запоздалый оргазм прошелся по телу иссушающей волной. Живот захолодел. Захотелось пить.
Барабан стиральной машины остановился, к колпаку прилипли штанины хлопкового комбинезона. Замечательно.
Мурлов с трудом сел, подтянув ноги. Трусы липли к паху. Пятно на них расплывалось с уклоном влево. Да, котики, расслабленно подумал он. Легкая улыбка заиграла на его губах. Ни один котик от него не уйдет.
Рыжего любимца соседей Трегубовых Мурлов подманивал с перерывами две недели. Зверюга была осторожная, что-то себе в ушастой голове кумекающая. Хвост как полено, мордабандитская. Настоящий дворовый кот. Не породистое не пойми что, а кот, которого в садоводстве и на зиму оставить можновыживет. Одичает, возможно, но выживет.
Забор у Мурлова был высокий, в два метра. Бетонное основание, каркас из стального швеллера, на каркас саморезами крепились гофрированные жестяные листы. Но, с одной стороны, где раньше шла труба от местной котельной, содержавшейся в садоводстве еще с советских времен, имелась дощатая заплатка.
К этой заплатке с узкой щелью понизу Мурлов и выносил вечером блюдце то с жареной курицей, то с хорошей вареной колбасой. Несколько дней его подношения оставались нетронутыми. Претендовала было на колбасу наглая ворона, но выстрела из пневматической винтовки ей хватило. Умная птица.
Засиженное мухами и исследованное муравьями мясо на следующий день отправлялось в мусорный мешок, а Мурлов, отмыв блюдце, выносил новую приманку. Иногда для разнообразия добавлял сырой свинины или филе селедки. Он знал, что мимо заинтересовавшего его блюда шастающий по ночам кот не пройдет.
Наблюдательный пост Мурлов устроил в спальне. Участок забора с заплаткой был как на ладони. Разросшийся куст смородины он предусмотрительно пересадил, и тот теперь рос правее, окаймляя край лужайки пышной лиственной пеной. Под крышей Мурлов повесил фонарь на фотоэлементе, который включал светодиод, когда становилось темно. Светил фонарь, китайская поделка, не ахти, но дневной яркости от него и не требовалось. Блюдце было видно, и довольно.
Поужинав и посмотрев телевизор, часам к десяти полный затаенных желаний Мурлов заходил в спальню. Перед этим он проверял обе входные двери, заперты ли, зашторивал окна и выключал в доме свет.
Начавшаяся охота не терпела легкомыслия. На неудобныйчтобы не заснутьстул Мурлов садился нагишом, клал пальцы на узкий подоконник и замирал, превращался в пустое место. Самое первое правило для охотникане выдать своего присутствия. Мурлов дышал мелко, едва-едва. Легкое напряжение копилось в паху. Взгляд его не отрывался от выложенной приманки.
Фонарь освещал траву. На блюдце розовели куски мяса. Покачивались ветви. Темнота неба сливалась с темнотой жестяных листов.
Мурлов ждал. Скоро он впадал в некое кататоническое (ему нравилось это слово), трансцендентное (это слово нравилось ему еще больше) состояние, длительное, неподвижное сидение, в котором затруднялся уловить собственное существование. Возможно, его не было в это время ни в комнате, ни в доме, ни где-либо еще.
Он был дух.
Полное растворение в предмете наблюдения обычно длилось около трех часов, далее Мурлов уставал, тело напоминало о себе ломотой и пощелкиваниями в суставах, затекшие без движения мышцы принимались дрожать и ныть, сушило горло. Тогда он вставал, шел к холодильнику и выпивал стакан холодного молока. Затем убирал с лужайки блюдце и ложился.
Так было четыре дня.
Как ни странно, Мурлов не испытывал разочарования. Наоборот, он ощущал необыкновенный подъем в эти дни, тугая пружина будущего сворачивалась в нем. Мурлов ловил себя на том, что, занимаясь домашними делами, часто бормочет под нос:
Котик, котик, где ты есть?
И одергивал себя. И улыбался. И мотал головой, отгоняя соблазнительные картины. Не время, Валентин, не время.
На пятый день Мурлову пришлось уехать в город.
Хоть он и пытался напрочь порвать всяческие связи, когда-то крепко державшие его в коробке городской квартиры, растрепавшиеся и тонкие ниточки знакомств, приятельств, родственных обязательств нет-нет и связывались в узелки, выдергивая Мурлова из облюбованного домика в садоводстве на свадьбы, похороны, дни рождения и прочие мало к чему обязывающие события не его жизни.
В таких случаях он часто держался вызывающе, или молчал, или нес какую-то чушь, был мрачен и язвителен, ничего не дарил, никого не поддерживал, чем в результате и отвратил от себя большинство людей, с которыми так или иначе когда-то пересекался. Они были ему чужды. Они его не интересовали. Они возбуждали в нем холодную злость.
