Когда-то мне хотелось узнать причины такой ненависти, но с годами стало просто всё равно. Я не психиатр, чтобы копаться в голове конченного садиста, и не умалишённая, чтобы лезть в его дела. А дела его слишком явно попахивали дерьмецом, как и все деловые контакты моего отца. Белов с Уваровым кипели в одном котле, как и их партнёры, и нам оставалось только мечтать о том, чтобы дров под него накидали побольше.
Вера Михайловна, нам пора возвращаться, подошёл водитель, ворвавшись в мою тишину.
Я оккупировала скамейку на заднем дворе детского дома, пыталась найти равновесие в разыгравшейся весне и, почему-то, воспроизводила в памяти маму и последний наш Новый год с ней. К рождеству она скончалась, по словам отца от кровоизлияния в мозг, а перед этим, в новогоднюю ночь, они ругались. Слышались удары, болезненные стоны, треск разваливающейся на щепки мебели, мольбы остановиться и перестать.
К утру её уже отвезли в больницу, а через восемь дней мы хоронили маму в закрытом гробу. Мне было шестнадцать, и я видела, слышала и замечала больше, чем младшие сёстры, но самого главногосожаления и вины в глазах Михаила Белова я в тот день не увидела, как и лёжа на больничной койке после потери смысла жизни. Всегда расчётливый взгляд, оценивающий прибыли и перспективы.
Через двадцать минут, кивнула ему, выверяя время на часах.
Вы можете не успеть к ужину, и Борис Маркович останется недовольным, насел мужчина, мягко требуя послушания.
Двадцать минут, Юра! С мужем я разберусь, повысила резкость, ставя на место водителя. Свободен. Жди в машине.
И за этот тон Боря отыграется сегодняшней ночью, и, скорее всего, за опоздание. Всё знала, всегда предупреждала и избегала такое развитие, но в данный момент что-то внутри сломалось, а может не в данный, может надламывалось давно, а сейчас до конца треснуло. Было желание лечь на эту скамейку, закрыть глаза и вздёрнуть кверху лапки, выпустив крупицы жизни и перестав дышать.
Перестала бы, если б не угрозы отца заменить моё место Наденькой, или ещё хужеЛюбашей. Надька крепкая, сможет дать отпор, а Люба Люба больше всех похожа на мать. Такая же нежная, слабая, хрупкая. Сделала вдох посильней, расправила лёгкие, глотнула аромат липовой смолы, сладкой, как само лето.
Поживу ещё и Бориса с собой заберу, когда придёт срок, дала обещание самой себе и в обход прошла к выходу, чтобы не касаться в таком раздрае детей, чтобы дать себе возможность собрать в кучу эмоции и спрятать их поглубже, под панцирь, пока не окунулась в привычный ад.
Юрий старался, гнал, нарушал скоростной режим и пробивался объездными путями, минуя пробки. Не верилось, но Уваров не узнал о моём небольшом срыве, видно водитель не доложил, только смотрел всю дорогу в зеркало заднего вида и задерживал взгляд дольше обычного.
Я успела принять душ и переодеться до возвращения Бориса, даже распорядилась о количестве блюд и о марке вина, и меланхолично занялась тупой расстановкой тарелок и ровной укладкой по строгой линии столовых приборов. Приходящие шлюхи не успевали узнать правильное применение всех вилок, что очень бесило садиста и добавляло остроты в его игрищах.
Уже накрыли. Спущусь через десять минут, пролетел мимоходом муж, направляясь к лестнице. Скажи Полине, чтобы спускалась.
Полина. Завтра утром я снова забуду её имя, которое вечером напомнит заботливый Борис. К любовнице, естественно, я не пошла, приказав горничной подняться и предупредить о начале ужина. Уваров не узнал о моей двадцатиминутной слабости, но утреннюю несдержанность не забыл. Мясо с овощами превратились в его тарелке в фарш, бутыль коньяка споро дошла до дна, искры из глаз, разве что, не подпаливали скатерть.
По сложившемуся обыкновению, в произошедшем был виноват он, от его ненависти дымилась я, а проплаченные плюшки на сладкое получала любовница. Вот и сейчас она вздрагивала от каждого резкого движения и бряканья бокала о поверхность стола.
Готовься и в спальню, вытер руки, отбросил салфетку и выжег злостью на мне клеймо.
