Екатерина ДибривскаяРадость моих серых дней
Высечь бы из сердцада не получится. Любовь не про боль. Про память. Долгую, иногда вечную. Ценную.
Можно ножом по горлу, можнопулю в висок, но любовь из сердцаникогда.
Пролог
2000 год.
Лето уже клонится в своему исходу.
Наш отряд идёт по следу. Последнее задание. Повезётотправимся домой.
Нужно мразь поймать. Перебежчика. Предателя.
Впереди деревня.
Зачищаем один за другим дома.
Все идут в расход.
Иноверцы. Террористы. Отцы. Деды. Матери. Жёны. Дети.
У нас приказ. Не упустить гада.
Витюша распахивает дверь. Тихомир врывается и расстреливает женщину. Младенец просыпается от шума и заходится в рыданиях.
Тихомир бросается к колыбели. Достаёт нож. Заносит руку.
Я отворачиваюсь.
Младенца-то не трогай, говорю брату и слышу безумный чавкающий звук.
Расслабься. Дело сделано.
Неоправданная жестокость.
Дом чист, говорит Витюша. Идём дальше.
Уходим метров на пять от перекошенного забора.
Слышатся выстрелы.
Тихомир обрушивается на землю. Сквозной в голову.
Падаю рядом с братом.
Раздаётся взрыв.
Витюша отлетает в сторону.
Лучше бы я умер.
Глава 1
Она.
Меня зовут Севиндж, прохрипела я мужчине.
Или мне так казалось.
Бородач непонимающе уставился на меня, и я попробовала ещё раз.
Меня зовут Севиндж, его глаза округлились. Услышал! Меня похитили.
Больше я ничего не запомнила, потому что действие наркотика, которым меня пичкали каждые два часа, снова началось. Мне оставалось лишь надеяться, что этот огромный бородатый мужчина, который выглядел страшнее похитителей, не бросит в беде молодую девушку.
***
Всю жизнь, сколько себя помнила, я жила в обособленной горной деревушке на тридцать дворов, в семье дядюшки и его жены, воспитывающих меня в строгости мусульманских традиций. Но я не была мусульманкой. Я была обычной светловолосой белокожей девочкой со странным именемСевиндж Смородина. Я выделялась среди местной ребятни и всегда была предметом насмешек. Оттого строгости в воспитании лишь прибавлялось.
В семнадцать лет я с отличием окончила школу и поступила в университет в большом городе. Там никто не смеялся над моей внешностью или именем, но друзей у меня от этого не появилосьникто не стоял в очереди на звание «лучший друг странной тихони».
Возможно, причина крылась в скромных одеяниях и голове, покрытой платком на свой манер, возможно, в уродливом шраме, что тянулся вокруг моей шеибелый, рваный, неряшливыйон, словно трещина на фарфоровой кукле, бросался в глаза каждого человека.
Из-за него меня никто не брал замуж! Мне было двадцать, и ни один мужчина, что захаживали в гости к дядюшке, так и не захотел на мне жениться. Я чувствовала себя ущербной, недоженщиной. Даже мои послушание и невинность не стоили ровном счётом ничего!
Дядюшка лишь улыбался и заставлял учиться дальше. Пожалуй, я была единственной девушкой из деревни, кто не только окончила школу, но и пошла учиться дальше. Некоторые мои одноклассницы рожали уже по второму ребёнку.
Я училась уже на третьем курсе факультета иностранных языков. На дворе стоял промозглый ноябрь, и я готовилась к сессии. Как всегда, задержалась в библиотеке. Как всегда, возвращалась в одиночестве. На последнем трамвае.
Мне оставалось три остановки до общежития, когда в пустынный салон вошёл ещё один пассажир.
В общежитие едешь? спросил он и улыбнулся.
Молодой парень, примерно моего возраста, в руках несколько учебников.
Да, в библиотеке задержалась, посетовала я, поправляя шарф.
Я так боялась, что он увидит уродливый шрам! Глупая, наивная девочка!
Я с однокурсником готовился, поделился парень. Тоже задержался.
Понятно, кивнула я и стала смотреть в окно.
Мы подъехали к общежитию и вышли в разные двери. Почти у самого входа в здание гулкие шаги студента нагнали меня.
Без обид, серьезно сказал он, и я удивилась.
Наверно, удивлениеэто последняя эмоция, которая сохранится у меня на долгое время.
Они заберут всё: страх, ужас, тоску, одиночество. А он, мой спаситель и погубитель, любовь, веру и надежду. Но тогда я удивилась. Но не успела задать вопрос.
