Достает из миниатюрной сумочки заколку и ловко собирает мои распущенные волосы в высокую, как у себя прическу, выпустив пару прядей у лица. Чувствую, словно только что меня раздели на глазах у всех.
Вот так-то лучше!
Тогда я не обратила внимания на эту сущую мелочь, не придала значения столь, казалось бы, незначительной детали, а зря.
* * *
С высоко поднятой головой Даша ловко развернулась на шпильках, легонько качнула бёдрами и пошла обратно. А следом за ней, словно тень, попятам поплелась я.
Зал для приёмов был просто огромен. Здесь умещалось не менее сотни гостей. А, может быть, и гораздо больше. Со всех сторон, благодаря хорошей акустике, звучал изящный звук скрипки. Янтарный свет лился откуда-то с потолка, рассеивался в пространстве почти как дневной, и пока я искала глазами его источник, до меня начинала доходить неправдоподобная, кошмарная истина: я настолько вжилась в чужой образ, что стала им!
Я больше не чувствовала себя здесь неуместной, а даже скорее наоборот.
Стены оказались обтянуты какой-то бархатной нежно-розовой тканью и декорированы золотыми гвоздиками, будто это и не стены вовсе, а какое-нибудь кресло. Но выглядело все просто великолепно.
Со всех сторон по периметру помещения располагались стеклянные витрины для лотов и драгоценностей, фуршетные столы с высокими горками из бокалов шампанского, а элегантный фарфор вместе с дорогим хрусталем горделиво посверкивал среди этого изобилия на тонком полотне скатертей в компании золотых столовых приборов. Убранство зала было разбавлено нежными пионами в больших вазах: раскрывшиеся, или тугие и плотные, пышные, необузданные бутоны с тонким опьяняющим ароматомневероятная роскошь зимой.
Словом, всё на этом мероприятии было дорогостоящим, изысканным и подходящим для богатейших людей со всего мираэлиты общества, пришедшей потешить собственное тщеславие.
Количество закусок тоже приводило в полный восторг. Да, наверное, стоило бы уделить больше внимания чужим нарядам, прическам и ювелирным украшениям, но мне гораздо сильнее хотелось попробовать каждое выставленное блюдо. Ведь я никогда не ела ничего подобного.
* * *
Улыбнуться и кивнуть. Улыбнуться и кивнуть.
Этот вечер стал одним из самых тяжелых испытаний в моей жизни. Несколько часов я чувствовала себя куклой. Реквизитом. Спустя время я уже искренне не понимала, зачем вообще на таких мероприятиях необходимо присутствие живых сторонних наблюдателей, таких же несчастных, как яоказавшихся здесь с чьей-то легкой руки. Вполне достаточно было бы обряженного манекена в красивом платье, который стоял бы с приклеенной улыбкой и очень прямой спиной, как палка.
И манекен не страдал бы от голода, как я.
Даша категорически запретила мне есть. Это была какая-то чудовищная жестокость. Совсем рядом со мной стояло блюдо крохотных бутербродов с чёрной икрой, тарталетки с омарами и маленькие слоеные пирожки, тающие во рту. То есть я предполагала, что они тают во рту, именно это рисовало моё воображение. Но убедиться в этом на практике мне не довелось. Даша в своей наставительной речи заявила, что она знает, какой у детдомовцев хороший аппетит, но этот благотворительный вечерсовсем не то мероприятие, на котором его можно демонстрировать. Так же мне было разрешено не более двух глотков шампанского, поэтому я, уставшая, голодная и злая, улыбалась, принимала стандартные обязательные приветствия и с завистью смотрела, как еще полсотни незнакомых мне людей едят, разговаривают, обсуждая закрытые показы и премьеры спектаклей, а еще смеются, позволяя себе расслабиться.
Правда, среди оставшейся полсотни попадались и знакомые лица: тот же пожилой представительный мужчина, который как раз и был устроителем благотворительного аукциона в Санкт-Петербурге; уже знакомая мне мулаткаЛивия в кругу своих одинаковых хихикающих подружек, а еще очень привлекательный светловолосый незнакомец, который тогда так поспешно перепутал меня с сестрой.
Но все мои мысли были только об одномвернуться домой, снять орудие пыток под названием «дизайнерские туфли», принять ванну и поесть уже наконец.
Сколько еще нужно это терпеть? тихо процедила я, не снимая с лица улыбку.
