Подводные огни отбрасывали слабый свет в полумраке, придавая всему вокруг зеленоватый оттенок.
Я старался не двигаться, размахивая руками, чтобы не всплыть, но сохранить запас кислорода.
Так и не вынырнув, я зажмурился. Не знаю, что пробудило мою память, но старое воспоминание заиграло как в кинохронике.
Огромный мужчина, рослый, как самое высокое дерево. Маленький мальчик лет трех на вид, не мигая, смотрел на него.
Смущенно улыбаясь, мужчина положил руки на колени и низко наклонился.
Откуда ты взялся, малыш?
Вы пожарный? Мама сказала мне найти пожарного. Она говорила, что если случилась беда, то он сможет помочь. Слова вырывались вместе с едва сдерживаемыми рыданиями.
Я пожарный. Просто без формы.
Мужчина окинул взглядом грязный комбинезон мальчика, его растрепанные волосы и заметил приколотую к рубашке записку. Он надеялся, что его догадка ошибочна.
Где сейчас твоя мама?
Лицо малыша сморщилось, из глаз потекли слезы, которые он снова попытался сдержать.
Мужчина выпрямился и огляделся, молясь, чтобы сейчас прибежала ужасно взволнованная мама этого ребенка и окликнула мальчика, благодаря бога, что с ним все в порядке
Мужчина открепил записку от детской рубашки.
«Позаботьтесь о нем, пожалуйста. Пожалуйста».
У мужчины защемило сердце. Он крикнул:
Гарри? Позвони Глории в полицию. У нас тут нестандартная ситуация.
Из гаража вышел еще один крупный мужчина, выглядящий явно встревоженным.
Ты серьезно?
Да, ответил первый. Он показал записку Гарри и опустился на колени перед ребенком.
Ему хотелось обнять малыша и пообещать, что все будет хорошо, но это была ложь. Он положил свою тяжелую, мощную руку на детское плечо.
Ты когда-нибудь видел настоящую пожарную часть, малыш?
Нет, ответил мальчик, тыльной стороной ладони вытирая нос.
Ну, тогда давай я тебе покажу. Проведу большой тур. Согреешься и, может, перекусишь.
Ребенок кивнул и взял его за руку, легонько сжав.
Мужчина крепко удерживал ее, терпеливо ожидая, когда мальчик вновь сможет заговорить.
Как тебя зовут, малыш?
Эван.
В груди сдавило, и я открыл рот, едва не наглотавшись жидкости. Задыхаясь, я вынырнул на поверхность. Воспоминания отступили, лишь когда я закончил вытирать лицо. Осталась только глубокая, опустошающая боль.
Я вдохнул глубже, жадно наполняя легкие кислородом. Хороший знак. «Должно быть, я пробыл под водой больше трех минут. Наверное».
Засечь время я не мог. Телефон у меня был старый, и я боялся даже близко подносить его к бассейну. Если он сломается, мне придется купить новый. А деньги мне нужны все, до последнего цента, чтобы к чертовой матери убраться из Планервилла.
Я вдохнул, вытерся и позволил воспоминаниям о пожарной части раствориться. Не имею права оглядываться назад, мне следует смотреть только вперед.
Всего несколько недель, и я сбегу из этого города, от всех, кто меня знает. Уеду куда-нибудь и поселюсь на берегу озера, океана или реки. Один. И никогда больше не буду чувствовать себя так, как сейчас. Никто не будет знать меня. Начну все с чистого листа. Забуду о репутации фрика, о пребывании в психиатрической лечебнице, о подозрительных и ненавидящих взглядах. Все сначала. Стану новичком в другом месте.
Я буду свободен.
Глава 6Джо
Утром я занесла мисс Политано свои стихи, а перед обедом заглянула к ней, чтобы услышать мнение. Когда я вошла, она посмотрела на меня и улыбнулась. Мне стало страшно. Я привыкла, даже внутренне всегда готова, что учителя обращают внимание на содержание моих стихов, а не на талант, если он, конечно, есть. По закону учителя обязаны сообщать о жестоком обращении с детьми, если у них имеются подозрения. Мне всегда приходилось объяснять, что события произошли пять лет назад и основные действующие лица уже мертвы.
Мисс Политано попросила подвинуть стул к первой парте, а мои стихи лежали перед ней. Некоторые листы были потрепаны временем и залиты слезами. Другие находились в хорошем состоянии. Стихотворение «Гильотина» являлось данью моему шраму и сейчас находилось в самом центре.