Дальше начинался абсурд, под стать извращённому режиссёру сумасшедшего дома. Полина ушла в свою комнату привести себя в требуемый вид, я выключила в своей спальне верхний свет, оставив настенные бра и торшеры на тумбочках, Борис выбрал нужные ему девайсы и с ноги распахнул дверь, как раз через минуту после того, как впорхнула напуганная шлюха.
Утренняя злость разрослась прямо пропорционально осушенной бутылки, перемноженной на годы брака и несбывшихся надежд. Я пыталась отключиться от демонстрации точных ударов несоразмеренной силы, но меня возвращали хлёсткие оплеухи, оскорбительные окрики и обещание проделать тоже самое со мной.
Боря разошёлся до такой степени, что дотрахивал бессознательное тело и кончал, отвешивая пощёчины по моим щекам. Наутро за столом мы сидели вдвоём, а вещи Полины отправились к ней домой, или на свалку, если эту ночь она не пережила.
Муж, как никогда, был мил и обходителен, только в глазах пылала привычная ненависть. Скорее всего, он решал, кто займёт вакантную должность любовницы, и какая из них зацепит меня посильнее. Позже, стоя перед зеркалом и замазывая следы неудачных ударов, окончательно поняла, что из этого дерьма нужно выбираться.
Именно сейчас, когда я смогла отложить приличную сумму на чёрный день, когда сестрёнки выросли и готовы выслушать и принять ответственное решение, когда связи и возможности отца перестали для меня что-либо значить. Надо только поймать момент.
Телефон по ушам резанул внезапно, тишину разбил нудный рингтон. На него мне звонили редко, так что от непривычного звука я взвилась к потолку. Отлепила от комода гаджет и растерянно приняла звонок от Любаши, которая давала о себе знать только по праздникам.
Вер, простонал динамик обездушенным голосом сестры. Давай встретимся. Я хочу увидеть тебя и поговорить.
Глава 9
Любовь
Как долго можно просидеть, разучившись дышать, двигаться, чувствовать что-то кроме выворачивающей боли, заполняющей каждую клеточку, каждую молекулу организма. Картинка на экране расползалась, мутнела и застилалась пеленой.
Она выглядела в корне неправильной, ненастоящей, злой. Это я должна была быть на ней, меня должен был обнимать Сергей, мой пост должен был кричать о счастье. Мой А не её Серёжа обещал отвезти меня на Мальдивы в свадебное путешествие. Он клялся мне в любви и обещал счастливое, совместное будущее. А какой результат? Две полоски, разбитое вдребезги сердце и одиночество
Любаш, на, выпей, поднесла Маринка край чашки к губам и наклонила, заставляя сделать обжигающий глоток вонючего и крепкого пойла, от которого лёгкие сжались ещё сильнее, а слёзы обрели горечь. Делать-то чего будешь?
Что в моей ситуации оставалось делать? Либо наглотаться таблеток и отправиться к маме, либо сделать аборт, пока папа ни о чём не прознал, и ждать выгодную партию, подобранную им. Сейчас я склонялась к таблеткам, потому что кровь отказывалась бежать по венам, а все внутренности рвались от отчаяния, а от мысли о другом мужчине, дотрагивающемся до меня, выворачивало наизнанку.
Не знаю, выдавила, забирая чашку и осознанно опрокидывая её в себя. Можно мне остаться у тебя?
Отец не будет против? с опаской глянула на меня Марина и перевела взгляд в окно, где с минуты на минуту должен был появиться Вадим, не дождавшись меня у института и вычислив местонахождение по шпионской программке в телефоне.
Это уже неважно, дёрнула в сторону голову, отбрасывая картинки возможных последствий родительского гнева. Домашний арест и урезание карманных денег не такое страшное наказание в жизни, на фоне предательства любимого мужчины. Если и будет против, пусть забирает бесчувственное тело и делает с ним что хочет.
Следом я плеснула себе ещё самогона, отстучала отцу сообщение и выключила телефон. Сегодня моим успокоением стала бутылка, старательно приготовленная Маринкиным дедом в деревне. Оказалось, что в крепком градусе хорошо топятся проблемы, боль и тоскливые мысли, а качество потопления напрямую зависело от количества этих самых градусов.
Я не помнила, как оказалась на кровати, не знала, пригнал ли отец Вадима и группу поддержки, не думала об отцовском гневе и не представляла Сергея, занимающегося сексом с приобретённой женой. В голове звенела пустота, в груди зияла дыра, в глазах скакала ходуном мебель, изгибаясь и расползаясь, как нагретый в руках пластилин для поделок.
