Моя рукав кошачьем ротике. Скоро он расширится настолько, что туда пролезет вся моя голова. Скоро я буду проделывать это каждую ночь, потомдважды за ночь, а иногда еще и по утрам. С самого начала я сознавала, что это варварство, дикарство, что это выйдет из-под контроля, схватит меня своими мускусными челюстями. Мне стоило сразу понять, что одна только мысль об этом оставит меня окровавленной, раскушенной пополам. Моя. Подруга. Эми.
: просто обожала, она просто обожала множество вещей. Говорила множество изысканных вещей
: носила одежду из тонкой черной шерсти в самые холодные зимние и в самые жаркие летние дни, как будто в знак презрения к такому будничному явлению, как вульгарная смена времен года
: устраивала философскую дилемму из вопросавыбрасывать пустой стаканчик из-под йогурта в мусорное ведро или нет. Не могу, говорила она. Это все равно что выбросить часть себя. Мне причиняют буквально физическую боль. Да это же просто мусор, возражала я. У нее под раковиной скопилась целая коллекция пластиковых стаканчиков из-под йогурта, вымытых и аккуратно вставленных один в другой
: говорила, что ее любимый цветбелый: говорила, что мне идет черное: говорила, что ее любимая книгаLa porte etroite Андре Жида. Я призналась, что так и не смогла ее дочитать; Обожаю с тобой общаться, Эш, рассмеялась она, ты всему возвращаешь такую освежающую простоту
: сказала секунду назад в моей голове, надеюсь, ты понимаешь, что я не такое уж ходячее клише, как ты думаешь, Эш
: однажды в супермаркете я ее заметила, она менянет. Я пошла за ней следом; видела, как она берет какую-то банку, читает текст на этикетке, раздумывает, потом ставит ее обратно. Видела, как она пробежалась пальцами по подносу с черешней, положила в корзинку два яблока, потрогала и выбрала два персика. Видела, как ее взгляд быстро и одобрительно задержался на девушке-кассирше, наблюдала за тем, как она роется в кошельке, любовалась прямой черной линией ее спины, пока она дожидалась сдачи, прямой быстрой линией ее фигуры, когда она направилась к выходу. Я остановилась у двери магазина, обнаружив, что сжимаю в руке коробку со стоваттными лампочками; мне пришлось вернуться, извиниться и заплатить за них девушке у прилавка с сигаретами. В моей головерука, слепой плод
: в возрасте двенадцати лет перестала есть мясо, а позже на некоторое время перестала есть вообще, поскольку еданечистый процесс, и нанесла такой вред своему здоровью, что у нее потом годами не было месячных, совсем как у средневековых святых (о чем она мне однажды сама поведала)
: любила говорить о еде, причемчем слаще и липучее, тем лучше. Но за все годы нашего знакомства я почти никогда не видела, чтобы она что-нибудь ела, разве что виноград, йогурт; и по мере ее превращения на моих глазах во взрослую копию самой себя, она была шикарна, стройна, элегантнаили похожа на ребенка-дистрофика с ученой головой, чрезмерно большой на этом худеньком теле (да, верно, конечно, все зависело от точки зрения)
: делала так, что наша дружба уменьшалась пропорционально целому ряду обстоятельств. Чем важнее становилась она сама, тем меньше мы виделись, и тем невзрачнее, невидимее, севернее и андрогиннее я казалась самой себе. Теперь она была стипендиаткой колледжа, и после нашего спора, когда я заявила, что боль, утрата и желаниене просто романтические бредни, а явления, за которые отдельные люди и даже правительства должны нести ответственность, и после того, как я наорала на нее, сказав, что ей нужно больше есть, и особенночто мы с ней почти уже и не видимся, ну да, после этого-то мы с ней действительно почти совсем перестали видеться
: которую я не видела довольно долго, позвонила вдруг посреди ночи и позвала к себе, спросила меня по телефону, не могу ли я зайти к ней на минутку, мол, очень нужно. Я так и села. Мне понадобилось всего несколько минут, чтобы добраться до нее; я так быстро крутила под дождем педали велосипеда, что, когда доехала, сердце бешено колотилось внутри. Она открыла дверь, и аромат ее духов ударил меня, будто стена: вся комната пропиталась им. Она была в ночной сорочке и с распущенными волосами. Вид у нее был изможденный.