Джо, я прочла твои стихи, тихо произнесла учительница. И я под впечатлением. Они меня сильно тронули. Выжившие достойны уважения, и я тебя уважаю. Я уже собралась откинуться на спинку стула, вздохнуть и закатить глаза, но она подняла руку. Эти стихиизящное напоминание о твоем прошлом. Я восхищена. Их суровость женщина запнулась, подбирая верные слова, в них сила твоего духа. Я прочувствовала все, что ты хотела показать читателю, и считаю, что это отличительная черта великой поэзии.
Я заправила волосы за ухо.
Ну, хорошо. Спасибо. Означает ли ваше одобрение то, что я смогу окончить школу?
Аттестат мне требовался больше, чем признательность. Хотя следует отметить, что приятно было слышать, что мои стихи не отстой.
Мисс Политано откинулась на спинку стула и положила руки на стол.
Я придумала проект, который удовлетворит академические пробелы в твоем обучении. В начале этого года мы проходили романтическую поэзию. Китс, Браунинг.
Да, вы упоминали об этом, проговорила я, кажется, резче, чем рассчитывала.
Она лишь улыбнулась.
Я думала дать задание на чтение, но решила, что будет лучше, если ты напишешь любовное послание или стихотворение.
Любовное послание? Кому?
Здесь уже тебе решать. Учительница наклонилась над столом. В своих работах ты продемонстрировала очень личную боль, Джозефина. Твои стихи грубые, но искренние и, честно говоря, тяжелы для восприятия. Но они подходят. Я вижу, что ты легко справляешься с моим предметом, хотя он непрост. Однако мне бы хотелось увидеть от тебя что-нибудь иное.
На другую тематику, резюмировала я.
Да, думаю, тебе пойдет на пользу напрячь свои способности. Разведать новую территорию.
Я никого не люблю, мисс Политано, решительно заявила я. Больше нет. Мне нужно закончить школу. Так что, если для этого требуется написать любовное послание, хорошо. Напишу сотню, если нужно. Я умею подстраиваться под ситуацию. Но если вы хотите, чтобы я вспомнила лучшие времена и солнечные дни в моей жизни, оставьте это.
Образовалась короткая пауза.
Очевидно, советчиков нашлось немало. Так ведь? поинтересовалась она, постучав пальцами по «Гильотине».
Можно и так сказать.
Кто-нибудь смог предложить способ, который облегчил бы твои переживания?
Немного, призналась я, но я переезжала настолько часто, что до сногсшибательных событий не доходило.
Ты посещаешь психолога?
До переезда сюда я узнавала о такой возможности. Мне сказали, что местный психолог по уши увяз в работе с абитуриентами в университет, как можно небрежнее произнесла я.
Боже, зачем я разболтала о том, что наводила справки? Почему наклонилась к ней так, будто учительницаогонь, а я жутко замерзла?
Не исключено, согласилась она. Можешь приходить ко мне раз в неделю или чаще в рамках поэтического проекта.
Зачем?
Мы будем обсуждать твои стихи. Анализировать их с литературной точки зрения.
Не будучи глупой, я прекрасно понимала скрытый в ее словах смысл. Защищаясь, мне хотелось заявить мисс Политано, что это не ее дело, и посоветовать быть учителем английского, а не кабинетным психологом.
Только вот разбитые осколки внутри меня едва слышно молили о помощи и тянулись к тому, что она предлагала. Я сама себе казалась Чарли Брауном , который уже рядом с мячом, готов пнуть его, думая: «Вот оно! Наконец-то!» А та сучка, Люси, постоянно его отбрасывает. Можно предположить, что после стольких провалов Чарли поумнеет, но нет. И этим я походила на него. В первой попавшейся протянутой мне руке видела возможность и стремилась к ней всем сердцем. Мне хотелось бежать к ней со всех ног. Пульс учащался, а надежда буквально душила. Очевидно, в глубине души я нуждалась в помощи.
Однако мы с Джерри слишком часто и быстро переезжали. Он отбирал у меня всякую возможность на спасение, и я оставалась лежать в нокауте. Ветер сбивал меня с ног, и мне приходилось подниматься и начинать все сначала.
Но уже слишком поздно, чтобы начинать эти игры с мисс Политано. Время почти вышло.