С бывшей женой, впрочем, ни эскапады, ни выкаблучивания не работали. Татьяна Алексеевна Пятова была женщиной властной и целеустремленной, все уловки Мурлова она попросту игнорировала, поскольку преследовала свой интерес.
На этот раз интерес заключался в сыне, тощем, субтильном существе пятнадцати лет, к которому Мурлов испытывал тщательно скрываемое отвращение. Сын, к счастью, отвечал ему взаимностью.
Они встретились в тесном кафе, где, раздражая Мурлова, скакали дети, звенела музыка и от блесток рябило в глазах. Разумеется, более спокойного места, найти было нельзя. Мурлов всю беседу просидел, отвернувшись к витринному окну. От детских криков по спине его бежали мурашки.
Ты слышишь? спросила его бывшая жена.
Слышу, сказал Мурлов.
Смутное отражение жены шевельнулось в стекле. Темно-синий кардиган. Розовая рука. Лица, слава богу, видно не было.
Валентин!
Я все слышу, повторил Мурлов.
Сын, сидящий наискосок, фыркнул, не переставая играть в смартфон. Тыкал, идиот, пальцами в экран, вызывая ответные звуки.
Так ты будешь участвовать в его судьбе? спросила бывшая жена.
Мурлов хотел сказать, что однажды уже поучаствовал. Когда, собственно, зачал это недоразумение, вымахавшее уже вровень с отцом и, судя по всему, не отличающееся ни физическими, ни умственными способностями. А потом, кстати, поучаствовал второй раз, когда по разводу наделил его частью совместно нажитого имущества.
Мурлов коротко глянул на жену.
Что тебе нужно?
Миша хочет в колледж, сказала Татьяна.
Мурлов ногтем тронул царапину на пластиковом столе, ребром ладони подвинув холодный стакан с коктейлем. Соломинка, пронзившая коктейль, казалась копьем в розовом теле. Экий натурализм.
Я здесь при чем? Хочетпусть идет.
Это престижный экономический колледж, сказала Татьяна.
Не для обсосов, подал реплику сын.
То есть?
Блин, чел, бабосы нужны!
В голосе сына сквозило возмущение тупостью отца. Это ж насколько надо быть оторванным от реальности! слышалось в короткой фразе. Престижныйзначит, дорогой. Дорогойзначит, нам с матерью не по карману.
Делай выводы, чел!
Я вам не свинья-копилка, сказал Мурлов.
Валя, сказала жена.
Мурлов поморщился, и Татьяна быстро исправилась:
Валентин. Нам нужно всего лишь сто пятьдесят тысяч на этот год.
На этот?
И сто пятьдесят на следующий.
Вас бы расчленить и закопать.
По остановившемуся, приоткрывшему рот лицу жены и всплывшим над телефоном блеклым глазам сына Мурлов понял, что произнес это вслух.
Что? спросила жена.
Мурлов улыбнулся.
Вы же твари, сказал он. Вас в зоопарке держать, в клетках.
Сын наставил на него смартфон. Под смартфоном кривились губы.
А на камеру слабо сказать, чел?
Татьяна стукнула его по руке.
Убери телефон! шикнула она на сына.
Мурлов повел шеейтяжело вполоборота смотреть в пыльное стекло. Мыли бы они его хоть что ли!
Валентин, сказала бывшая жена, я понимаю, что это, может быть, не совсем порядочно с нашей стороны, но ты мог бы поучаствовать!
Пусть вон, молодой видеолюбитель, подрабатывает и копит, сказал Мурлов. Не дерьмо же на палочке.
Чего-о? протянул сын-идиот.
Он будет, будет! закивала Татьяна. Но когда он накопит? А деньги нужны сейчас. Просто нам как раз надо внести предоплату.
Мурлов поднялся.
Мы, кажется, развелись, наклонился он к бывшей жене, глядя на нее сверху вниз. Ты пришла на готовое, ушла с двумя с половиной миллионами в зубах. Я две квартиры продал. У тебя что, ста тысяч нету?
Так времени прошло, Валя
Три года.
Не могу же я просто так вывести деньги из оборота!
Какого оборота? спросил Мурлов.
Татьяна развела руками.
Яделовая женщина, Валентин. Я открыла салон, я сделала заказ
И тут вдругхлоп! Мише захотелось в колледж?
Сын кивнул, не отрываясь от телефона.
В точку, чел.
Мурлов вдруг совершенно ясно представил, как делает шаг, с дружелюбной улыбкой кладет ладонь сыну на затылок и резким движением впечатывает его лицо в стол. Бамм! Кровь, крик, сопли. Смартфон в трещинах, розовый коктейль капает на пол. К нему примешивается более яркая, багряная струйка. Валентин, что ты наделал!
Мурлов тряхнул головой. Почему он вообще должен слушать эту дуру? Из приличий? По старой памяти? У нее, видите ли, все деньги в обороте. Только нормальные люди всегда имеют некий запас. Тысячу рублей или полтора миллионане суть важно. Важно постоянно держать в уме, что у тебя должна быть страховка на случай непредвиденной ситуации. Миша хочет в колледж!
И все же он не ушел сразу. Помедлил. Было в этом что-то сродни игре в приманку. Мурлов видел возможность помучить Татьяну и не смог себе в этом отказать.
Расписку напишешь? спросил он.
Хоть сейчас! быстро сказала бывшая жена и полезла в сумочку.
Поверила в его добродушие.
Сейчас не надо, сказал Мурлов. Через две недели.
Какчерез две недели?
Лицо Татьяны пошло плохо задрапированными морщинками.
Ну а как? сказал Мурлов. Мне же тоже надо средства вывести. Из оборота. Или тебя не устраивает?
Устраивает, кивнула жена. Мы попросим отсрочку.
Ма-ам, вякнул отпрыск.
Ты хочешь сойти за умного? Помолчи.
Мурлов улыбнулся.
Значит, через две недели в кафе напротив старой квартиры. Он огляделся. В этом мне не нравится.
Татьяна ничего не сказала ему в спину. Она была умная женщина. Гадюка. Не провоцировала, когда могла получить то, что требовала. За это Мурлов ее искренне ненавидел. Как, впрочем, и за все остальное. Тяжелое и темное чувство одолевало его все двенадцать лет совместной жизни. Иногда он представлял бывшую жену старой сиамской кошкой. Честно говоря, он разделал бы ее без всякого удовольствия.
На своем видавшем виды «фокусе» Мурлов вернулся в садоводство, проехал мимо дачи Трегубовых, чтобы посмотреть, на месте ли хозяева, мельком, кажется, даже заметил кота за стеклом веранды. Осадок от поездки в город тут же растворился в предвкушении будущей охоты. Здесь котик, здесь.
Заехав на участок, Мурлов загнал автомобиль под навес, закрыл ворота. По дорожке из оранжевой и белой керамической плитки он пошел вокруг дома и пристройки, проверяя, не было ли каких нежданных гостей. Взгляд его был цепок и внимателен. Попутно Мурлов отметил, что кусты крыжовника, пожалуй, надо бы подрезать, слишком уж он, говнюк, разросся, и в очередной раз пообещал себе спилить яблоню, с какой-то дури однажды посаженную Татьяной на заднем дворе. Дачу и копошение в земле бывшая жена не выносила, но яблоню ей посоветовала одна из многочисленных деловых подруг, мол, денежное дерево. Татьяна ее сама сажала, сама поливала, сама чуть ли не с заговорами ходила вокруг тощего саженца. В квартире, было время, она все заставила горшками с толстянкой, денежным деревом номер два. Денег ей вечно не хватало.
Бесило это неимоверно.
Мурлов погрозил яблоне пальцем и двинулся мимо низкого дровяника с наполовину разобранной поленницей к синему хозяйственному боксу и скамейке, обитающей в окружении цветочных клумб. Клумбы густо заросли сорняками. Это безобразие давно следовало выкосить к чертовой матери, но руки у Мурлова все никак не доходили. Он остановился. Взять что ли триммер и пройтись героем по всему участку? Взгляд его лениво переместился за земляной бугор, оставшийся от выкопанной трубы, и уткнулся в дощатую заплатку. Внезапно Мурлов понял, что наглая рыжая тварь во время его отсутствия нанесла визит на территорию участка. Это было шестое или седьмое чувство. Тонкий кошачий запах. Флер былого присутствия.
Очень интересно.
Триммер и клумбы были тут же забыты. Явился, паренек. На разведку явился, на аромат мяса. Ты на мою землю ступил, рыжий! Мурлов едва не закричал от охотничьего восторга. Торопливым шагом, вытирая вспотевшую шею, он завершил прогулку, звякнув связкой с ключами, отпер дверь.
Дом у него был небольшой, одноэтажный, три комнаты, кладовка, мастерская и подвал. Еще имелся чердак, но Мурлов его не использовал. С конца строительства он бывал там, пожалуй, раза три или четыре всего, закинул Татьянины какие-то вещи, обрезки досок, несколько плит минеральной ваты. Так все это богатство и лежало под крышей второй уже год.
От входа слева находилась гостинаяширокие окна, камин, диван, два кресла и секретер. На полутемный паркет и дешевые плетеные овальные коврики. На стенахкремовые панели, монструозный телевизор, пейзажи в рамочках и узкое зеркало, призванное намекать на умеренность в еде. Отопление в садоводстве, как и водоснабжение, и канализация, было централизованным, тепло в батареи давала новая газовая котельная, к которой сразу, с участка, шла подводка, и наличие камина являлось, скорее, прихотью, чем необходимостью. Но Мурлову решение строительной конторы понравилось, и он оставил камин в планах. Периодически он даже его протапливал и кое-что из ненужных газет, бумаг, тряпок жег в широкой, обложенной декоративным камнем пасти.