На какой-то стадии опьянения поняла, почему люди ломаются и превращаются в зависимых от пойла нелюдей. Они не могли смириться с душевной болью, подыхали в ней, не справлялись с желанием вылететь из окна. Кто-то справлялся, имея в зачатках силу воли, кто-то, как я спасался от губительных, безвозвратных решений.
А утром всё вернулось, и внутренняя, и душевная, и головная боль. Она была сплошнойострой, ноющей, тупой, слившейся со мной и грозящейся стать постоянной спутницей дальнейшего существования. Ужасающее, густое, концентрированное варево отчаяния и безнадёжности. Первой мыслью было заправиться ещё, поправить здоровье зельем и уплыть в состояние пластилиновой пустоты, но случилась тесная дружба с керамическим другом, то ли с перепоя, то ли по милости токсикоза.
Отползая на четвереньках от унитаза и растягиваясь возле стены, я понимала, что одна не вытяну, либо сопьюсь, либо залезу в петлю, либо просто сделаю свой последний шаг. Захотелось почувствовать нежные касания, успокаивающие меня, когда мамы вдруг не стало, услышать родной голос, напевающий в те тоскливые вечера колыбельную. Руки сами потянулись к телефону, включили его и набрали сначала Веру, а затем Надю. Я боялась остаться одна.
Во дворе дежурил Вадим и вторая машина сопровождения. Почему отец не заставил забрать меня домой, а оставил надсмотрщиков у подъезда? Выяснять я не стала, сбежала с другой стороны дома, воспользовавшись помощью подруги и окном соседки бабы Сони, живущей на первом этаже. Не считая встреч с Серёгой во время лекций и посещения библиотеки, так я бежала впервые, и мне было на всё плевать. Днём раньше, днём позже, папа всё равно получит своё, а сейчас я вряд ли его бы выдержала, и вряд ли смогла бы промолчать.
Из такси выносила себя с трудом, придерживаясь за дверь и осторожно передвигая ногами. Солнце нещадно палило совсем не по-майски, ветер забыл, что ему надо дуть, а тряска во время дороги укачала вестибулярный аппарат. В этот момент я не понимала, что люди находят в употребление водки, и похмельный синдром перечёркивал на нет всю эйфорию от пьяной ночи.
Нехорошо выглядишь, Любаш, поднялась из-за стола Вера и бережно обняла меня. Случилось чего? Заболела?
И случилось, и заболела, повторила за ней слова, кутаясь в объятия Нади.
Мы сидели долго, пили чай и сосем не тревожили повисшую тишину. Сёстры не торопили, лишь кидали обеспокоенные взгляды и давали ту самую паузу, что позволила собраться и начать разговор.
Меня бросил парень, женился на другой, а я жду ребёнка, выпалила на одном дыхание, пока слёзы не начали сжирать слова. Надо делать аборт, чтобы отец не узнал.
Конец речи провыла, втираясь лицом в плечо и отдаваясь своему горю. Боль новой волной накрыла чернеющую пустоту, а я так надеялась, что, выговорившись, мне станет хоть немного легче.
Люб, солнышко, послушай меня, пожалуйста, накрыла мою кисть тёплая ладонь Веры. Тебе нельзя делать аборт и убивать малыша. Могут возникнуть негативные последствия, что ты после них не сможешь родить. Я помогу, заберу тебя у отца. Мы уедем. Дай только мне немного времени, чтобы уйти от Бориса.
Зачем тебе от него уходить? удивилась Надя. У вас же стабильная, почти счастливая семья.
Счастливая, как-то грустно улыбнулась Вера и сжала мою руку. Думаю, пора прикрыть завесы счастливого брака, в который продал меня отец.
Она рассказывала с непроницаемым, отстранённым лицом, говоря тихо и бездушно, а у меня шевелились волосы и подступала тошнота. Её речь была похожа на бред сумасшедшей, но фотографии, выуженные из недр скрытого облака, подтверждали Верины слова. Как она могла нести в себе весь этот ужас много лет, не выпуская скелетов из шкафов? И как отец мог бросить её в этот ад, спокойно живя и строя империю Белова.
Я отложила деньги, у меня много драгоценностей, которые можно продать, с лихорадочным блеском в глазах уверяла она, выплыв из кошмара. Нам хватит надолго. Мы сбежим, поселимся заграницей, будем растить твоего малыша. У нас всё получится. И Надю с собой возьмём. Да, Надюш? Ты же поедешь с нами?
