Двести восьмойуслыхал я из холла. Угу пришлиотключите, пожалуйста Эй, это уже мне, ты заснул?
6
Рыжая плеснула в тяжелые бокалы виски пальца на три, кинула себе лед и вопросительно уставилась на меня. Я смотрел на бутылку.
Эй?..
Я бы такую на видное место поставилона бы у меня миленьким графинчиком была, пробормотал я.
Мне тоже они нравятся, кивнула она. Не спи Тебе лед класть?
Не-а.
Она пожала плечами, сделала большой глоток, и сказала:
Наслаждайся. Минут двадцать, пока я мясо пожарю.
Я кивнул. Она пошла на кухню, я остался сидеть за огромным столом, но мы остались в одной Одном помещениистенки между кухней, метров двенадцати и комнатой, метров двадцати пяти, не было и получилась Получилось то, что получилось. Красиво Я повертел в руках бокал, сделал большой глоток и сказал:
Слушай, мне надо освоиться. Я поброжу тут, ладно?
Угу Поброди в спальне, чтоб потом время не тратить, она раскрыла огромный холодильник, казавшийся вполне компактным на таком пространстве, и оттуда выпали какие-то пакеты. А-а, твою мать
На чтоне тратить? не понял я и поежился. Странно, на улице было жарко, а в этой залехолодновато. Конечно, Рыжая сразу включила кондиционер и через десять минут повеяло приятной прохладой, но Даже сразу, как только мы вошли, несмотря на духоту было холодновато.
На привыкание.
А-а Я сделал еще глоток, встал и пошел бродить по квартире.
Два сортира, один с ванной, другой с душевой кабиной. Спальнянебольшая, с огромной, как аэродром, кроватью, большим трюмо, шарообразным торшером на полу и зеркалом во всю стену. Нет Не зеркалом, а встроенным шкафом с зеркальными раздвижными (как купе в поезде) дверями. Напротив кроватибольшой телек-двойка на черной тумбе с дверками, а на телевизорефотография в металлической рамке. Я подошел поближедве пары перед какой-то красной лентой. Пожилая парадама держит в руках бокал, седой мужчина собирается ножницами перерезать ленту, и пара помоложеРыжая (моложе, чем сейчас) и обнимающий ее за талию стройный, загорелый мужчина, лет тридцати пяти, в отлично сидящем смокинге, похожий на Нет, не Грегори Пектот всегда играет положительных, хороших ребят, а это Скорее что-то среднее, между Рутгером Хауэром и Клинтом Иствудом. Резко очерченный рот, волевой, но не выпяченный, подбородок Ближе к ИствудуХауэр слишком уж красив. Да, уже не совсем молодой, но еще очень моложавый Иствуд. Даже его вечный прищурSquint Иствуд. Чуть постаревший ковбой. Может сыграть и хорошего, и совсем не хорошего парня. В глазаххолодок и юмор. Умные глаза. Спокойныебез морщинок в уголках, без сдвинутых бровей. Вообще вся фигураспокойная, не Не угрожающая. Немножко застывшая, немножко смахивающая на манекен, но это жефото. Ладно, пойдем дальше
Последняя комната, что тут у нас Ага, это кабинет. Кожаный диван, два кожных кресла, письменный столвсе строгое, черное. Даже компьютер на столеи монитор, и системный блок, черные, кроме клавиатуры. Клавиатура роскошная, выгнутаяродной Microsoft, из-за монитора (дюймов 20, плоский, как доска) выглядывает еще какой-то блок А-а, это сетевой фильтр с накопителем, знаем, видели такие, дорогая игрушка. Опять во всю стенувстроенный шкаф с зеркальными «купейными» дверями, это у них, видно, традиция такая Плоский черный книжный шкаф со строгими ручками, несколько черных книжных полок на стене, рядом с диваномвелосипед-тренажер (из дорогих, с большим дисплеем и множеством еще каких-то прибамбасов).
На столерабочий беспорядок, бумаги, бланки, бронзовый стакан для ручек, рядом с ним золотой Паркер валяется, как карандашик грошовый, настольные часытоже бронзовые, но не выебистые Вообще, все очень стильно и строго, ничего не выделяется, разве что нож для разрезки бумагненужная вещь, да и не отсюда Кусок дешевой деревяшки, да еще с зачем-то продетым сквозь кончик рукоятки красным шнурком.
Окошкостеклопакет, разумеется. Вертикальные жалюзи, кондиционер Ну, кондеры здесь везде понатыканы. В общем, простенько и мило.