Даша медленно обернулась ко мне. Хотела что-то ответить, но, видимо, не посчитала нужным объяснять очевидное, поэтому снова обратила внимание на своего собеседника, продолжала сиять улыбкой и кивать тем, кто улыбался ей.
Спина ныла, ноги болели, а желудок готов был вот-вот заурчать на весь зал, перекрывая музыку и светские разговоры.
Мне уже все равно. У меня сейчас лицо судорогой сведет! А если кивну еще пару разголова отвалится.
Сделала шаг назад. А потом еще один, еще, и еще. Пятилась до тех пор, пока не наткнулась спиной на самую дальнюю стеклянную витрину для драгоценностей, и с размаху чуть не свалила ее.
Осторожнее, в последнюю секунду, чья-то сильная рука вдруг поддержала меня за локоть, сзади вас целое состояние!
Оттого, что это было сказано вкрадчиво, соблазнительным бархатным баритоном, я чуть не завалилась на нее снова. Однако, у мужчины отличная реакция: подхватил и развернул к себе лицом.
Все нормальноначала было говорить я, но забыла, что хотела сказать, глядя на неготого самого знакомого незнакомца.
А блондин хорош, очень хорош!
Но вот что еще больше впечатляет, так это жемчужное ожерелье на сверкающей центральной витрине рядом с ним. И это было поистине великолепное зрелище.
Ювелиры De Beers Berkut своей новой коллекцией превзошли все самые смелые ожидания, видя моё восхищение мужчина завел разговор. Что-то подобное уже было. Красота ожерелья Cowdry до сих пор продолжает впечатлять весь мир настолько, что оно побило собственный рекорд: за последние три года его продали дважды, а последний разна 2 миллиона долларов дороже. Те бусы в один ряд состоят из 42 таитянских морских жемчужин, которые считаются одними из самых дорогих в мире. На аукционе Sothebys в Гонконге оно ушло с молотка за 5,3 миллионов долларов.
Он неожиданно замолчал, словно прислушиваясь к эху собственных слов, но быстро продолжил:
Представленное здесь ожерелье не уступает ему, и, по-моему, даже превосходит его. Покупатель, сделавший сегодня вечером самую высокую ставку, станет героем. Так что это потрясающая возможность каждому доказать, что именно онпокровитель искусств с настоящими яйцами. Купивший будет иметь удовольствие участвовать в художественном процессе, сделав заявку на бессмертие, икто знаетвозможно, через 10 лет эта работа будет стоить больше, чем он заплатит сейчас.
Сделал точно рассчитанную на эффект паузу, и, вдруг задал мне вопрос:
Интересно, кто или что вдохновило Марка Беркутова на эту впечатляющую коллекцию? Прошу прощения, забыл представиться. Я Гордон, Кристиан Гордон.
Глава 5
Марк.
Все прошедшие недели я пытался убедить себя, что взрослые отношения без инфантильной влюблённости на грани безумия ритму моей жизни подойдут лучше. Убеждал себя, что сам так захотел, что так оно и есть, тем не менее, вечерами, я сидел в машине, наблюдая за ней сквозь тонированные автомобильные стёкла
Каждый раз обещал себе, что это последний, и каждый раз опять отбрасывал свои же обещания на завтра.
Я ненавидел себя за то, что невыносимо скучал по ней, казалось, с каждым днем глупея и глупя до невозможности.
* * *
Со всех сторон давила тяжесть десятков, свалившихся на меня взглядов. До ушей эхом доносился шёпот, рассыпавшийся между остальными присутствующими:
Сможете отличить одну от другой?
С первого взгляда это трудно, да?
Трудно. Да, я и сам так считал, но это оказалось просто невозможно!
Все равно, что невооружённым глазом искать отличия копии от оригинала, но только не простой подделки, а обладающей характеристиками, близкими к алмазам из графства Лоффа; их практически не могут различить даже те специалисты, которые имеют богатый опыт определения типичных характеристик алмазов, имеющихся на региональном рынке.
Я считал, что с легкостью отличаю одну сестру от другой до тех пор, пока не увидел их вместе.
Сегодня они были до абсурдного похожи. Я не мог понять, кто из них, кто. У обеих белые волосы одной длины, одинаковые прически, лёгкий макияж, каблы и одинаковые черные платья в облипку, в которых они отлично выглядели, чёрт возьми, обе.
Их можно было бы различать только по цветным ленточкам, повязанным на тонких запястьях, если бы они у них были!