Вряд ли, сжалась Надюша и прикрыла на несколько секунд глаза. Хорошо, если я увижу племянника, или хотя бы услышу. Раз у нас день откровений, то я хочу сделать признание. У меня, девочки, рак. Скорее всего, через год я не буду уже ничего видеть, или не станет меня.
Глава 10
Надежда
Что я ждала, признавшись Матвею в своей болезни? Скорее всего слов, что нам было хорошо вместе, но геморрой ему не нужен. Хотя, в глубине души тлела надежда услышать обратное. Мужчина оправдал мои жалкие надежды, неожиданно прижав к себе крепче и заглянув в глаза.
Тогда я сделаю этот год для нас долгим и счастливым, уверенно прошептал он и в ожидание уставился на меня.
Так и не ответила на его предложение переехать и жить с ним, раздумывая, смогу ли возложить на него такую ответственность за женщину, появившуюся на горизонте только вчера. Имела ли я право испортить значительный кусок жизни этого потрясающего мужчины, оставив после себя не самые приятные воспоминания.
Мне нужно время разобраться в себе и подготовить отца, отговорилась, цепляясь сильнее и боясь отпустить свой якорь, страшась ощутить в руках пустоту, не желая пройти через это одной.
Наверное, уже в эту минуту я знала, что уйду из дома к нему, просто женская сущность подвластна сомнениям и раздумьям, зачастую на пустом месте. В семье такие качества для нас были роскошью, лишь молчаливое согласие и рабское послушание.
Слишком дорого сейчас время, не согласился Матвей, урча как змей-искуситель, соблазняя каждым лёгким касанием. Нам нельзя упустить и минуты.
Не знаю, сколько бы мы спорили, ходили кругами, мерялись отговорками, но нас прервал телефон, и звонившей оказалась Любаша, попросившая встретиться в кафе. Её голос дрожал от напряжения, а расстояние не смогло скрыть слёз.
Вылетая из автомобиля Матвея, не могла предположить в какую сторону завернёт наша беседа, и в какой заднице окажутся наши жизни. Смотрела на Веру и не могла проглотить её слова. Слишком они были неусвояемы, несъедобны, ядовиты. На фоне её существования беременность Любы и мой недуг смылись на второй, третий, десятый план.
Восемь лет жить с ублюдком, убившем собственного ребёнка, оказавшегося не того пола. Восемь лет терпеть избиения, издевательства и моральное насилие. Восемь лет мириться с предательством отца, позволять обнимать себя на общественных мероприятиях, скрывая под одеждой результаты побоев и зная, что косвенно это его рук дело.
Я, всего лишь малый грех на душе отца, как и вы, грустно качнула головой Вера. Все эти годы я жила с уверенностью, что именно он убил маму.
Это признание обрушилось фантомной боль, пережитой десять лет назад. С уходом мамы исчезла нежность, забота и тепло, исходящее от рук и сердца. Потеряв её, мы враз стали сиротами при живом отце, не знающем что такое любовь и снисхождение к своим детям.
Ты что такое говоришь, Вера? с обидой спросила младшая сестра. Она умерла от инсульта. Так сказал папа и врач.
Отец всегда её поколачивал, а в новогоднюю ночь не рассчитал силы и избил, доведя до больницы, со злостью выплюнула Вера. Я всё слышала. Он нашёл у неё противозачаточные таблетки, кричал, что ему нужен сын, а мама плакала и пыталась объяснить о запрете врачей рожать ещё одного ребёнка.
Хотелось материться и, кажется, изо рта вылетело несколько крепких слов, только как-то повлиять и исправить ситуацию они не могли. Не знаю, кого из твареподобных мне хотелось убить больше. Прошлое рушилось, утягивая в руины с собой настоящее, такое же лживое, как и вся наша жизнь. Сплошная ширма, скрывающая нутро отца, оказавшееся прогнившим насквозь, прячущая гнусную реальность «счастливого» Вериного брака, уничтожающего всё живое, и ставящая нас в позу рака, разворачивая к будущему задницей.
Мы должны действовать совместными усилиями, должны держаться друг друга, чтобы уйти от гнёта отца и научиться дышать свободно, уверяла Вера, а я осознала, насколько важно уберечь Любу и сохранить её малыша. За месяц-два я подготовлю почву для побега, добуду документы и сниму дом.
А если папа узнает о беременности? сжалась от страха Любаша. Он убьёт меня, как маму.