Боюсь, теперь наверное, не имело смысла вызывать тебя сюда, вздохнула она.
Оказалось, она хотела, чтобы я выгнала из ее комнаты двух ос. Но теперь осы почти сдохли: одна была на столе, другаяна полу за дверью, обе валялись, корчась и извиваясь на спине, подергивая лапками. Я брызгала в них духами, объяснила Эми, и все время промахивалась, мудрено попасть в этих чертовок, я израсходовала почти половину флакона, придется покупать новый.
Она посмотрела на потолок, на бумажный абажур, где от духов остались большие жирные пятна. Потом села. Я заметила, что у нее бледный вид. Она ответила, что перезанималась, что у нее проблемы со сном.
Я собралась уходить, но она удержала менянет, Эш, я покажу тебе кое-что, наверняка понравится. Раз уж ты пришла. У меня по шее стекала с волос дождевая вода; она положила полотенце мне на плечи, ее рука коснулась моей мокрой спины, да ты же насквозь промокла, сказала она. Давай-ка уйдем отсюда подальше; она махнула рукой в воздух, в тяжелое облако духов.
Но запах этот проник всюдуи в ее спальню тоже. Она скользнула в постель и натянула на себя одеяло, взяла одну из моих мокрых перчаток и стала разглаживать ее, перекладывая из одной руки в другую. Я присела на кровать, и сердце у меня колотилось так громко, я подумала, что она услышит. Но ее голос заглушал его стукона что-то говорила. Мне пришлось сделать усилие, чтобы сосредоточиться. «Смешно», и еще слово «но», и слово «испугалась»вот что она произнесла. Понимаешь, Эш. А что, говорила она, что, если бы этой ночью произошло что-нибудь случайное, ну, например, сюда через окно ворвался бы случайный убийца, случайный насильник?
Ну, он заглянет в окошко и увидит, что здесь я. Не бойся, он сюда не войдет.
Она легонько покачала головой. Сама возможность такого происшествия может заставить это произойти, сказала она и обхватила колени. Дело в самой мыслив том, что ты позволяешь такой мысли зародиться у себя в голове.
Я ответила, что она говорит глупости, что, в любом случае, это как с вероятностью автокатастрофы, или крушения самолета, или пожара, который может спалить этот дом, правда? Если представишь себе, что это случится, если изо всех сил будешь представлять себе это, то, наверное, этого не случится.
А что, если наши мыслиединственное, что на самом деле существует? Что, если так мы и творим мир, заставляем события происходить, одной силой мысли? говорила она.
Но ты же сама знаешь, что это не так, что все иначе, возразила я.
А что, если. Что, если где-то есть кто-то другой, с кем я должна была бы, могла бы вот сейчас сидеть? Что, если где-то еще на земле в этот самый миг есть кто-то, с кем я так и не встретилась, и этот другой человек случайно встречается с кем-то другим вместо меняименно потому, что все происходит случайно?
По моему затылку пополз холодок. Что ж, сказала я, все еще улыбаясь, пожимая плечами, чтобы прогнать дрожь. В этот самый миг у тебя есть я, верно?
Что, если, продолжила она, как будто я не произнесла ни слова, что, если наши жизни приняли такую форму, какую приняли, ту форму, какую они пока сохраняют, вот такв силу бессмысленной случайности?