К моему удивлению, собираясь на сегодняшний вечер, Даша отказалась от любимых ювелирных изделий с бриллиантами, без которых выглядела еще более хрупкойв точности копирующей Катю. Обе они выглядят, как навязанная продуманная игра.
Кстати вспомнился вчерашний вечер, и окончание короткого разговора с женой, который я не забыл от начала до конца:
« Я дважды не впускаю в свой дом тех, кто нагадил в нем.»
« То есть, у людей в твоей жизни, нет шансов на ошибку?»
Будто намеренно захотела доказать мне, пока я разбирался в своих чувствах, что обе они абсолютно одинаковы, во всём, и нет смысла добровольно менять одну неидеальную на неидеальную другую.
Ваша свояченица, Марк Эмильевич, просто потрясающая! Только кто из них, ктотак и не пойму!
Но я уже видел, скорее не увидел, а испытал, что вернее и точнее на различия между ними двумя мне указывает неожиданно проснувшаяся ревность. Чувствую, что быстро приближаюсь к внезапной её вспышке, поэтому не обращаю внимания на заговорившего со мной, и решительным шагом направляюсь к ряду витрин с выставленными в них на торги лотами. Туда, где рядом с Катей остановился Гордон, несколько дольше необходимого задержав в своей руке её маленькую ладошку.
Мне казалось, что он позволял себе слишком многое: стоять слишком близко, слишком жадно на нее смотреть, допуская больше вольностей, чем официальное представление незнакомых людей друг другу.
Гордон.
Беркутов.
Мы обмениваемся короткими преувеличенно спокойными приветствиями, придерживаясь формальностей, но обходясь без рукопожатия.
Эта, определенно, одна из лучших твоих работ! Знаешь, я готов побороться за неё на сегодняшнем аукционе.
Создает некую двусмысленность. Он словно наслаждается всем этим. А ведь и правда, ему в кайф. Это я тут каждую лишнюю секунду от ревности подыхаю морально.
Ожерелье не продается!
Отвечаю так, чтобы поставить точку в разговоре, и Гордон это понимает. С белозубой улыбкой кивает и уходит.
А я смотрю на его удаляющуюся широкую спину и думаю о смерти. О цветах пиона и его удушливом аромате, о бордовых, рассыпанных повсюду лепестках, словно брызгах крови. Я думаю о своем голоде и его силе. О контроле. Кровожадность растёт и пульсирует в венах, и я вот-вот позволю ей захватить себя, осознавая, что внезапную агрессивность через несколько часов сменят приступы сожаления, но это уже не изменит содеянного.
Дышать, дышать.
Иначе я просто сорвусь. Иначе фантазия о наказании в виде асфиксии станет сладостной реальностью.
Какого черта ты тут делаешь? рявкаю я, гуляя раздраженным взглядом по белой Катиной коже на которой тут же выступили мурашки. Кто пригласил?
Бросаюсь вопросами, хотя сам знаю на них ответы.
Делаю знак рукой, и рядом с нами мгновенно появляется кто-то из моей невидимой охраны. Лишь лёгкое движение бровью, мне не нужно просить дваждыи центральная витрина с жемчужным ожерельем открыта. Когда я беру его в руки, рядом с нами реагируют восторженным: «Ах!»
Марк, шепчет Катя одними лишь губами, разгадав мои намерения. Не надо Даше это не понравится.
Она ещё несколько секунд смотрит на меня, но, чувствуя мою непреклонность, безропотно склоняет голову, и вздрагивает, когда холодные крупные жемчужины касаются ее обнажённой кожи.
Уязвимая покорность бьёт под дых посильнее кулака, и я снова ощущаю это: будто под ребрами стискивает внутренности. Закрываю глаза и медленно выдыхаю. Ревность, что царапала душу мгновенно пропадает, словно я сам себе ее придумал.
Жемчуг туго охватывает тонкую шею, вступает во взаимодействие с бледной кожей, и, действительно, начинает выглядеть ещё более беспроигрышно: естественная текстура перламутрового органоминерала подчеркивает неповторимую индивидуальность его обладательницы.
Так, вот это, совсем не щедрость, чтоб вы понимали. Чтобы и дальше видеть различия между ними двумя, и нужен этот контраст. Я сделал трусливую попытку скрыть свое собственное позорное замешательство, прикрывшись бездушной ниткой холодного жемчуга.
* * *
Катя.
Мы с Марком смотрим друг на друга. Только смотрим. Это всё, что нам с ним позволено.
Не надо Даше это не понравится, шепчу пересохшими от волнения губами и понимаю, что соскучилась невыносимо.
Мне бы надо на глаза надевать глухую повязку, чтобы не видеть и не реагировать ТАК на каждое незначительное изменение на его лице: особенно на скользящее движение губ, когда он недовольно, как сейчас хмурится, правый уголок рта слегка ползёт вверх; как и на сотни иных мельчайших микродвижений его мимических мышц.
Голоса вокруг нас становятся громче, а мое сердце бьется всё сильнее, удары всё чаще, всё оглушительнее до тех пор, пока не сливаются в непрерывную дробь. В тот же миг тягучий звук скрипки в зале обрываетсянет, разрывается на сотни ноющих звуков, которые нарастают, и все они режут мою жизнь на полоски, а сливки общества полощут их в грязной воде светских пересудов.
Любовница!
Кто?
Она?
Беркутов может себе позволить трахать кого угодно!
Сплетни роятся вокруг нас, царапают гортань. Под языком свербит. Но хуже слов их глаза. Осуждение, с которым они пристально смотрят на меня, вне всяких сомнений, могло бы разорвать мне кожу, раздробить ребра. В их общем презрении и власть, и пренебрежение, и от всего этого мне становится дурно.
Мне надо срочно выбраться отсюда, уйти, убежать, что угодно, только бы не стоять на месте и не видеть круговерть лиц, полных фальшивых улыбок, теней, людей и их голосов, не слышать фраз, переполненных ханжеским лицемерием.
Я делаю робкий шаг вперёд, практически не чувствуя ни ног, ни каблуков, ни пола
Словно цепные псы, привыкшие реагировать на любое изменение ситуации, охрана вторит моему движению вслед за редкой коллекционной драгоценностью, но её хозяин предупредительным жестом приказывает им остаться на месте.
Они по команде замирают, а я иду прямо в толпу любопытных, телерепортеров с блокнотами, микрофонами и диктофонами, щурясь от ярких вспышек фотокамер.
Ты заметила, какое на ней ожерелье?
Всеобщее внимание теперь приковано вовсе не ко мне, а к прекрасному произведению ювелирного искусства на моей шее. Якак картина известного художника, вокруг которой все охают и ахают, руками всплёскивают, совершенно ничего не смысля в живописи, ориентируясь при этом исключительно на немыслимый ценник.
За несколько проделанных шагов успеваю подхватить с проплывающего мимо подноса бокал с шампанским, сделать несколько глубоких глотков, едва не поперхнувшись на первом же от ударивших в нос стойких пузырьков газа.
В коридоре не останавливаюсь, не оглядываюсь, а иду сразу в дамскую комнату.
Стук моих каблуков словно бежит впереди меня
Захожу в туалет, навстречу мне как раз стайка пестро разодетых женщин. Хорошо хоть здесь никого кроме меня, никто не наблюдает за тем, как я стою и пялюсь на себя в зеркало: трогаю впадинку на шее, прямо под ожерельем, рядом с которой пульсирует сонная артерия, и с благоговением касаюсь крупных гладких жемчужин.
Из-за чего или что так полоснуло по сердцу, пережало-перетянуло горло?
Почему все это не отпускает? Не ослабляет жилистой хватки его невидимая ладонь
Знать бы где та самая граньгрань моей слабости! Не узнаю никогда: не я эту грань определяюон.
Сколько осталось минут, сердечных ударов, порывистых вздохов до того, как его пальцы снова до боли сожмут мне шею?
Не имею понятия
Нарочито долго держу руки в ледяной воде, прикладываю их к щекамгорят.
Поднимаю голову и вздрагиваю от неожиданности: в отражении зеркала встречаюсь с серого цвета Дашиными глазами. Она стоит в нескольких шагах, чуть склонив голову на бок, и пристально разглядывает меня, словно пытаясь найти отличия себя реальной от меня. Видимо, увиденное вполне её удовлетворило: она улыбнулась и, с пленительной смешинкой на губах, подмигнула своему отражению.
У тебя появилось кое-что, принадлежащее мне, сестрёнка. Я хочу это забрать.
Возразить бы ей, но что-то мне подсказываетне стоит.
Я не поворачиваюсь к ней, стою спиной. Её пальцы ловко расстёгивают ювелирный замок, потому что делают это ежедневно, и осторожно снимают жемчужное ожерелье с моей шеи. Примерив его, она несколько раз крутанулась, чтобы лучше рассмотреть себя в зеркале и победно усмехнулась, теперь явно находясь в приподнятом настроении: