Рико, Оскар и разбитое сердце - Андреас Штайнхёфель

Андреас ШтайнхёфельРико, Оскар и разбитое сердце

ВторникНа краю света

На дорожном щите было написано «Берлин». Красная полоска перечеркивала буквы слева направо. А может, справа налево. В общем, снизу вверх наискосок. Здесь город заканчивался.

 Ну что, Рико?  спросил рядом со мной Вемайер.  Нравится тебе тут, за городом?

Дорога, по которой мы приехали, уходила дальше, прямая как стрела. Она делалась все уже и уже и вдали становилась просто черной линией. Над асфальтом дрожал горячий воздух. По обе стороны на полях возвышалась кукуруза, выцветшая и высохшая. Ветер шевелил стебли и листья, и они перешептывались, шурша как старая бумага. Надо всем этим висел огромный купол неба, похожий на опрокинутую гигантскую миску. Небо было синее-синее! Как вода в ванне, когда мама наливает туда душистую пену с запахом Средиземного моря.

Обычно с чем-то прямым я справляюсь лучше, чем с поворотами и углами. Поэтому эта дорога между кукурузных полей имела все шансы мне понравиться. Но не понравилась. Тут за городом все такое длинное. И высокое. И широкое. Даже голова кружится. Вот идешь себе так, идешь. До без конца. А вокруг ничего, кроме кукурузы. А когда совсем уже заблудишься, на тебя набросятся страшные полевые хомяки.

Две недели назад, когда я еще лежал в больнице, Бертс подарил мне энциклопедию про животных. И там я видел фотографию этих хомяков. Они совсем не похожи на моих любимых и незабвенных Молли-1 и Молли-2. Да упокоятся с миром их золотисто-хомячьи души! Полевые хомякиэто огромные монстры со страшенными зубищами, длиннющими кривыми когтищами и толстенными щеками. А в них мешки. В каждый такой мешок легко поместится ребенок, а если ребенок маленькийтак даже и на велосипеде. Если, конечно, он решится поехать из школы домой мимо такого опасного поля.

Я смотрел на кукурузу и от страха немножко потел. Вот бы Оскар был сейчас рядом! Тогда бы я потел чуточку меньше. И хомяка бы не перекосило на одну сторонуведь в другом мешке еще полно места.

Ой-ей-ей!

Я сжал губы и незаметно глянул через плечо. Вемайер остановил мотоцикл на пыльной обочине. Хром и ярко-ярко-красный лак сверкали на солнце. На сиденье лежали два шлема. Один большой, другой маленький. У Вемайера два сына, и один из них всего на год старше меня. На бензобакебуквы BMW. Бертс ездит на «дукати», а это гораздо шикарнее! Но все равно было очень мило, что Вемайер посреди летних каникул повез меня покататься по окрестностям. Хотя, если честно, мне ужасно хотелось побыстрее смыться с этого страшного места. С таким же успехом мы могли бы сейчас стоять на самом краю света.

Я никогда еще не ездил за город. Даже на поезде. И как по мне, пусть все бы так и оставалось. Оказаться слишком далеко от Берлина для меня жуткий стресс. Но если в этом далеке есть что-нибудь поестьтогда, конечно, дело другое! Вот как в Вальтерсдорфе, где ИКЕА. Мы ездили туда вместе с мамой и Ириной. Сначала покупали полки для гостиной, а потом на обед ели смешные такие шведские тефтелькикот-пуляры! Но они совсем не из котов. И не пуляются. Просто они вкусные. А еще вкуснеешведские вафли на десерт. Это такие маленькие сердечки. Сверху на них вишни и сахарная пудра. Как будто из сердечек сначала капала кровь, а потом на нее падали снежинки, и

 Рико? Ты здесь? Всё в порядке?

 А?

 Так нравится тебе за городом?

 А-а да, тут здо-оровско. Спасибо большое, что вы меня взяли.

Вемайер считал, что делает мне приятное, так что вполне справедливо немножко напрячься и сказать приятное ему. И ещеон же учитель. А с учителями никогда точно не знаешь: вдруг они и за поездки на мотоцикле оценки ставят?

Эта поездка была наградой за каникулярный дневник. Вемайер навестил меня дома, на Диффе. После моей выписки из больницы. И тогда я торжественно вручил ему свои записи. Но как только он отчалил с дневником под мышкой, до меня вдруг дошло: ведь теперь он будет знать обо мне кучу всякого разного!

Хотя почему и как я очутился в больнице, давно уже знал весь Берлин. Из телевизора и из газет, где меня называли Фредерико Д. А еще от фрау Далинг. Она рассказывала про это всем и каждому, кто покупал у нее в мясном отделе «Карштадта» хоть хвостик от салями. Но в дневнике я описал не только все приключение с Мистером 2000, а еще нашу с Оскаром историю. Как мы познакомились, как Оскара похитили и все такое прочее. И про Бюля там тоже много чего есть. По секрету: мне очень-очень хочется, чтоб он стал моим папой! Особенно с тех пор, как я узнал, что он полицейский. И про фрау Далинг, которую время от времени накрывает серое чувство из-за того, что она такая одинокая. А ещев дневнике написано, что я по уши влюблен в Юле. На этих выходных она возвращается из отпуска со своим дурацким Массудом.

В общем, навыдавать еще больше тайн просто невозможно.

Вемайер наверняка все это уже прочитал. Но пока не обмолвился об этом ни словечком. Кто знает, что он теперь про меня думает? Я поежился. Втянул голову в плечи, стал потеть дальше и, не отрываясь, смотрел вдаль. А может, размышлял я, лучше просто взять и исчезнуть в таком кукурузно-хомячьем поле. Или просто убежать в сторону

 А куда ведет эта дорога?  спросил я.

 Вниз на юг,  ответил Вемайер.

А потом добавил (вспомнил, наверно, что со сторонами света у меня не очень):

 Если представишь себе глобус, то юг будет, так сказать, в самом низу.

Глядя на дорогу, я решил, что это, так сказать, чушь. Потому что, когда доберешься до Южного полюса, тогда уж всёниже некуда. В какую сторону ни пойдивезде будешь снова подниматься вверх. Но это будет уже не на юг, потому что для него просто не будет места. Об этом изобретатель сторон света, ясное дело, не подумал. А отдуваться мне!

По Вемайеру было видно, что сам он никаких таких сложностей не испытывает. Он улыбнулся и тихо сказал:

 Красиво здесь очень, правда?

Я кивнул. Красиво, аж жуть. И жуть как хочется дать деру! Все равно в каком направлении и в какую сторону света.

 Такая тишина и покой Мы вдали от города. Лето. Воздух как будто пьешь. Совершенно другой мир! Ветер гладит поля своей большой заботливой рукой. Прямо умиление какое-то, честное слово!

Он вздохнул. И вдруг мне на голову опустилась его большая рука. Легкая, как бабочка. Я осторожно покосился на Вемайера. Его восторженный взгляд охватывал все разом. И опрокинутую миску неба, и дорогу, и шелестящие хомячьи поля. Еще чуть-чутьи он зарыдает от умиления. А утешать-то кому? Только этого мне не хватало! В таких делах я не силен. Стоит начать кого-то утешатьи я принимаюсь рыдать сам.

Вемайер, кажется, почуял, что его ждет. Он вздохнул еще только раз и убрал руку с моей головы.

 Ты, похоже, человек рациональный, да?

 Рациональныйэто какой?

 Такой, кто не любит демонстрировать свои чувства.

Мне тут же захотелось возразить, но он ухмыльнулся, как бы показывая, что сказал это не всерьез. Ну, так оно и лучше. Юле однажды сказала, что я очень романтический мальчик. В тот момент мне ужасно хотелось ответить, что всю свою романтику я приберегаю для нее. Но я не отважился.

 Ну что, едем назад?  Вемайер кивнул на BMW.  Иначе ты опоздаешь на свою встречу.

Ну наконец-то!

Вемайер нахлобучил на меня мотоциклетный шлем. Я попробовал представить, что чувствует в своем шлеме Оскар. Он ведь ужас сколько всего боится! И всё потому, что ужас сколько всего знает про то, что в мире может пойти не так. Наверно, шлем помогает ему видеть не весь мир, а только его кусочек. Маленький и не такой опасный.

Я забрался на сиденье мотоцикла и последний раз посмотрел на дорожный щит с красной полоской, хомячьи поля и страшную прямую дорогу. Я изо всех сил пожелал, чтобы Оскаров способ сработал и у меня. Готов поспорить, что есть люди, которые от слишком долгого созерцания природы заболели. А может, даже и умерли.

Мне тоже было уже сильно нехорошо.

Вемайер нажал ногой на педаль, мотор взревел, и мы помчались.

* * *

Если ты необычно одарен и ходишь во вспомогательный учебный центр из-за лотерейного барабана в голове, то вести дневникэто просто изобретение века. Очень помогает от Маленькой Забывчивости. А от Большой Забывчивости не помогает, к сожалению, ничего. Это я знаю от герра ван Шертена. У его дорогой Ханны Большая Забывчивость началась после шестидесяти.

Когда мы только-только переехали на Диффе, герр ван Шертен вместе с женой каждый вторник приходил в культурный центр к «Седым Шмелям». Мама как раз открыла для нас бинго-вечера, и ван Шертены ей сразу очень понравились. Мне тоже. Герр ван Шертен нравился мне уже хотя бы за то, что ему было совершенно все равно, что я необычно одаренный. А еще он, как и я, считал, что фройляйн Вандбекэто кошмарный ужас. Фройляйн Элли Вандбекглавная по бинго-барабану. Я думаю, что она примерно такая же старая, как берлинская Колонна победы. А когда стоит на маленькой сцене в своем любимом черном костюме, кажется почти такой же высокой. Пальцы, которыми она выуживает из барабана лотерейные шарики, длинные и костлявые, а голосбудто в горле шебуршит крылышками моль.

 Красить волосы в черный цвет, в ее-то возрасте?!  шепнул мне однажды герр ван Шертен.  Какая же стремная тетка! Не удивлюсь, если на завтрак она уплетает необычно одаренных мальчиков.

 Правда?

 Какой мне смысл врать? Начинает, скорее всего, с ног и медленно продвигается вверх. А головы вскрывает ржавой открывалкой. Но это под самый конец.

 Почему под самый конец?

 Потому что у необычно одаренных там мало что можно найти. Оно того не стоит, понимаешь?

Тут он подмигнул и слегка меня пихнул. А я подмигнул в ответ. Я понял: он просто меня разыгрывает.

Его дорогая Ханна была такая же классная! Каждый раз она приносила мне шоколадку. Иногда даже не одну, а две. Но, достав из сумочки вторую, глядела так потешно, как будто не понимала, откуда же эта вторая шоколадка взялась. Как по мне, так шоколадок могло быть три. Или даже четыре. В сумке ведь места хоть отбавляй.

Но однажды герр ван Шертен появился у «Седых Шмелей» без своей дорогой Ханны.

 Жене все хуже,  объяснил он маме.  Головушка как швейцарский сыр стала, только дыр гораздо больше. И каждый день появляются новые. Большая Забывчивость. И от нее ничего уже не помогает. Совсем ничего.

Он тяжело выдохнул и сделал глубокий вдох, будто хотел разбавить воздухом печаль в голосе.

 Пришел сегодня в последний раз. Теперь надо неотлучно при ней находиться. Вы ведь понимаете?

Мама кивнула и погладила руку герра ван Шертена с коричневыми пятнышками. После этого мы долго-долго не виделись. А пару месяцев назад он пришел снова. Один. Его дорогая Ханна умерла уже больше года назад. Умерла от Большой Забывчивости.

А я-то надеялся, что они еще хоть разок придут на бинго вдвоем. Не из-за шоколадок. Просто очень хотелось посмотреть на дырки в голове дорогой Ханны. Иногда я думаю, что в моей голове тоже есть дырки. Ведь с запоминанием у меня довольно туго. Хотя что-то я все-таки запоминаю. И мои дырки, скорее всего, не очень большие. Но и тех, что есть, вполне хватает. Вот позавчера я пошел в «Эдеку». Мама сказала купить груши, черри-помидорки и что-то еще. По пути это «что-то еще» взяло и выпало у меня из головы. Прямо было слышно, как оно стукнулось об асфальт и разбилось. Помню, я подумал: если б это был арбузвот я бы тут насвинячил! Но груши и помидорки в голове все-таки остались.

И вот чтобы в голове оставалось побольше, я не бросаю свой дневник. Если нужнов него можно заглянуть и узнать, что ты делал пару дней назад. А если повезеттам даже будет написано, почему ты это делал. Например, купил я эти самые черри-помидорки, но в холодильник класть не стал. Я разложил их рядком на подоконнике. По росту. Когда вчера утром мама вернулась из клуба, помидорки успели скукожиться. Мама спросила, зачем я это сделал. А этого я, к сожалению, тоже уже не помнил.

Из помидорок мы сделали соус к макаронам. И вкус у него был совсем не скукоженный. Так вот, вчера вечером, уже в постели, я как следует поразмышлял над всем этим. И решил вести дневник дальше. Только Вемайеру ничего говорить не буду. А то вдруг за это, чего доброго, образуется еще один бонус в виде сегодняшней поездки на мотоцикле. Мне и ее хватило выше крыши.

Край светаэто вот совсем не по моей части.

Все еще вторникПять шариков шоколадного

На обратном пути в Берлин я сразу почувствовал себя лучше. Как будто внутрь пробралось немножко голубого неба. И еще парочка солнечных лучей. Подо мной гудел мотор, и во мне тоже все гудело. Особенно в животе. И поднималось оттуда до самых кончиков волос. Встречный ветер прохладно задувал под рубашку. Поношенная черная кожаная куртка Вемайера пахла как-то по-особенному. Таким специальным запахом безопасности, когда ты уверенс тобой никогда не случится ничего плохого. Ужасно захотелось раскинуть руки в стороны и что-нибудь громко крикнуть! Но тогда меня снесет с мотоцикла. Нет уж, я ж не совсем того.

Я едва успевал вертеть головойтак быстро все вокруг менялось. И Берлин все больше становился Берлином. Вот вместо полей, деревьев и кустов по обеим сторонам дороги встали дома с большими садами. Потом сады делались всё меньше, а домавыше. Они придвигались поближе друг к дружке, и вдруграз!  все закружилось и завертелось. Улица, по которой мы ехали, раздвоилась, потом снова и снова, машины сигналили и мигали, проносясь через перекрестки, по велодорожкам шуршали шины великов, по пешеходным дорожкам сновали люди.

Мы остановились на светофоре, и я загляделся на какого-то толстого дядьку в подтяжках с джек-рассел-терьером на поводке. Песик пристроился как раз перед входом в магазин косметики «Ив Роше» и прилаживал там противопешеходную мину. Наверно, ему не нравились ароматы, которые доносились на улицу из открытых дверей.

Из «Ив Роше» всегда пахнет чем-то приятным. Ирина говоритсмесью ароматов всего мира. Эти ароматы прилипчивые, и от них в голове делается как-то странно и дурманно. Но Ирина считает, в этом-то все и дело. Без дурманности они с мамой зарабатывали бы гораздо меньше денег. Когда мама с Ириной идут за новой порцией духов и косметики, чтобы приятно и дорого пахнуть на работе в клубе, я иногда тоже захожу с ними в «Ив Роше». Я уже проверял, не лежат ли там одурманенные или потерявшие сознание дети. Но никого не нашел. Может быть, их прячут в нижних ящиках полок с шампунями?

Я снова прижался к кожаной куртке Вемайера, втянул носом запах безопасности и подумал: вот было бы здорово, если бы такой можно было купить! На светофоре загорелся зеленый, и мы рванули с места. Я поднял руку и помахал джек-расселу. И тут же снова ухватился за Вемайера. Джек-расселсамая суперская собачья порода на свете! Мне ужасно хочется такого! Но мама говорит, что держать собаку в большом городеэто мучительство. Я хотел спросить, с чего она это взяла. Ведь детей держать не запрещается. Но в последнее время задавать маме вопросы стало трудно. С ней уже несколько недель что-то не так. А чтоя не понимаю.

Если бы мой дневник был фильмом, на этом месте случился бы флэшбек. Его любят вставлять в детективах, когда, например, кого-то загадочно убили. И вот убийцу схватили, и он рассказывает, как прикончил жертву.

Зритель смотрит флэшбек и думает: а-а, так вот как это у него получилось! Какой же отчаянный парень! Был бы он еще чуточку отчаяннее, полиция его не сцапала бы. Но иногда удача отворачивается, иТЫДЫЩ!  за убийцей захлопывается тюремная решетка. Или он ускользает от правосудия, трусливо кончая самоубийством. Или его приговаривают к казни, или еще что-то в этом роде. Селяви.