Я лишь почувствовала жжение от укола и провалилась в небытие.
***
Тише, тише, сказал парень и подхватил меня за талию. Вот это ты напилась, сестрёнка!
Я увидела проходящую мимо пожилую пару с собакой, но не cмогла произнести ни слова.
***
Что это за страшила? смеялся голос рядом.
Я слышала их, но не могла открыть глаза.
Бро, я не видел шрама, оправдывался другой, уже знакомый мне голос.
Ладно, продадим дешевле, согласился первый.
***
Я научилась считать в этом безумном, кошмарном сне: ровно до трёх сотен, пока дверь не скрипнет, до двадцатипока раздаются гулкие шаги, до семидесятипока кто-то жарко дышит мне в лицо, до двадцатипока слышатся шаги и снова скрипит дверь.
Примерно два часа проходит от одного укола до другого, примерно шесть часовтри уколапроходит от одного приёма пищи до другого. Примерно раз в три часа меня выводят из пустой комнаты с матрасом, грубо задирают платье, стягивают белье и усаживают на мокрый ободок унитаза.
Я благодарю своего Богане Иисуса или Аллахачто они не насилуют и не убивают.
Примерно спустя тридцать восемь дней меня переодевают, и мы выдвигаемся в путь.
***
Мои похитители не стесняются говорить при мне, поэтому я знаю их планы: они рассчитывают перевезти меня через три границы и продать в Турции.
Блаженны неведующие.
Таких слов, по-моему, нет ни в одном писании. Но я искренне убеждена в этом утверждении. Страшно ли мне? До жути! Так, что выворачивает наизнанку. Но я не могу позволить себе сломаться.
Я верю, что мой Бог укажет путь, и я должна быть готова.
***
Мы едем в душном вагоне со спёртым воздухом.
Похитители постоянно называют меня братом, шутят и баламутят других пассажиров.
На какой-то из станций один из них купил самогон, и они накачиваются. Перед сном они не забывают сделать очередной укол.
***
Мои похитители крепко спят, а поезд тормозит. В глазах мир уже начинает сужаться до микроскопических размеров. Я знаюу меня есть примерно четыре с половиной минуты, пока я не потеряю сознание. Половину четверти из которых я уже упустила.
На нетвёрдых ногах я тороплюсь в сторону выхода из вагона и жадно вдыхаю ночной воздух.
Напьются и выделываются, шипит мне в след проводница.
Я ухожу от поезда настолько быстро, насколько позволяют скованные от отсутствия движений ноги и помутнённый разум.
Под ярким фонарём на пустой платформе у здания вокзала стоит огромный человекпросто гора мышц и мускулов. Настоящий богатырь. Мужчина дымит себе в бороду и стряхивает пепел на исполинские валенки. Зима, а снега нет. Мы уже на юге. Зачем ему валенки?
Я подхожу к мужчине, чувствуя, что силы покидают меня. Смотрю в его лицо, безразличные жестокие глаза.
А ну стой! слышу из окна поезда.
Больше нет сил и возможности тянуть.
Меня зовут Севиндж, хрипло говорю я мужчине.
Или мне так кажется.
Бородач непонимающе смотрит на меня, и я пробую ещё раз.
Меня зовут Севиндж, его глаза округляются. Слышит! Меня похитили.
Больше я ничего не запоминаю, потому что действие наркотика, которым меня пичкали каждые два часа, снова начинается. Мне остаётся лишь надеяться, что этот огромный бородатый мужчина, который выглядит страшнее похитителей, не бросит в беде молодую девушку.
Глава 2
Он.
Меня словно сам чёрт дёрнул из леса, словно манил своими сладкими речами: «Тихон, езжай на станцию!»
Я затарился провизией, табаком, лекарствами по мелочи, купил водки, само собой, скоро Новый годи уже собирался уезжать, как электричку отменили.
Придётся ждать самую раннююшесть часов на вокзале!
Подошёл батумский поездчудаки, чего тащатся туда в декабре? Я выхожу на платформу и закуриваю.
Бездумно глотаю дым, вдруг вижу щуплого паренька, что идёт в мою сторону, странно перебирая ногами.
Смотрю в его затуманенный взгляд и понимаюпьяный или обколотый. Сейчас спросит сигаретку и отчалит вместе с поездом. Если успеетстоянка три минуты.
Он подходит ко мне и шевелит губами. Совсем юнец. Совсем не в себе. Злится. Закатывает глаза. Голубые, почти прозрачные, на тонкой белоснежной коже лица.
Меня зовут Севиндж, говорит, и я удивляюсь. Ни разу не слышал такого имени.
Но вот он продолжает, и мне не до веселья:
Меня похитили.
Ребёнок вырубается. Сколько емулет шестнадцать? За ним уже бежит кавказец лет тридцати.
Эй, брат, кричит он и пытается поднять тело. Ну напился, ну не вовремя.
Он делает вид, что ничего страшного не произошло, но только парень ему такой же брат, как яотец.
Погоди, мил человек, останавливаю жестом я.
Что? возмущается он. Брат напился, а поезд сейчас уйдёт.
Чем докажешь, что брат?
Мамой тебе клянусь! крестится тот, а сам пятится.
Из здания вокзала выходит полицейский. Кавказец пускается бежать. Запрыгивает в свой вагон. Поезд уходит.
Что у тебя, Тихон? лениво тянет сержант.
Отдыхай, киваю я. До утра присмотрю, а там видно будет.
Сержант закуривает и ухмыляется:
Бабу тебе надо, Тихон. Засиделся ты в своём лесу.
У тебя забыл спросить, огрызаюсь я, подхватываю на плечо паренька и иду в зал ожидания.
Парень такой лёгкий, несуразный. Без сознания. Спит как убитый.
Скидываю тулуп и накрываю им щуплое тело. Заболеетвозись потом с ним!
***
К утру мой подопечный всё ещё не приходит в себя. Сержант умоляюще смотрит на меняне хочет проблем под конец смены, и я снова надеваю тулуп и подхватываю паренька на плечо. Беру сумки, сажусь в последнюю дверь последнего вагона электрички, и мы едем в горы.
На конечной остановке я снова повторяю манипуляции, выхожу и три часа пробираюсь по знакомым тропам.
На цепи возле дома заходится лаем пёс.
Заткнись, Полкан! цыкаю я и отпираю ржавый замок.
Укладываю паренька на единственную кровать в единственной комнате, затапливаю печку и думаю, какого лешего творю безумства.
Грею баню, готовлю обед. Моюсь. Парюсь. Тяну время.
В доме жара, а странный гость в беспамятстве, спит беспробудным сном в зимней одежде.
Нехотя стягиваю с него шапкустранные колтуны и шишки на голове, снимаю маленькие, словно игрушечные, ботинки, плотные спортивные штаны. Недобрый знакпаренёк-то в колготках! С сомнением расстёгиваю молнию на олимпийке и чертыхаюсьпод кофтой нет майки или футболки, там миниатюрный белый хлопковый лифчик!
А был ли мальчик?
***
Боюсь ложиться спать рядом с ней. Проснётсяиспугается.
Севиндж. Что за имя такое? Странное, не славянское. А внешностьнапротив. С удивлением разглядываю её: хрупкая, тонкая, того и глядисломается пополам, не починишь. А на шее шрамоткуда? Кто тронуть посмел неженку?
Сразу воспоминания недобрые лезут в голову. Отсекаю их и отворачиваюсь.
Откупориваю бутылку, залпом выпиваю стакан и обедаю.
Больше суток не спал, в сон клонит. Да боюсь гостью упуститьзаплутает с испугу в лесу, даже Полкан не отыщет.
Так и сижу за столом, не смея шевельнуться.
***
Что-то мягкое, невесомое касается моего плеча. Открываю глазасумерки в доме. Часов восемь. Утро или вечер?
Гостья моя испуганно смотрит, глаза огромные, что два блюдца.
Спасибо, с чувством произносит она.
Её голос охриплый и звучит слишком тихо.
Спасибо! она обнимает меня, и от неожиданности я замираю.
Её сердце бьется подобно пташке о прутья клетки. Колибри.
Спасибо, шепчет она. Спасибо! Вы не представляете, что вы для меня сделали.
Она плачет. Её слёзы отпечатываются на моём лице, на шее, пропитывают кофту на плече.
Я осторожно обнимаю её плечи и усаживаю на колени, утешаю, как умеюнеуклюже глажу своими огромными ручищами по тонкой спине, боясь причинить вред.
Спустя некоторое время она отстраняется. Спина выпрямляется, лицо заостряется. Она неуверенно улыбается и шепчет:
Извините.
Севиндж? Тебя так зовут? отчего-то так же тихо шепчу я.
Да, меня зовут Севиндж, кивает она.
А яТихон. представляюсь я. Кушать хочешь?
Очень.
Хорошо. Сейчас будем ужинать. Или завтракать. Смотря, какое сейчас время суток.
Она улыбается. Так, словно нашла пятитысячную купюру. Улыбается и не встаёт с моих колен. Потом смущается, подскакивает и тупит взор. Скромная.
Я смотрю на неё, и на душе становится тепло. Севиндж.
Глава 3
Она.
В новом месте пахло домом: не моим, где я выросла, не комнатой общежития, но я чувствовала себя в безопасности.
В комнате было тепло, запах смолистых дров, костра и дыма окутывали меня, а ещё здесь пахло берёзами, вкусной пищей и мужчиной.
От постели, от подушки, даже от тонкой простыни, что накрывала мои ноги веяло пряным мускусом.
Я не спешила открывать глаза, оценивая обстановку.
Огромный хозяин этого дома маялся, старался не шуметь. Исчез на некоторое время, снова появился. Снял с меня вещи похитителей. Я замерла от страха, когда он расстегнул кофту и разглядывал моё бельё. Хорошо, что под штанами остались колготки. Я бы со стыда сгорела!
Мужчина деликатно застегнул молнию и задумался. Я боялась того, что может сделать со мной этот огромный человек. Но он не сделал. Пока. Возможно, его тоже отталкивал мой шрам или останавливало бессознательное состояние. Я не знала.
Я наблюдала за ним несколько часов. Мужчина держался поблизости, но вдалеке, устало осматриваясь по сторонам своим хмурым, цепким взглядом. То и дело запускал руку в густую бороду. Смотрел на меня. Много.
Он выходил на улицу на пару минут несколько раз и возвращался, пропахший табаком.
Мужчина сел за стол, выпил с размаху стакан водки и пообедал. Разомлел и заснул. Опустил голову на руки, сложенные на столе, и заснул крепким исполинским сном.
***
Я открываю глаза и изучаю комнату. Огромная, обычная. Холостяцкая. Я никогда прежде не бывала в гостях и не оставалась в одной комнате с мужчиной. Никогда.
Я разглядываю своего спасителя: во сне его лицо разгладилось, кроме густой поросли волос и не осталось ничего пугающего. Только его массивное туловище, руки-кувалды и ноги-башни. Великан!
Я тихо встаю и повязываю вокруг талии простынюнаподобие длинной юбки, оправляю кофту, скрывая шрам. Зачем, если мужчина уже видел? Видел не только шрам, спохватываюсь я и краснею.
Задумчиво расплетаю косу, что колосится вплотную вокруг моей головы. Волосы запутались, растрепались. Раздираю пальцами спутанные пряди. Бросаю затею и заплетаю тугую косу снова, теперь на одну сторону.
Я хочу помыться, хочу в туалет и очень сильно хочу есть. Но это всё меркнет перед чувством благодарности к этому огромному, похожему на медведя, незнакомцу.
Я даю ему поспать, он, должно быть, тащил меня на руках от самой станции. Высовываю нос из дверейна улице снежно и морозно, кругом лес, огромная лохматая собака на цепи с любопытством приоткрыла огромные жёлтые глаза и смотрит на меня. Решает, представляю я опасность или нет. Ведёт носом. Зевает со скуки. Закрывает глаза и спит дальше.
Метрах в десяти стоит перекошенная банька, рядом с ней деревянный туалет и сараюшка с дырявыми стенами.
Я нерешительно выхожу из тёплого дома и бегу до туалета. Огромные ели и сосны кажутся мне опасными, как чудовища, тянущие ко мне свои безобразные лапы с длинными острыми когтями. Собака, чувствуя мой страх, подбирается и лениво выбирается из будки. Провожает меня желтоглазым взглядом, деликатно тявкает, когда я плотно прикрываю дверь, радостно виляет хвостом, стоит мне появиться снова.
Бегу до дома, отряхиваю снег с ботинок, открываю тяжёлую дверь и врываюсь в тепло. Дышу на замёрзшие пальцы, снимаю куртку и ботинки и устраиваюсь на краю кровати.
***
Когда живот начинает болеть от голода, тихо подхожу к столу и пью воду из металлической кружки мелкими глотками. Ледяная вода хоть и вкусная, родниковая, но лишь раздражает стенки желудка, и мой живот недовольно урчит.
Я решаю разбудить хозяина, неудобно есть без его разрешения.
Осторожно кладу ладонь на его плечо могучее, и он, встрепенувшись от моего робкого прикосновения, открывает глаза.
Спросонья он теряется и изумлённо смотрит на меня. Его тёмные глаза с оливковым отливом выглядят пугающе, но почему-то мне не страшно. Хотел бы причинить больуже надругался бы, времени было предостаточно.