Она заслонила лицо руками, прикрыв глаза моей перчаткой. Я забрала перчатку, встала и просунула в нее руку. Холодная, мокрая. Меня перевели в разряд случайностей, в очередной раз я оказалась кем-то не тем, причем для человека, которому позволила завлечь себя в эту выжидательную полужизнь, в эту чужую страну, в эту ее комнату посреди ночитолько для того, чтобы потом взять меня за плечо и выставить вон, как можно дальше. Ее лицо смотрелось пустой оболочкой, но глаза были испуганными, как у животного, ждущего наказания; она ждала, что я все это выскажу, заявлю об этом вслух, но я так разозлилась, что сказала нечто другое, исполнив обычную свою роль, я сказала:
Черт возьми, ты иногда совсем как чокнутая. В мире есть тысяча куда более важных вещей, о которых тебе стоит беспокоиться, и еще тысячапрежде чем ты дойдешь до той тысячи.
Где-то раздался шумкто-то хлопнул дверью или окном; этот звук заставил меня остановиться. Она вздохнула, закрыла глаза и снова привалилась головой к изголовью кровати. Мне даже почудилось, что ей слегка полегчало. Да, сказала она. Было очень мило с твоей стороны, Эш, выбраться ко мне по такому пустяковому делу. Извини, что потревожила тебя в такое бесчеловечное время суток.
На нее взирали сверху вырезанные ангелы, поглядывали и на менядешевые, соблазнительные. Я круто развернулась. Я тупо поехала домой на велосипеде, не тормозя на красный свет, мчась напролом по мокрым улицам, злясь на ее бледное лицо, стоявшее у меня перед глазами, и мной овладевало чувство, разливаясь, будто чернила или кровь по хлопковой ткани, что я неправильно истолковала ее ответ. Я что-то упустилаупустила корабль, упустила автобус, упустила самое главное. Хуже того, когда я приехала домой, оказалось, что запах ее духов насквозь пропитал меня. Я ощущала его даже сквозь вкус зубной пасты. Я бросилась на кровать, как была, мокрая от дождя, закрыла глаза, но запах не уходилодуряющий, химический. То, чему не бывать никогда, как обычно, не давало мне уснуть, преследовало меня во тьме, ифиво терзало, разрывало мою плоть в клочья.
Я просочилась в большую аудиторию вместе с остальной толпой. Табличка на вращающейся двери гласила: «Тело текста III»; значит, я попала куда нужно. Я уселась с краю, на ступеньках, и когда она вошла и направилась к кафедре, у меня сжалось горло от этого ее запаха, от этого дорогого невидимого обещания, которое оставило за собой след в воздухе.
*
Она шагнула к подиуму; я спряталась за головой студентки, сидевшей впереди, так, на всякий случай, хотя понимала, она меня не заметит, я же знала, что она близорука, знала такие вещи, каких не мог знать никто из сидевших в аудитории, знала о ней все. Я смотрела на нее, а она сделала нечто такое, чего я даже вообразить раньше не могла: едва слышным покашливанием заставила сотню голов, сидевших в зале, повернуться в ее сторону, и они повернулись. А потом ее голосспокойный, рассудительный, затем напряженный, язвительный, почти пародия на тот голос, что я знала, сотряс воздух и воспарил над головами и руками, уже принявшимися старательно записывать за ней. Девушка, сидевшая рядом, толкнула меня под локоть: поинтересовалась, не нужна ли мне бумага, протянув листок, и я зажала его в руке.
Она сияла, будто металл, вращавшийся на свету, будто подброшенные ножи. С искрением швыряла в воздух слова, имена, ссылки, длинные сложные цитаты на всяких языках, словнословно кто? словно какой-нибудь жонглер, метатель тарелок, каких можно увидеть по телевизору: она подбрасывала свои слова одно за другим, и они вращались в воздухе, их было такое множество, что казалось немыслимым, что она сумеет удержать их одновременно; поглядите, какая я ловкая, как бы говорила она, и поглядите, как я уверена в себе: ни одно из моих летучих слов не упадет и не разобьется. Она писала; потом щелкнула переключателем машины, и слова высветились на стене позади нее; она провела между ними соединительные линии. Слова как Действие. Главенство Текста. Текстуальное Взаимодействие. Структура Текста. Рождение Текста. Чистый Текст. Порча Текста. Но Текст никогда не умирает, сказала она, потому что, к счастью для него, он никогда и не был живым! Она вывела от руки маленькие кавычки вокруг слова «живой», и девушка, сидевшая рядом со мной, засмеялась, очарованная, как и все остальные слушатели, и записала эту фразу. Потом все встали, начали собирать свои книги, и когда мне снова стала видна кафедра, я поняла, что она ушла, неизвестно куда.