Во всей квартиреничего кричащего, ничего вычурного, и лишь когда начинаешь вглядываться повнимательней в любую вещь, любой кусочек интерьера, тебя ненавязчиво подталкивают к одной мыслишке: деньги-деньги-деньги Что ж, деньги есть, и тыкак барин
Я вернулся в столовую, назовем ее так, налил себе из бутылки-графина и сел за стол. Между прочимкарельской березы. И за счет кусочков разных пород дереваочень занятный узор на столешнице, как бы с инкрустацией. А может, это так и называется, яне спец. Остальная мебель в этой зале была вся красная. Как у кого-то в песенкеПавлы разные, да Людовики Нет, не Людовики, эторусский ампир, стало быть, Павлы, или Или даже Екатерины. Очень красивые и при таком метраже очень Уместные. Нормальные. Словно здесь родившиеся. И налаченный паркет. А пол в бывшей кухнекафельный. Чуть выше паркета. С такой ступенечкой Класс.
Побродил? спросила Рыжая.
Угу.
Ну, и как?
Деньги есть я пожал плечами, и ты как барин, одеваешься о фрак, благороден и шикарен, а без денег я сделал паузу и взял бокал.
Ну?..
Ты червяк, уныло закончил я и сделал глоток. Небольшой. Не хотелось напиваться.
Ты это про себятак неласково?
И про себятоже.
Бедненький ты наш, Рыжая фыркнула. Комплексы?
Вряд ли, сказал я. Просто Каждый должен быть на своем месте.
А твоегде?
Я машинально скользнул взглядом по ее ногам и задержался, не дойдя до талии.
Ну, вот, довольно кивнула она. Умница. Я тоже так думаю. Только почему у тебя такая морда недовольная? Такое плохое место?
У тебя?
Ну, я же спрашиваю
У тебякласс. Зачем на комплимент рваться? Она у тебя в комплиментах не нуждается.
Все равноприятно слышать, ей правда, был приятно. Так в чем же дело?
Ни в чем, сказал я, и сделал еще глоток.
Но тебе здесь неуютно? Неловко?
Да, нет Мне здесь нравится, сказал я и не соврал. Прохладно Кондер хорошо дует Даже слишком прохладно.
Она еле заметно вздрогнула.
Выключить?
Не-а Муж у тебякрасивый парень.
А ты откуда А-а, на трюмо? Да, она кивнула. Я же говорила тебе.
Он моложе тебя? вдруг спросил я. Тебе сорок есть?
Она усмехнулась.
Он моложе меня. И емукак раз сорок. А мне за сорок. Я твоя ровесница.
Вы хорошо смотритесь там, я качнул головой в сторону аркообразного проема, заменявшего дверь в кухню-столовую и выходящего в холл, почти напротив двери в спальню. Красивая пара
Красивыйон. Я
Тырыжая. И этого достаточно.
Правда?
Правда.
Она довольно улыбнулась.
Тогда наливай. И достань из буфетавнизутарелки. Сейчас оценишь мою готовку. И только попробуй не оценить. Я специально на рынок ездила и в один магазинчик.
Не для меня же специально, буркнул я. Это мы уже выяснили
Меньше подробностей. Здесьты, значит, для тебя. Марш к буфету, наши глаза встретились, и
(странно, черно-белое изображение и четкое, какое-то слишком четкое)
она вдруг нервно облизнулась. Я Прости, это же просто шутка Я вовсе не командую
Что на тебя нашло, моя донна? удивился я. Слово рыжейвсегда закон, я привстал и
Сиди, торопливо сказала она, все равно надо скатерть достать, а ты не найдешь, и пошла к буфету, на котором тускло играли медно-красные блики пробивающегося сквозь жалюзи заходящего солнца.
* * *
Слушай, мне давно такого удовольствия не доставляли, восхищенно протянула Рыжая.
М-мм? я вопросительно глянул на нее, не выпуская кусок мяса изо рта.
Ты наверно проголодался, бе-е-е-дненький, а я ду я оторвал зубами кусок и инстинктивно дернул головой в бок, заглатывая его, потому что руки были заняты бокалом и вилкой. У-у-ух, ты Как зверь! восхищенно выдохнула Рыжая. Такой голодный?
Не-а Просто мясо классное!
Тыпрелесть, она радостно засмеялась и подняла свой бокал. За тебя, за твой чубчик седой.
Ты не заговаривайся, а то клыки покажу, я угрожающе заворчал. Седины-то с гулькин хер.
Да, вообще ни капельки, родной, с послушной покорностью закивала Рыжая и подмигнула. И выпила.
Когда мы доели, она убрала со стола, запихнула грязные тарелки в посудомоечную машину и сказала:
Давай видюшник поглядим. Я давно хотела свой любимый фильм с тобой вместе посмотреть.
А какой у тебялюбимый, еле ворочая языком от сытости, спросил я.
Увидишь Здесь будем, или сразу в коечке? Нет, тряхнула она рыжей гривой, давай здесь, а то в коечке сразу захочется
Давай, кивнул я, подумав, что ей-то наверняка сразу захочется, а мне нужно хотя бы переварить такую жратву
Садись туда, она махнула рукой на огромный диван с выгнутой резной спинкой и открыла дверцы стоящего напротив не знаю, как называется, шкафа такого, углового за которыми оказался огромный, чуть не полутораметровой диагонали, телек, тоже «двойка». Она порылась в нижнем отделении того же углового шкафа достала кассету, сунула в «двойку» и включила телевизор.
Я уселся на диван, пододвинув к нему стул и закинув на него ноги, она улеглась на диван, положив голову мне на ляжки (ага, да у нее тоже, если всмотреться, в дивной рыжей гриве мелькают серые ниточки), из динамиков телевизора полилась какая-то знакомая мелодия, я закрыл глаза. А когда открыл, на огромном экране черноволосая Мария Шнейдер в светлом плаще, сапожках и черной шляпке прыгнула через метелочку, и тут же на мгновение крупным планом, во весь экран, появилась потрясающая морда стареющего Марлона Брандо, смотрящего куда-то вверх
«Последнее танго в Париже» Не сказал бы, что этомой любимый фильм, но Из первой десятки.
Эх, сколько же было шуму, криков, воплей об этом фильме на заре перестройки. Слова какие-то говорили«искусство», «не искусство», «порнография», «не порнография», «эротика». Господи, как же блевать хочется от всех таких воплей, и даже не от тупости, не от их блядского вранья, а от Лицемерия! Ведь как раз те, кто орет про порнографию, круче всех западают на «клубничку», только Только им не хочется, чтобы «клубничка» всем доступна былаони хотят быть избранными и дрочить на эту «клубничку», как раньшена своих, на закрытых просмотрах. И главный кайф для них в том, что всем нельзя, а имможно
Подбил бабки и подвел черту, кажется, один знаменитый Российский Поэт, который еще раньше прославился тем, что круто отменил выражение «заниматься любовью». Нет, сказал он, будучи с визитом в Соединенных Штатах, у нас такого понятия, нам, русским людям это чуждо
В каком-то интервью он с высоты своего поэтического Олимпа бросил, что «Танго»никакая не эротика и к порнографии не имеет никакого отношения, но Далее он заявил, что «Танго»гораздо хуже порнографии, и в отличие от последней (которую он, поэт, презирает, а разная плесень пускай глядитскорее вымрет) он бы «Танго» как раз и запретил Как же таквякнул было журналистик, а гласность, там, и прочая демократия, и получил в ответ по смыслу: «А вот так, блин! На том, блин, стою и стоять буду!» Словом, поручик Голицын, плесни самогону, корнет Оболенскийнадеть ордена
Тот поэт, кстати, на заре перестройки как-то вдруг резко дворянских кровей оказалсяну, прямо чуть не институтка, дочь камергера. Не слыхал я, правда, чтобы кто из евреев до камергерского ключа дотягивал, но ячеловек невежественный, ему, конечно, видней, а при проклятом царизме чего только не бывало
Впрочем, чего винить поэта, ну, занесло маленько, так у него ведь поэтическое воображение, а это штука такаякак заведется, так неизвестно, куда вывезет. Тут только рубильник стоит включить, и
Вот если бы у меня, скажем брали интервью, хрен его знает, как бы я Впрочем, чего гадать, включи «рубильник» и представь
Белый Кадиллак тормозит перед белым особняком с готическими колоннами и трехметровой чугунной оградой. Усиленные наряды
(полиции?.. Милиции? ОМОНа?)
спец подразделений тройной цепью заграждения сдерживают восторженную толпу с плакатами, воздушными шарами и надутыми, как шары, разноцветными презервативами. На плакатах, шарах и презервативах слова: «УРА!!!», «ДА ЗДРАВСТВУЕТ» и почему-то «ЕБАТЬ НАС ВСЕХ!!!», на всех языках всех народов мира.
Из белого Кадиллака вылезаю я, в белом смокинге и в красных штанах. Восторженный рев толпы, приближаются кинокамеры, вспыхивают ослепительные прожектора, ко мне бегут репортеры с микрофонами и обступают плотным полукольцом, не загораживая от толпы. Маленький лысый толстячок с тщательно прилизанными, как у известного теннисиста-журналиста Ноткина, пятью волосинками на потном темечке, размахивающий микрофоном и выпячивающий грудь, на которой красуется значок с моим портретом, умоляюще, со слезами в голосе, кричит:
Господин, мистер, сэр, хер, сэнсэй Два слова для прессы! Буквальнодва вопроса! Не откажите!..
Мой ленивый взгляд скользит по нему, по всем репортерам, кинокамерам и спецназовцам, которые даже спинами, закованными в защитный камуфляж, выражают мне свое восхищение. Мой ленивый взмах рукойтолпа стихает.
Задавайте. Но покороче.
Со слезами счастья на глазах, лже-Ноткин машет микрофоном и задыхаясь от восторга кричит:
Благодарю! Благодарим! Мистер, сэр, хер, сэнсэйтри вещи по восходящей, которые вы любите больше всего на свете!.. Итактретья?..
Кинуть палку, мой голос усиливают мощные невидимые динамики, превращая его в громоподобный рык.
Дикий восторженный рев, толпа прорывает первую линию оцепления.
Браво!! орет толстячок («Браво!!»мощным эхом вторят ему все репортеры и вся площадь) Только глубоко русский человек мог так емко и прекрасно ответить! Благодарю!! Благодарим!!! Вторая?
Кинуть две палки.
Новый всплеск восторга у толпы. В воздухе загораются петарды и шутихи. Женские вопли: «Даешь!.. Даем!.. Давай!..»
Первая?
Кинуть две и я делаю эффектную паузу, толпа замирает, не заснуть на второй.
Толпа беснуется и прорывает вторую линию оцепления. В воздух взмывает дирижабль в форме громадного пениса с надписью: «У-У-У-Х ТЫ!!!» Силы спецназа на пределе. Я лениво отворачиваюсь от толпы и делаю шаг к особняку. Толстячок, по лбу которого текут крупные капли пота, смешивающиеся на щеках со слезами восторга, отчаянно вскрикивает:
Последний вопрос! Мистер, сэр, хер, умоляю Последний! Одна, только одна вещь, которую вы больше всего ненавидите!!! Одна-а-а-а гхкхрр
Он кашляет, поперхнувшись, разбрызгивая слюну и сопли. Я морщусь, останавливаюсь, и встав в пол оборота к толпе, раздельно выговариваю:
Hypocrisy.
Толпа тихо и настороженно гудит. Лже-Ноткин растерянно мнется, оглядывается на толпу, на камеры, потом снова поворачивается ко мне и смущенно мямлит:
Э-ээ господин, мистер, сэнсэй Вы, конечно, владеете английским, э-ээ, в совершенстве, никто не есть спорить Но правильно ли я понимайт, что вы есть иметь в виду лице мерение
Что есть иметь, то и введу, раздраженно говорю я. Я есть иметь в виду лицемерие, Я целиком поворачиваюсь к толпе, которая настороженно смолкла. Объясняю для всех и военнослужащих. Лицемерие есть исключительно человеческое свойствовыдавать себя не за то, чем ты являешься, мой рот кривится в злобной усмешке. Поясняю для присутствующих здесь дам. Я с уважением отношусь к монахиням, радостные вскрики и возгласы «Алилуйя!.. Аминь!..» с той стороны, где собрались монахини, и с дружелюбной симпатиейк проституткам, восторг и крики «Ебать нас всех!!» с той стороны, где митингуют проститутки, но я НЕНАВИЖУ, толпа стихает так, что слышно, как тихонько сопит носом толстячок с микрофоном. когда монахиня выдает себя за проститутку, а проститутказа монахиню.
Разочарованный гул, свистки, улюлюканье. Толпа рассасывается, из нее вяло летят в мою сторону какие-то огрызки, пустые банки из-под пива. Тухлый помидор шлепается в лацкан моего белоснежного смокинга и растекается там противной вонючей жижей. Краем глаза я вижу, как какая-то девица в мини-юбке, белом чепчике и с наперсным крестом на голой груди доверительно склоняется к размалеванной потаскухе в монашеском балахоне. И каким-то волшебным образом (расстояниебольшое, но и воображение моенеслабое) я слышу, как потаскуха брезгливо цедит сквозь зубы: