Но для него, Вика, все изменилось.
Он принял Мартина легко. В его мире, где грозовые облака превращались в драконов, появление какой-то доброй, взрослой силы, дающей ему советы, появление в его жизни белой комнаты со светлым окномвсе это не выглядело странным. Все было понятно и правильно. И даже огоньки, которые зажигал Мартин не казались чем-то странным.
Они добрые были, эти огоньки. И Мартин был добрым. Зачем его бояться?
Но вчера все изменилось. Мартин не просто был добрым. Он не просто лег на этот столон бросился на него не думая, выдернув Вика из-под удара. И просил читать стихи. Вик хорошо понял, зачем.
Чтобы он не услышал, что происходит снаружи.
Ночью, когда Мартин, наконец, забылся лихорадочным сном, Вик все же попытался занять свое место. Ему очень хотелось сделать хоть что-то хорошее для Мартина, а он спал, подломив под себя руку и судорожно кутаясь в одеяло, которое никак не унимало озноба.
Боль навалилась, тяжелая и злая. И какая-то утомленная. У него мелькнула странная мысль, что ей, боли, самой не хочется быть в этом маленьком, тщедушном теле. Что он ей не интересен и не нужен, но приходится ядовитой тяжестью пульсировать на полосах покрасневшей кожи, растекаясь намечающимися синяками.
Вик боялся этой боли. Вернее, не самой боли. Она была такая сильная, такая беспощадная, что, казалось, была отдельна от него. И бояться ее по-настоящему никак не выходило.
Но того, что это Мартин лежал вчера, прижатый к этим доскам, и хрипло считал удары, с ненавистью выдыхая слова. Того, что это Мартин забрал всю эту боль себе, загородив собой друга. Этого Вик почему-то испугался.
Вик все же смог перевернуться и даже доползти до угла, где лежала старая куртка. Он вытряхнул из нее пару уснувших мышат и накинул поверх одеяла.
Мартин спал тревожно. Вик слышал, как он бормотал что-то. Кажется, он говорил что-то про реку и про цветы.
Вик зажмурился. Отчаянно хотелось облегчить его страдания, загладить вину. Он даже поклялся себе, что они обязательно поедут когда-нибудь к морю. И пусть Мартин там любуется на свои корабли и с восторгом гладит пену прибоя. Только вот сейчас не было никакого моря.
Зато было осознание. Оно пришло внезапно, пронзительное, щемящее и пугающее.
Мартин любил его. Любил его как-то по-особенному, как, наверное, любят в Мире-Где-Все-Правильно. Не как мать, которая читала ему сказки и говорила, что любит, а потом ни слова не сказала, когда отец забрал его с собой, вытащив из дома, как щенка на поводке. Не как отец, который, напившись становился добрым и смотрел на него слезящимися глазами и звал «наследником». Может быть так его любила Лера. Но Лера девочка, к тому же младшая. Поэтому скорее это он любил ее такне доверчиво и беспомощно, а осознанно, ответственно и
«А ведь отец как-то ударил Леру», вспомнил мальчик.
Вику было четыре года, а Лере два. И он видел, как отец отмахнулся от нее, кажется, ударив по лицу. Девочка не заплакала, только посмотрела удивленно и тихо отошла.
Значит, Мартин любит его? И сестра? А отецнет?
Вику вспомнилось, как они с Мартином впервые почти поссорились. Он тогда сказал, что нет никакой справедливости в том, что отец бил его мать и ударил сестру. Вик тогда выпалил, что может быть это он, Мартин, на самом деле несправедлив?
Потому что отец не может быть несправедливым.
Но оказалосьможет.
Ведь он ничем не заслужил эту порку. Он ничего не сделал. И тем более ничего не сделал отцу Мартин.
Столько чувств, обладающих весом. Они лежали в ладонях, как гладкие, горячие от солнца камни.
Самым тяжелым и горячим была боль. Она сейчас занимала все пространство, поддергивая пеленой взгляд и мешая дышать. Но это был ненастоящий камень. Вик знал, что скоро он утечет сквозь пальцы песком.
И останутся остальные.
Благодарность.
Чужая любовь.
Ответственность.
И маленький, прожигающий камешек, единственный не бывший гладкимВина.
А ведь Вик знал то, что пытался скрыть от него Мартин. У него не получалось прятать сильные чувства.
Мартин ненавидел отца, только Вик раньше не мог понять, за что. Он мог бы сказать себе, что Мартин вчера поплатился за свою ненависть, но отец-то ничего не знал. Он бил Вика. И это Вик вчера «ломался» перед свиньей, не слушая, что говорил ему Мартин, просивший дать ему сделать все самому.
Вик смотрел в свое окно, и думал о том, что он бы предпочел сам вчера лечь на этот стол, но не слышать, как Мартин хрипло считает удары.
Вику не нравилось это чувство. Если бы его можно было накрыть плотной, черной тряпкой, как звонкую канарейку в клетке и навсегда заглушить, он бы сделал это.
Не задумавшись о птичке, оставшейся в темноте.
А Мартину было не до птиц и не до камешков в ладонях. Его душила ненависть и совсем тривиальная жажда.
Он проснулся под грязной серой курткой, в углу чердака, хотя засыпал у стены. Губы обметало коркой запекшейся крови, перед глазами то и дело вспыхивали яркие круги, а тело отказывалось подчиняться, словно его ржавыми гвоздями прибили к доскам пола.
С трудом, придерживаясь за стену, он добрался до бутылки. Сделав несколько глотков и смыв с лица разводы крови, сел на пол, тяжело привалившись к стене.
На полу лежал пыльный осколок зеркала. Он осторожно положил его на колени и заглянул в серую глубину.
Мартин совсем не удивился, увидев там собственное лицо. Это его тонкий нос, острые скулы, волевой подбородок и тяжелый серый взгляд. Его каштановые волосы рассыпаются по плечам.
Капелька воды сорвалась с подбородка, расплескавшись розовой точкой на зеркале. И словно рябь прошла по воде.
Детскому лицу Вика не шел этот тяжелый взгляд и хмурое, взрослое выражение.
Мартин чувствовал, как вчерашнее унижение колючей проволокой сдавило ребра. Как оно разливается в горле тошнотой и колет морозом кончики пальцев.
Ненависть, липкая, раскаленная, как сахарный сироп толчками пробивалась по венам.
Он забрал у мальчика сестру. Он забыл о его существовании. Не замечал его любви. Избил его.
И его, Мартина, заставил унижаться.
«Мартин?.. Тебе очень плохо?..»раздался осторожный голос Вика.
Нет, я Все в порядке, соврал Мартин.
«Ты ненавидишь его, да?»
Да, ответил Мартин, не пытаясь больше скрывать очевидное.
«И и меня тоже?»беспомощно спросил Вик.
Глупый тебя за что ненавидеть?
«Я я его сын, Мартин», с какой-то взрослой обреченностью ответил он.
Дети не всегда похожи на родителей. Ты хороший человек и у тебя светлое будущее, я в это верю, сказал Мартин.
И внезапно понял, что его слова звучат фальшиво. Будто он сам себе не верил.
«И ведь я не верю», с ужасом подумал он.
Откуда взялась эта мысль? Почему вдруг стало до тошноты тоскливо, будто мир и правда безвозвратно почернел за ночь?
Вик. Я здесь, кажется, навсегда. У меня нет никаких шансов сделать свою жизнь иной, хотя клянусь, я бы не бросил тебя. Но у тебя у тебя всегда будет выбор. И я верю, что ты сделаешь правильный.
«Мартин посмотри еще раз в зеркало?..»неожиданно попросил Вик.
Он, пожав плечами, поднял зеркало с колен.
«Я я тебя вижу!»с восторгом прошептал он.
Он и правда видел Мартина. Таким же, как он сам видел себя несколько минут назад. Только он сидел за его спиной.
«Мартин, почему у тебя такое уставшее лицо?..»прошептал Вик, откладывая зеркало.
Я не знаю. Наверное, это просто бледность. Я живу в темноте, здесь нет солнца.
«Я тебе дам солнце. Правда, Мартин, обещаю я придумаю, как сделать, чтобы у тебя было светло. Мы поедем к морю, там много солнца. Там корабли и волны. Так будет правильно», неловко закончил он.
Будто извиняясь за то, что это произойдет нескоро.
«Спасибо», тепло улыбнулся Мартин.
Он и правда почувствовал, как на душе немного посветлело. Но не от обещания. Просто он почувствовал, что любовь, которую он испытывает к другу на самом деле гораздо сильнее, чем он сам от себя ожидал. И она сильнее ненависти. И боли. И это чувство ему тоже не удается скрыть от Вика.
Больэто не так уж и страшно. Он ведь уберег от нее мальчика. Зато Вик увидел, каков его отец на самом деле.
Мартин завернулся в одеяло и прикрыл глаза. Он почему-то чувствовал себя очень уставшим. В этот же момент он забылся липким, тревожным сном. А Вик не стал ему мешать.
Пусть он спит, добрый и смелый Мартин, ничего не знающий о канарейке.
Мартин спустился с чердака вечером. Вода в бутылке давно кончилась, а на улице, хотя липкая дневная жара спала, царила тяжелая, будто предгрозовая духота.
К тому же Мартин не хотел лишать Вика возможности поесть или заставлять мучиться от жажды. Но позволять ему идти самому Мартин тоже не сталкроме стреляющей боли тело было наполнено странной усталостью. Как после тяжелой работы. На надрыв.
Он мог бы отойти в сторону. Эта боль была терпимой. Она, может, была бы полезна Викупервая в жизни тяжесть, первый настоящий груз. Но он так и не смог себя заставить.
Отца не было дома. Кухня не сохранила следов вчерашнего.
На столе не было посуды. Вообще ничего не было, только длинная, свежая царапина. Мартин рассеяно провел по ней рукой. Она была шершавая, с тонкими белыми лучиками-щепками.
«Мартин тебе страшно?»тихо спросил его Вик.
Нет, честно ответил он. Только тошно.
«А мнестрашно», еще тише признался Вик.
Мартин отвернулся от стола и молча начал собирать в сумку какую-то еду. Наполнил бутылку остатками воды из ведра.
«Мартин, тебе очень больно?..»
Нет. Правда, всевсе в порядке. Скоро боль совсем пройдет, и ты сможешь все будет, как раньше.
«Не будет», грустно сказал ему Вик.
И, не дав возразить, продолжил:
«Пойдем к озеру. Ты ведь хочешь. Давай не возвращаться сегодня. Останемся в лесу. Я не буду бояться темноты, правда».
А ведь он и правда хотел. Он собирался смыть кровь в душе на улице, под слабым напором холодной воды, пахнущей железом и вернуться на чердак. Там лежать ничком на одеяле и ждать, пока боль утихнет. И рассказывать Вику очередную сказку, чтобы ему не было страшно. И чтобы его не донимали тяжелые, взрослые мысли.
Но с мыслями, видимо, опоздал.
Хорошо, я только соберу сумку.
Костер был совсем маленьким. Мартин смотрел в него, и думал о том, сколько разного есть на свете огня.
Есть тот, что гудит, разрывая небо, беспощадный лесной пожар.
Есть тот, что трещит в его камине.
Тот, что спит, заключенный в хрупкую металлическую оболочку. Тот, что однажды уничтожит Землю.
И есть этот костер. Несколько ласковых язычков, которые обиженно куснут руку, если задержать ладонь над ними дольше, чем на секунду: «Эй, я все-таки огонь. Хоть и маленький».
«В пурге не бывает огня», вдруг сказал ему Вик.
В пурге?
«Да. Ты еще не видел настоящего снега».
Я помню, какой снег, осторожно сказал Мартин.
Его пугало настроение друга. Но он не мог понять, что это. Разочарование в отце? Озлобленность? Страх? Или просто меланхолия, потому что никак не выходит убедить себя, что вокругМир-Где-Все-Правильно?
«Ты помнишь, а я я видел, Мартин. Пурга. В январе. Это когда снегацелая стена. Она воет, и снежинки, которыми она кружит, похожи на битое стекло. И в ней нет света, никакого. Светят окна, фонари, но она все забирает, перемешивает и превращает в темноту. Я хотел бы так».
Как? Превращать все в темноту?
«Чтобы все было Правильно. Там все правильно, Мартин. Ничего не болит».
Вик, ты говоришь о существовании без сердца. Без чувств. Неужели тебе кажется, что так лучше? Так становятся жестокими. Так делают больно другим.
Он сказал это, и сам испугался своих слов. «Не тебе же больно», сказал ему недавно Вик. Но он же понял. Вик ведь вспомнил, как испугался неосторожно причиненной сестре боли. Ведь это он укрыл его ночью этой курткойМартин хорошо знал, что сам он спит неподвижно. Вик пожалел свинью и жалел собак. Он должен понять, что ничего хорошего нет в том, чтобы вырвать свое сердце и положить на его место обрывок январской пурги.
«Мартин, это же из-за меня вчера»
Слова должны были вызвать другое чувство. Но Мартин почувствовал облегчение. Вот что его тревожит на самом деле.
Вик, ты вчера меня бил?
«Нет»
Может быть, ты хотел, чтобы это вчера произошло? Ты желаешь мне зла?
«Нет, я не желаю».
Тогда почему ты чувствуешь себя виноватым? Не обязательно переставать чувствовать. Нужно просто знать, кто виноват на самом деле.
«А ты бы смог? Если бы ты меня вчера не спас. Сказатьэто же не я тебя, Вик, бил. Я не виноват, потерпи немного, посмотри вот огоньки?»с неожиданной злостью спросил он.
Мартин прикрыл глаза. Он не знал, что ответить. Нет, не смог бы. Да, это Анатолий был бы садистом, избившим ребенка. А он, Мартин, чувствовал бы себя подонком, который это позволил. Значит, был бы не меньше виноват. Только он не об этом думал вчера.
Вик, нет ничего плохого в том, что кто-то тебе помог. Я не героем хотел себя почувствовать, а тебя защитить. Ты ведь укрыл меня курткой ночью. И тебе было больно. Потому что в хорошем мире люди помогают друг другу. И мир становится лучше, когда люди живут так, как будто он уже хороший. Это все, что мы можем друг для друга сделатьсделать свой мир Правильным, и помочь кому-то еще.
«Ты меня любишь, и тебе из-за этого было больно. Разве это правильно?!»
Любовь не причиняет никакой боли.
«А откуда ты вообще знаешь про любовь, ты на свете месяц живешь!..»
Любовь, Вик, это такое чувство, которое ты ни с чем не спутаешь. Сколько бы ты на свете не жил. Ты ты злишься?
«Нет не злюсь. Я запутался.»
Какой он, Мир-Где-Все-Правильно, Вик? неожиданно для себя самого спросил Мартин.
«Там никому не больно и все друг друга любят. Там все честно».
Так не бывает, Вик. Честность у всех разная, одну на всех пока не придумали. А боль от нее никуда не спрячешься. Однажды все мы с ней встречаемся, и делаем выбор, бояться ее или встретить лицом к лицу.
«Я боюсь».
Я тоже. Но это не значит, что мы не можем встретить ее достойно. Не значит, что она может заставить нас перестать быть людьми.
«А кто может?»
Только ты сам. Ты делаешь выбор.
«И ты выбираешь?»
В этом я свободен, как любой человек, печально ответил Мартин, вставая с земли.
Он не стал тушить костер. Оставил одежду, сложенную аккуратной стопкой на холодном песке, и медленно зашел в черную теплую воду.
Они уже искупались днем, смыв с кожи разводы крови. Но сейчас темное тепло обещало смыть что-то другое.
Вода растворяла боль. Она лишала тело веса, лишала веса боль. Если лечь на спину, раскинув рукиэто почти полет.
А там, в черноте неба, разметавшегося над лесом, горели звезды. Их нельзя было сосчитать, их нельзя было сложить в созвездия. Они были словно мука, рассыпанная по столу.
Живая темнота, полная огоньков.
Действие 7Белые цветы
Я похороню его на высокой-высокой горе, решил он, так, чтобы вокруг было много солнца, а внизу текла речка. Я буду поливать его свежей водой и каждый день разрыхлять землю. И тогда он вырастет.
А если я умру, он будет делать то же самоеи мы не умрем никогда.
А зима в этих краях была особенная. Теплая, сырая. Тактичная. Она подкралась, как осторожная кошка и свернулась на коленях, незаметно пригревшись.
Там, где раньше жил Вик, зима начиналась в октябре. Она приходила ранней темнотой и беспощадным ледяным ветром. Срывала листву с деревьев, разметав ее по остывшему асфальту, и вскоре засыпала все снегом, скрыв следы недавнего лета.
Здесь снег выпал к концу ноября. Кое-где на деревьях еще были видны замерзшие желтые листья. По дорогам растекалась серая слякоть, в которой вязли ботинки. Вернуться с улицы с сухими носками стало невозможногрязь была вездесущей.
Дни отсчитывались мягким тиканьем старых часов. В доме царило хрупкое, меланхоличное перемирие.
Отец все-таки вставил стекло в разбитое окно. Мартин заклеил все щели, откуда могло дуть. Осень, вопреки его опасениям, обошлась без простуд.
В конце ноября Вик отметил свой день рождения. Ему исполнилось семь. Праздник начался грустноотец о нем попросту забыл. За неделю до этого пришло письмо от матери и весточка от Лерынедлинное послание и бумажный цветок-оригами.
Мать присылала какие-то деньги в конверте с письмом. Мартин был уверен, что это на подарок, а еще был уверен, что отец их просто пропьет. Но он не собирался оставлять сегодняшний день на совесть родителей.