Но я запомнила, что она говорила. Что языкэто бессмыслица, что словапросто набор случайных шумов. Двадцатый век, говорила она, стал, как никогда раньше, веком доказательства, потому что он сталбольше, чем когда-либо прежде, веком спорных смыслов. Но поскольку языкэто исключительно действие, представление, поскольку слова по природе своейвыдумка, они никогда не выражают ничего, кроме призрака правды. Призрак правды. Девушка, сидевшая рядом со мной, все это старательно записывала; она подчеркнула фразу язык не реален, а внизу вся страница у нее была изрисована: дерево, собака, рожица, цветы, абстрактная паутина из пересекающихся линий. Надевая куртку, она повернулась ко мне. Просто фантастика, а? сказала она.
Я взглянула на свой листок бумаги и увидела, что сплошняком исписала поля ее именемповторяясь, оно сбегало сверху вниз по всей странице. Я прикрыла листок ладонью, чтобы та девушка случайно не заметила. Да, согласилась я, верно. Девушка с любопытством в меня всматривалась. А ты не в библиотеке работаешь? спросила она. Разве на лекции можно приходить тем, кто просто работает в библиотеке?
На железнодорожной станции ремонтировали старое кафе, снимали вывеску со словами БИСТРО «КВЕНТИНЗ». У входа была свалена целая груда новеньких стульев, сделанных из блестящих металлических трубок. Я села на пол у стены, оперлась рукой на только что снятую старую вывеску. КАФЕ СЭНДВИЧИ ГОРЯЧИЕ ЗАКУСКИ МОРОЖЕНОЕ. Я обратила лицо к солнцу. У работяг было включено радио, передавали «Стив Райт после полудня», безумные радиоголоса вопили друг на друга, верещали или хлопали, и музыка перепрыгивала от жалкого мастерства до пастельных тонов, до «Моррисси» и «Бама», до Мадонны, певшей о том, как ее тронули впервые в жизни. Вот эта песня, это такая песня, крикнул один работяга другому, стоит мне только ее услышать, и я всякий раз аж потом весь покрываюсь. Его приятель криво ухмыльнулся мне, почесал свою пыльную грудь и перевернул для меня один из стульев с преувеличенно дружелюбным жестом. Я улыбнулась ему в ответ и покачала головойнет, спасибо, поднялась с пола, просмотрела расписание поездов до Лондона. Вернувшись домой, поднялась к себе в комнату. Я принялась выдвигать и задвигать ящики, складывать вещи в пластиковый пакет. Потом села на кровать. Потом все вынула из пакета, рассовала обратно по ящикам, положила обратно на стол, обратно под кровать, снова уселась на кровать, развернула скомканный листок бумаги.
Эмиэмиэми.
На работе я взглянула на себя в зеркало. Под глазами у меня были черные круги. Я села за стол выдачи, ощущая боль вокруг глаз, как будто эти круги были синяками, полученными в драке. Посмотрев на свою руку, висевшую сбоку, я сжала пальцы в кулак. Потом резко крутанулась на стуле, едва не свалившись с него, получила молчаливый выговор от Майры, четвертой начальницы. Проигнорировала ее. Проигнорировала затрапезного вида женщину, которая стояла передо мной с книгой и ждала, что я поставлю на нее печать. Женщина продолжала стоять с раскрытой книгой, смущение на ее лице постепенно переходило в страдальческое выражение. И когда она уже собралась раскрыть рот, когда уголки ее губ дернулись, а веки затрепыхались, как пойманная в силки птица, я шлепнула печатью о штемпельную подушечку, проштемпелевала книгу, шумно захлопнула и с улыбкой вручила читательнице.