Если вы действительно хотите мне помочь, то позвольте закончить школу. Я напишу любовное послание, но на этом все. Я просто устала.
Раздался звонок, означающий конец перерыва. Я встала и закинула сумку на плечи. Учительница собрала мои стихи в папку и протянула ее мне, глядя на меня мягко, но разочарованно. Немного даже встревоженно.
Мне не терпится посмотреть на результат.
Мне тоже.
Что-то в этом было. Для меня сочинять любовное послание в стихах или прозевсе равно что взбираться на темный пыльный чердак, в царство паутины и грязи. Тесное, забытое и давно нетронутое помещение. Серое и никому не нужное.
В обеденный перерыв я сидела за столом вместе с коллективом Mo Vay Goo, но не ела и не участвовала в беседе. Краем глаза я осматривала столовую, пока мой взгляд не наткнулся на Эвана Сэлинджера. Он расположился на своем привычном местена скамейке у кирпичной стены. Над ним находилось окно, и свет оттуда давал ему возможность читать. Эван уткнулся носом в книгу, поглощая сэндвич из пакета.
Сейчас, в солнечных лучах, он был прекрасен. Когда Эван наклонился к коленям, волосы упали на его лицо, и я завороженно наблюдала за тем, как он рассеянно их убирает. Меня в очередной раз поразило, что он является местным фриком.
Я посмотрела на стол, где расположились популярные ребята: спортсмены, группа поддержки, кружок «4Н». На первый взгляд казалось, что Эван Сэлинджер принадлежит к их числу. Я с легкостью могла представить, как он разговаривает и смеется вместе с ними, обнимая за плечо какую-нибудь девушку. Не сомневаюсь, что их выбрали бы королем и королевой бала.
Выглядело абсолютным абсурдом, что он вынужден плыть по течению мимо островков безопасности в виде столов в школьных буфетах. У Эвана не имелось своего острова. Даже чудаки его избегали. Даже моя компания неудачников держалась от него подальше. Если кому-то и следовало взять парня под свое крыло, то именно нам. Ведь именно мы могли показать всем остальным средний палец. Однако Марни предупредила, что у меня будут неприятности, если я брошу ему спасательный круг.
Поэтому я задавалась вопросом, стоит ли оно того.
За моим столиком Адам вещал о программе «Голос» и против кого, по его мнению, проголосуют. Марни болтала о выпускном, что он, конечно же, чертовски глуп, но она все равно собирается туда пойти. Все мы знали, что с тех самых пор как Логан Гринвей пригласил ее, она очень взволнована этим событием. Я перестала их слушать, увлеченная Эваном Сэлинджером. Меня заинтересовало, что он читает. Я попыталась рассмотреть корешок книги, но тот находился достаточно далеко. Парень поднял голову, словно кто-то окликнул его по имени. Я затаила дыхание. Какая-то глупая часть меня требовала, чтобы парень обратил взгляд в мою сторону.
И он посмотрел.
И улыбнулся.
Мое проклятое сердце остановилось. Я почувствовала жар во всем теле, а улыбка Эвана словно поймала меня в ловушку. Он взирал на меня с нежным любопытством. Что-то типа: «Привет, как дела?». Этот взгляд мог бы меня успокоить, если бы сначала не вывернул наизнанку.
Я таращилась на Эвана добрых три секунды, окутанная его теплом, затем вздрогнула и вырвалась из ловушки. Спрятавшись за волосами, я отвернулась. Когда жар покинул тело, я, все еще укрываясь за волосами, посмотрела туда, где сидел парень.
Он ушел. Луч света теперь освещал пустоту, и все, что осталось, лишь колышущиеся в воздухе пылинки.
* * *
Мы с Джаредом договорились встретиться после школы за трибунами. Под выражением «договорились встретиться» я имею в виду, что в читальном зале он бросил на меня вопросительный взгляд, а я кивнула. Но когда подошло время, я не испытывала желания.
Извини, я сегодня не в настроении.
Джаред, благослови господи его маленькое сердечко, пялился на меня в полном недоумении, словно не мог сообразить, при чем тут мое настроение. Однако он не был совсем уж мерзавцем. И пусть он изменял своей девушке и доставал Эвана Сэлинджера, но отступил, когда я сказала «нет».
Джаред вздохнул и поправил свое достоинство.
Только впустую потратил время. Вместо этого мог бы пойти с ребятами в пиццерию «Спинелли».
Прости.
Он склонил голову набок, и копна непослушных каштановых волос упала ему на глаза. Большинство девушек в Уилсоне находили это притягательно неряшливым. Джаред пристально посмотрел на меня, вероятно, впервые с тех пор, как мы начали встречаться.
Знаешь, тебе повезло, что я вообще уделяю тебе время.
Да ладно? выгнула я незакрытую волосами бровь.
Я считаю тебя по-настоящему хорошенькой. С той стороны, где нет шрама. Без него ты была бы горячей. Как ты его получила?
Я решила покрутить колесо трагедии. Ну, пусть будет землетрясение.
Я навещала семью в Сан-Франциско. Там же землетрясения. Я стояла у огромного окна, когда оно началось, шесть с половиной баллов. Окно разлетелось вдребезги. Я оказалась в ненужное время в неправильном месте.
Джаред тихо присвистнул.
Черт. Отстой.
Да, согласилась я, что есть, то есть.
* * *
Разговор о моем шраме снова вызвал гадкие воспоминания о его появлении. Джаспер, шуруп, которым я порезала лицо, арест дяди, а потом моя мать.
Я нашла ее в ванной. Посреди ночи проснулась от боли в забинтованной и зудящей щеке. Поплелась из своей комнаты в санузел, чтобы пописать. В руках я держала любимую игрушкуголубого кита, хотя и уже выросла из детского возраста. Сонно толкнула дверь.
Я не сразу заметила маму. Только обрывки картины: брызги крови на белом кафеле. Мой мозг разбил этот момент на кусочки и преобразовал в новую рифму стихотворения, которое мы в тот месяц изучали в школе.
Так много зависит
сейчас
От ее пустых
стеклянных глаз
и белой кожи
в алой воде
С тех пор я вижу их везде.
Изображение, склеенное из двадцати двух слов. Рифмы, поэзия с тех пор они стали моим защитным механизмом, когда терапия носила периодический характер или вовсе отсутствовала. Утешительный призобнаружить художественную страсть в ужасной трагедии. Смерть матери разделила мою жизнь на две части. Пропасть, оставшаяся позади, оказалась настолько глубокой и широкой, что мне просто не удавалось разглядеть берег своего прошлого. Спрятанный за серым и плотным туманом, он был утерян для меня. Мама она покинула меня, как и все наши счастливые воспоминания до Джаспера. Все это осталось на том запертом от меня берегу.
Я могла бы прыгнуть в эту пропасть вместе с ней, но решила продолжать свой путь дальше.
Не могу сказать, что поступила правильно.
Я оделась, зашнуровала ботинки, схватила блокнот и выскользнула в окно. Знала, что если улизну, меня не кинутся. Скорее рак на горе свистнет, чем Джерри придет в голову идея зайти в мою комнату и проверить, на месте ли я. Он, наверное, храпит в кресле перед телевизором, а очередное ведро с блюдом из «KFC» упало с его колен.
Я направилась на восток, к окраине города, где располагался новый аквапарк. Ночь выдалась жаркой. Уличные фонари разрезали темноту бледно-желтыми облачками. Мотыльки бились о лампочки. Смесь звуков, издаваемых в конце весны саранчой, сверчками и другими насекомыми, обитающими в этой части страны, превращалась в безжалостную какофонию. Но то были единственные звуки. Ни одной проезжающей мимо машины. Всего девять часов вечера, а Планервилл уже спит.
Подойдя к «Фантауну», я перелезла через задрапированный зеленым брезентом высокий забор и оказалась на другой стороне. И пусть горки и распылители давно выключили, но территория хорошо освещалась. Новые лампы, установленные на одинаковом промежутке друг от друга, оставляли включенными, чтобы отпугивать нарушителей. Таких, например, как я.
Я миновала горки-туннели, извивающиеся, словно змеи. Не могу сказать, что они меня пугали. Воспоминание о маме в ванной исчезло. Вместо этого я вспомнила наше совместное путешествие на остров Тайби, когда мне было четыре года. Серое, как кусок заплесневелого хлеба, воспоминание, но всяко лучше, чем ванна.
Мы строили замки из песка, бесились в грязи. Трудно вспомнить все, но я слышу отголоски ее смеха, больше похожего на детский, чем на взрослый. Даже в четыре ее взгляд казался мне немного рассеянным. Все в ней выглядело шатким и бесцельным. Когда она испытывала счастье, то говорила мне: «Это нервы».