Пора было что-то предпринять. От меня требовался какой-то широкий жест. Блистательная вспышка. Время призывало меня сыграть свою роль, выпустить на сцену шотландского героя, прирожденного бунтаря - подрывника, которого я всегда ощущала внутри себя.
После этого, когда никто не видел, я принялась за дело: каждый день я ставила одну-две книги не на свои места на полке, или даже, когда находила в себе достаточно отваги, ставила их вообще не на те полки.
До сих пор в глубине моей носоглотки держится тот цепкий дымный запах костра.
Барбара сказала, а-а, это, наверное, знаменитая Айслинг, ну да, ты же похожа на своего папу, а? Входи, у меня как раз чайник на плите.
В гостиной у нее пахло старыми яблоками; в клетке болтал и попискивал волнистый попугайчик. Листья чая всплывали на поверхность, когда в чашку лилось молоко. Ну вот, вздохнула Барбара, усаживаясь обратно в кресло. Потом поглядела на меня; она не улыбалась. Ну что ж, можно немножко поболтать, сказала она. Надолго ли домой приехала? О, да это вообще не срок. Значит, опять за океан, как вся молодежь, ай-я-яй, покачала она головой. Я слышала, ты вечно в разъездах. Но тебе бы следовало почаще бывать дома. С мальчиками все по-другому. А вот дочери необходимы отцам. Ты сейчас не замужем, Айслинг? Нет, я так и думала. Ну что ж.
Огонь зашипел. Она наклонилась, просунула сквозь решетку кочергу и поворошила угли. Я положила в рот оставшуюся половинку печенья, запила чаем. Я чувствовала себя вежливой и неловкой, совсем как десятилетняя девочка. Барбара с пыхтеньем выбралась из кресла, ох-ох-ох, старые косточки, никакой от них пользы организму, проворчала она, прошла в дальний конец комнаты и вернулась с фотографией в пластмассовой рамке. Это мы, когда мы ездили в Штаты, за год до его смерти, сказала она, а он всегда хотел там побывать, так что хорошо, что мы успели съездить.
На снимке она стояла рядом с маленьким седым мужчинойони находились внутри какой-то серой бетонной коробки. Гляди, видишьэто свобода, мы внутри нее, это Статуя, ну, та самая. Мы попросили мою кузину снять нас, поясняла она. Мы забирались прямо к ней в шапку, да-да. Тебе тоже стоит туда подняться, если выдастся случай, ух, ну и вид оттуда, просто потрясающий. Нет-нет, ты посиди тут, Айслинг, я сейчас позвоню Мелани и скажу ей, что ты ее ждешь, она послушная девочка, наша Мелани, да нет, совсем не затруднит, это займет меньше минуты.
Миссис Росс с другой стороны дороги немножко похожа на нее, хотя миссис Росс была доброй. Сейчас же отойди от края канала, Айслинг Маккарти, или я наябедничаю на тебя отцу. Она приглашала меня к себе, когда я была еще слишком маленькой, чтобы оставаться дома одной после школы, она помнила дни рожденья, когда отец про них забывал, твоя мама была моей хорошей подругой, говорила она, что же мне еще остается, как не присматривать за тобой. Никогда не суй деньги в рот, говорила она, ты ведь не знаешь, где они побывали. Она работала кондуктором в автобусе, пока всех кондукторов не отменили, а потому знала, что деньги порой оказываются в самых сомнительных местах. А до того она работала на фабрике по производству аспирина в Глазго, и именно это ее со временем доконало: вдыхая на работе аптечную дрянь, она сожгла себе почки. Эти большие ребята у тебя дома, да и твой беспечный отец, храни его Бог, тебе от них никакой пользы, и никто не научит тебя ничему такому, что стоило бы знать, в школе, сказала она как-то раз; заходи ко мне во вторник, выпьем чаю и потолкуем по - девичьи, наверняка твоя мама хотела бы, чтобы я с тобой побеседовала кое о чем.
Я волновалась. Гадалачто же это такое, о чем имеют право знать одни только девочки. Но в итоге я сидела у нее на краю кресла, вежливо изображая внимание, поскольку я давно уже все это знала, и мне вовсе не требовались наставления какой-то старушки, хотя у нее были добрые намерения, она рассказывала о разных бранных словах и о том, как птицы несут яйца, и будто месячные и сексодно и то же, и при этом глядела не на меня, а куда-то в потолок, как бы намекая, что разговор на такую темудело стыдное и приватное, но только я гораздо больше узнала от Каролин Макгилврей, которая притащила в школу непристойные комиксы про Ура Вулли, и мы передавали их по кругу на религиозном собрании, распевая «неисповедимы пути Господни» и вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть картинки.
Я ковырнула пальцем чистую кружевную накидку, приколотую к подлокотнику кресла. Встала и раздвинула жалюзи. Вид из окна Барбары открывался на психиатрическую лечебницу, расположенную на склоне холма, на обступившие ее новые жилые дома, а вышена горы, столпившиеся за городской чертой. Снег все еще лежит на вершинах. Я слышала, как Барбара разговаривает в холле по телефону. Да, щебетала она. Тут у меня твоя новая подружка-кинозвезда, она прикатила ко мне через дорогу на этом, как их там, на лимузине, только чтобы раздобыть твой телефонный номер. Она просила сказать тебе про костер.
Барбара положила трубку. Я быстро села на местона всякий случай, чтобы она не застала меня за чем - нибудь неподобающим, может быть, мне полагалось непременно сидеть, а не стоять в ее гостиной.
Мы выволокли всякую школьную дрянь, истрепанные игры, старые письма и бумаги из гаража поближе к компостной куче. Отец наблюдал за нами. Ты уверена? спрашивал он. Тебе действительно не нужно все это? Ты еще пожалеешь о них, попомни мои слова, пожалеешь. Он подобрал бумажку, которую ветер занес на гвоздики. Боже мой, проговорил он. 1974 год Инвернесский музыкальный фестиваль Third Equal (Третий тур?). Неужели ты это сожжешь? Говорю тебе, дочка, потом пожалеешь.
Мелани что-то выискивала среди коробок с книгами в гараже. Она тебя близко к ним не подпустит, крикнул мой отец. Мне пришлось швартовать лодку на озере из-за нихвесь гараж забит коробками с этой хренью! Были годы, я кроме книг, ничего не получал. А, Эш? Я не получал писем. Удача еще, если на бандероли был адрес. А вот эти чертовы книги ты слала домой, чтобы я нашел для них место.
Я заметила, как его взгляд блуждает по спине и бедрам Мелани, наклонившейся над одной из коробок, и решительно встала на пути его взгляда. Никто не лишает Мелани священного права на любые книги, какие ей приглянутся, заявила я и повернулась к отцу спиной. Мелани пролистывала книги нашего детства. Погляди, сказала она, тут все углы страниц оторваны. И на эту погляди. И на туее будто собака изгрызла. Она пролистывала то одну, то другую книжку, таращилась на выдранные с мясом слов страницы.
Скажи ей, ну же, обратился ко мне отец, и смех застрял у него в груди. Ну, тогда я сам, он подошел поближе и обнял меня за плечи. Она их ела. Она всегда ела бумагу. Мне приходилось прятать от нее «Ти-ви тайме», иначе одни клочки оставались. Приходилось прятать «Пресс энд джорнал».
Осы поедают бумагу, отозвалась Мелани из очередной коробки, они себе дома из нее делают. Так вот, значит, где ты была последние семь лет, заключил отец, дыша с присвистом. Вот, значит, где обитала. Он поглубже засунул руки в карманы и отошел, чтобы сбить языки пламени с бордюра и лужайки.
Я верну их, сказала Мелани. Я только на время возьму несколько, можно? И сразу верну их, когда прочитаю. Можешь оставить себе, ответила я, можешь забрать все, что хочешь, какой прок от книг, которые лежат нечитанными в коробках? Нет-нет, возразила она, я только на время возьму их. Как знатьможет, ты еще проголодаешься?
Смотри, крикнула она, выходя из гаража с целой охапкой записных книжек, а это что? Что это такое? Это чтороман? Это твое? Она положила их на траву, подняла верхнюю. Нет, ответила я. Она погладила мраморную обложку. В них даже бумага такая красивая, говорила Мелани, они правда такие красивые, а лежали в старом мешке для мусора. Нет, повторила яподобрала записные книжки с земли, прижала к животу и отнесла в дом. Я выложила их на кухонный стол. Стряхнула травинки, прилипшие к нижней книжке из груды.
Когда я снова спустилась с чердака, Мелани глядела на огонь. Она подошла ко мне и встала рядом, не говоря ни слова; мне было жаль, я подумала, что, наверное, напугала ее. Но, прежде чем я раскрыла рот, она неожиданно спросила, а ты знакома с режиссером фильма, в котором снималась? Правда, что у него этону, гейские фильмы?
Во всяком случае, ответила я, этим он и известен. По крайней мере, такой ярлык на его фильмы наклеивают газетчики и прочие.
Я в школе в дискуссионный клуб хожу, сказала Мелани. Мы там спорим, обсуждаем разные вещи, ну, например, можно быть геем или нет. И как, спросила я, можно или нет? Не помню, какой у нас счет был, ответила она, но, вроде, большинство участников высказывались так: можно, если это никому не причиняет вреда. Но на том заседании мало людей было. Почти никто и не пришел. Мы их в обеденное время проводим. Моя мама тоже не хотела, чтобы я там присутствовала, но я же член комитета. А вот на прошлой неделе собралась куча народу. Мы обсуждали тему: Эта Палата Считает, что Шотландия Должна Быть Независимым Государством. И тогда царило полное единодушие. Почти всекроме той девочки, которая все-таки выступила против, все ребята проголосовали за, то есть за то, что хорошо бы провести такой референдум. Ну, вроде того, знаешь, какой однажды проводилимного лет назад, хоть он и провалился.
Да, кивнула я, знаю.
Нам рассказывали об этом на истории, добавила она.
Делегирование власти, девиация. Я наблюдала за горящими, бегущими словами под мелодию «The Locomotion», звучавшую у меня в голове. Люби, если это ни-ко-му не при-чи-няет вре-да. Я принялась насвистывать ее. Мелани тоже. Это же хит шестидесятых, верно? спросила она. У нас есть такая запись. А когда ты уезжаешь? Я жду не дождусь, чтобы тоже уехать. Нет, не из Шотландии. Я не хочу уезжать из Шотландии. Ни за какие деньги. А ты ненавидишь Англию? Я бы возненавидела. Все эти, ну, англичане. Понимаешь, о чем я?
Я видела отца у окна кухни. Он что-то мыл или вытирал, склонившись над раковиной. Как-то раз, когда я не пошла в школу и осталась на целый день одна дома, он разрешил мне полежать на его кровати, хотя меня тошнило и утром вырвало прямо на мою кровать. В обеденное время он не поленился вернуться с работы домой, поднялся ко мне. Смотри, что я тебе принес, сказал он и протянул мне крупный апельсиндаже для его большой руки крупный. Он сел на кровать и очистил кожуру, а потом наблюдал, как я ем дольку за долькой, давай, давай, приговаривал он, весь доедай. Сейчас, сказал он, тебе станет хуже. Но после этого ты сразу почувствуешь себя лучше. Он забрал у меня тазик, принес его уже вымытым, с приятным запахом дезинфекции. Я пролежала дневное время в постели, меня вырвало апельсином, мне стало лучше. Помню, я смотрела на вихри в потолке и думала: моему отцу порой удаются самые удивительные вещион умеет даже рвоту обставить так, что вкусно.
И что со всем этим сделать? Одежду можно отдать в «Оксфам», книги можно раздарить, а остальноестарые открытки, старые письма, старые листки с записями прихода-расхода, все эти вкрадчивые детали дней, которых уже не вспомнить, их можно сжечь. Но чего делать со всей той чепухой, что продолжает вечно клубиться в голове? Теперь мой отец смотрелся сквозь окно просто как стариклюбой старик, незнакомый мне старик. Я услышала звуки костра, наконец-то разгоревшегося как следует. А ещезвуки слов: девушка продолжала разговаривать рядом со мной. Здесь нет даже «Боди-шопа», говорила она. Нет даже «Пиццаленда». Здесь так паршиво. Здесь абсолютно нечем заняться. Ее голос будто дергал меня за рукав. Правда? настойчиво спрашивала она. Что? очнулась я. Ну, с блеском, уже более отчетливо услышала я ее голос. Ты попала в большую драматическую школу, тебя выбрали на прослушивании, позвали петь на сцене и все такое?
Я рассказала ей. Я обслуживала одного человека с большим носом и в очень неряшливом анораке, но вокруг его столика толпилась куча красивых людей, и многие что-то выясняли у него и записывали, что он говорил. Я в то утро очень устала, у меня было отвратное настроение: кто-то облапал меня в метро, а потом я насквозь промокла по дороге на работу, волосы липли к голове. Я уронила его макароны прямо на пол, забрызгала соусом его анорак, но он добродушно улыбнулся мне и сказал: не хотите ли сняться в моем фильме? Все эти красивые люди обернулись и уставились на меня, принялись кивать и перешептываться. А он вернулся в бар на следующий день и спросил про менянесмотря на то, как я в первый раз грубо отшила его, и потом мы подружились, и сняли тот фильм, и даже понятия не имели, скольким людям он понравится, рассказывала я Мелани, ну, а после мне позвонили из Штатов. Вот как все вышлопо ошибке, если вдуматься.
Я сходила в гараж и откопала книжку «Участница свадьбы». Сказала, что, наверное, ей понравится; Мелани положила ее на горку уже отобранных книг, спросив, а тебе она не нужна? Ты не захочешь взять ее с собой? Никогда не слышала про такого автора, ну и как все было? Это хорошая писательница, заверила я.
Нет, я про твой первый фильм, ну, где ты уже сыграла, который снимал тот милый человек в анораке, как он там называется, сказала Мелани. А, это история про девушку, ответила я, трудно все объяснить, но она такая красивая, обаятельная, притягательная и привлекательная. Кто ее играет? спросила Мелани. Как это кто ее играет? я слегка подтолкнула ее, она рассмеялась. И все хотятну, в общем, все хотят привести эту девушку к себе домой и переспать с ней, и подцепляют ее в разных местахну, на автобусных остановках, на вокзалах, в ночных клубах или просто на улице, приводят ее к себе, чтобы заняться с ней сексом. Но когда она попадает к кому-нибудь в дом, то всегда сразу засыпает и выглядит такойну, это глупо звучит в пересказе, нужно сам фильм смотреть, в общем, выглядит такой невинной, что никто не осмеливается к ней прикоснуться, и те люди, которые привозят девушку к себе, не будят ее, ложатся рядом и сами засыпают или укрывают ее одеялом на кушетке и уходят спать в другое место. А утром, проснувшись, они обнаруживают, что она забрала у них бумажник, или деньги, или еще что-нибудь из ценностей, и исчезла из дома. Но она всегда оставляет им записку, сделанную губной помадой на зеркале в ванной или на дверцах буфета.
Например? спросила Мелани.
Вы причините кому-нибудь зло, если потеряете осторожность. Не бойтесь мечтать. Скоро вы будете счастливы. Попробуйте жить иначе. Будущее в ваших руках. Вот примеры, пояснила я.
Ну да, и что дальше? спросила Мелани.
Ничего, это конец, сказала я.
Этоконец? Она просто пишет что-то, и фильм заканчивается? Но что сбывается из того, о чем она пишет? Ты так и не узнаешь, сбываются ее слова или нет?
Нет, ответила я, в том-то и загвоздка, что не узнаешь.