«Ты здесь, чтобы помогать. Для этого тебя и наняли».
Через несколько минут я собрался, тяжело вздохнул и вернулся к работе.
* * *
В семь утра смена закончилась, и я, накинув черную кожаную куртку, вышел из комнаты отдыха медперсонала. Меня ждала доктор Фигероа. Она походила на Холли Хантер: маленькая, умная, с темными глазами и ровно подстриженными каштановыми волосами до плеч. При росте чуть больше шести футов, я почти на голову возвышался над ней. Но она выглядела важно и внушительно.
Хочешь мне рассказать? спросила она. Тебе ведь тяжело пришлось?
Не особо, пробормотал я, печально улыбаясь. Боль взросления. Я привыкну. Она поджала губы. Мы резко остановились, когда я понял, что сказал. Привыкну к тому, что у меня на руках умирают дети. Боже Я покачал головой и потер глаза, которые зажгло от новых слез.
Пойдем, предложила она, выпьем кофе.
Внизу, в кафетерии, доктор устроилась напротив меня, между нами на столе стояли две дымящиеся чашки.
Я работаю здесь уже двадцать семь лет, проговорила она. И повидала таких, как ты.
Таких, как я? переспросил я и почувствовал, как зашевелились волоски на затылке. Но я слишком устал, чтобы обижаться.
Тех, кто сочувствует. И желает помогать всем, не щадя при этом себя.
Нет, я
Ты замещал медсестру Габриэлу в понедельник?
У нее что-то случилось. А персонала не хватает. Ничего нового.
Ты замещал ее на этой неделе, Питерна прошлой, а Микаэладве ночи назад. Когда у тебя был последний выходной?
Не знаю, проговорил я. Дымка усталости застилала мозг, который постоянно напоминал, что спать следует, когда зайдет солнце, и никак иначе.
Доктор Фигероа пристально смотрела на меня.
Вы правы, пробормотал я. Возьму выходной. Нужно отдохнуть. Безответственно продолжать работать.
Дело не только в этом. В Калифорнийском университете тебе дали отличные рекомендации. Ты прекрасно справляешься с работой. Мне бы очень не хотелось тебя терять.
Терять? Сердце бешено заколотилось в груди, и сонливость как рукой сняло. Вы меня увольняете?
Нет, проговорила она. Но давай начистоту, Макс. Ты можешь быть лучшим медбратом в мире, но у каждого есть свой предел. Она положила руку мне на плечо. И, полагаю, что для такого, как ты, это чересчур.
Я не
У тебя огромное сердце, искреннее и доброе. И каждую ночь ты впитываешь в себя входящие в эти двери страдания. И не отпускаешь. Так ведь?
Я вертел в руках чашку с кофе.
Это тяжело. Так много боли.
Верно. Но желание помочь облегчить чужие страдания не должно стать источником боли для тебя самого.
Я начал протестовать, но потом представил себе год в отделении «Скорой помощи». Пять лет. Десять. Черт, да я с ужасом ждал следующей недели.
Я очень этого хотел, а теперь, кажется, не могу освоиться.
Сможешь, проговорила доктор Фигероа. Просто тебе нужно время, чтобы все взвесить.
У меня нет времени. Мне нужно работать. И найти жилье. А еще
«Попросить родителей снова принять меня в качестве сына».
Знаю, согласилась доктор Фигероа. У меня есть друг, врач-невролог. Арчи Уэбб. Один из его пациентовптица высокого полета. Понимаешь, о чем я? Она изобразила выразительный жест, потерев большим пальцем подушечки указательного и среднего. Ему нужен первоклассный частный уход. И без огласки.
Что за пациент?
Один из наших друзей из «Марш Фармасьютиклс». Может, ты о них слышал?
Я слабо улыбнулся.
Название знакомое.
Имя Марша красовалось на всех больничных ручках и блокнотах, не говоря уж о крупных музеях отсюда и до Европы. Марши жили в огромном поместье за городом и считались чуть ли не королевской семьей. Состояние Старого Света превратилось в империю, когда «Марш Фарма» получила от Управления по контролю за пищевыми продуктами и медикаментами зеленый свет на производство своего самого популярного лекарства, обезболивающего на основе опиатов под названием ОксиПро.
Пациент работает на Марша? поинтересовался я.
Пациентсам Марш, доктор Фигероа понизила голос и облокотилась на стол. Эдвард Марш III, президент и генеральный директор компании.
Я удивленно поднял брови.
Надо же. Он болен? Что-то из области неврологии?
Рассеянный склероз, сообщила она. В первично-прогрессирующей форме, если быть точной. Выявлен недавно. Он попросил Арчи подобрать для него медперсонал. Он не хочет обращаться в хоспис или куда-либо еще. Все только самое лучшее. И осторожен настолько, чтобы составить четкое соглашение о неразглашении информации о частной жизни пациента и тому подобном с угрозой засудить любого, кто произнесет хоть слово. Короче говоря, Марш не хочет, чтобы кто-то знал о его болезни. Точнее, не стремится посвящать в это акционеров. Она лукаво взглянула на меня. Тебе я могу рассказать, поскольку ты связан нормами закона о личной информации пациентов.
Я не скажу ни слова, медленно проговорил я. И не стану лгать, что меня это не интересует.
Хорошо. Я расскажу о тебе Арчи, и он устроит собеседование с людьми Марша.
Не хотелось бы бросать вас, персонала и так не хватает, но Звучит здорово.
И я так думаю, согласилась она. Обычно я не подыскиваю другое место своим лучшим сотрудникам. Но я вижу, как эта работа сжирает тебя заживо, и это меня убивает. Так что поухаживай немного за Эдвардом Маршем, пересмотри свои приоритеты. Тебе придется нелегко. Он самодур и тиран. Но с ним будет проще, чем здесь. И если ты действительно создан для работы в отделении «Скорой помощи», ты вернешься. Идет?
Спасибо. Я очень ценю вашу помощь. С меня словно сняли груз весом в три тысячи фунтов. Когда мне ждать известий от доктора Уэбба?
Полагаю, довольно скоро. Не стоит медлить, ведь рассеянный склероз не дремлет. Она потянулась через стол и похлопала меня по руке. Я буду по тебе скучать.
Сперва мне нужно получить работу.
Я же сказалабуду по тебе скучать.
* * *
Выйдя на улицу, я плотнее запахнул куртку. Стоял конец августа. В середине дня еще держалась теплая погода, но по утрам уже чувствовалось приближение осени. Я сел на 47-й автобус, что шел по Саммит-авеню до Бойлстона, находившегося в окрестностях Капитолийского холма. Здесь жил мой школьный приятель Даниэль Торрес.
Он как раз собирался на работу. Даниэль занимался компьютерной графикой в недавно созданной фирме. Невысокий, стройный парень с примесью мексиканской крови, о чем свидетельствовал легкий акцент. Сегодня он надел черный блейзер, узкие черные джинсы, белую рубашку и галстук «боло». Волосы он выкрасил в серебристо-голубой цвет, в левом ухе поблескивала серьга колечком, бровь пронзала тонкая сережка-штанга.
Эй, приятель, проговорил он, наблюдая, как я вешаю куртку на крючок у двери. Хреново выглядишь.
И тебе доброе утро, ответил я, устало ухмыляясь.
Я серьезно, настаивал Даниэль, наливая мне чашку кофе.
Я сел на табурет у кухонной стойки.
Его квартира представляла собой небольшой однокомнатный лофт в промышленном стилекирпичные стены, хромированная арматура, трубы во всей красе. Большую часть стен покрывали картины, написанные широкими, беспорядочными мазками краски. Редкие комнатные растения добавляли немного тепла.
Даниэль покачал головой, глядя на меня через стойку.
Знаю, ты хотел там работать, но, черт возьми
Там нелегко, признался я и потер глаза. Труднее, чем я думал.
Хочешь об этом поговорить?
Наверное, стоило выговориться, но я не желал, чтоб ужасные образы, которые преследовали меня, застряли и в мозгу у Даниэля. Кровь и рвота. Огнестрельные ранения. Смерть.
Спасибо, все в порядке. В любом случае, я, может, скоро выберусь оттуда.
Я рассказал, что мне предложили поухаживать за состоятельным пациентом, не упоминая имени Эдварда Марша.
Если я получу работу, то будет время поискать себе жилье. И я больше не буду тебе мешать.
Ты мне не мешаешь, возразил Даниэль. Ты же знаешь, что можешь оставаться здесь, сколько нужно, так что выброси из головы эти глупости. Когда у тебя собеседование?
Не знаю. Жду звонка. Боже, Дани, я чувствую себя неудачником. Уже увольняюсь. Какого черта я вообще вернулся в Сиэтл?
Чтоб наладить отношения с предками, проговорил он и отхлебнул кофе. Потом ухмыльнулся. И тусить со мной. Наверное, стоило начать еще в средней школе.
Точно, я чокнулся с ним кружкой.
В школе Даниэль, подобно мне, упорно скрывал свою истинную суть, хотя мы и подозревали друг друга. И поэтому никогда не заговаривали на данную тему и гуляли в разных компаниях. Мы боялисьесли станем дружить, о гомосексуальности тут же узнают все остальные, поэтому и избегали друг друга, как чумы.
Но когда мне предложили работу в больнице Вирджинии Мейсон, он оказался единственнымпомимо родителейкого я знал в Сиэтле. Я написал ему в «Фейсбук», потом мы созвонились, и я поведал всю свою постыдную историю. Связь между нами возниклаили возобновиласьмгновенно. В тот день, когда он забрал меня в аэропорту Си-Так, я словно встретился с давно потерянным братом.
Даниэль поделился со мной домом и друзьями, и я воспринял это как знак, что не ошибся, вернувшись в Сиэтл. Я не думал, что работа сломит меня, но теперь и там наметились улучшения.
Так как дела с родителями? спросил Даниэль.
Потихоньку. Мама все время «откладывает» обед со мной. Но прежде чем я встречусь с папой, нужно решить все с ней.
Даниэль покачал головой.
А как на сексуальном фронте? Пылкие врачи, что будут ужасно скучать, если ты уйдешь?
Нет. К тому же, прежде чем связываться с кем-либо, мне нужно поработать над собой. И никаких интрижек, отрезал я, когда Даниэль попытался что-то сказать.
Он состроил гримасу.
Очень жаль. Ты в отличных условиях. «Эй, пылкий доктор, я ухожу. И кто знает, когда мы увидимся снова. О, смотрите! Этот рентгеновский кабинет, кажется, пустует»
Рентгеновский кабинет? рассмеялся я, потом мысленно заменил пылкого доктора модным Унабомбером и чуть не подавился кофе.
Не имеет значения где, произнес Даниэль. Главноес кем.
Ни с кем, отрезал я. И так забот хватает. Нужно наладить отношения с родителями.
Если передумаешь, есть выбор. Чарли считает тебя горячим парнем, и он прав. В тебе есть нечто темное, потаенная сексуальность, как у Джеймса Дина с его мотоциклом.
Я закатил глаза.
Да у меня даже нет мотоцикла.
Нет, но ты найдешь, чем его заменить.
Я рассмеялся и отхлебнул кофе.
А ты не опоздаешь на работу?
Он драматически вздохнул.
Да, пойду и дам тебе поспать. Спокойной ночи. Надеюсь, тебе позвонят.
Спасибо. Я тоже.
Даниэль ушел, а я рухнул на диван. Мысль о работе на Марша снова накрыла теплым одеялом облегчения, отгородив от чувства вины, ведь я уже оставил отделение «Скорой помощи». Потому что поклялся избавиться еще от одной старой привычкибольше никогда не лгать себе. Если я продолжу работать в больнице, выгорание неизбежно. Ни к чему стремиться быть хорошим в чьих-то глазах. После того как я столько лет провел на улице, самой главной для меня стала собственная безопасность.
Мама, папа, и вас это тоже касается, пробормотал я пустой квартире.
Мне отчаянно хотелось восстановить все, что между нами сломалось. Но я провел последние семь лет либо в вызванном наркотиками аду, либо пытаясь из него выбраться. И не позволю вновь столкнуть меня на длинный путь вниз, ведущий лишь к стыду и отвращению к себе.
Усталость поборола выпитый утром кофе, и глаза начали закрываться. Казалось, всего минуту спустя раздался телефонный звонок. Затуманенным взором я взглянул на незнакомый номер.
Алло, Макс у телефона.
Макс Кауфман? Это доктор Арчи Уэбб.
ГЛАВА 2
Сайлас
Будильник прозвенел в пять утра. Но я проснулся раньше.
За огромными окнами спальни висело унылое серое утро. Я отбросил простыни из египетского хлопка и прошелся по комнате. Выдержанная в современном стиле, почти без мебели, она напоминала пятизвездочный номер в отеле. Камин уже остыл.
В огромном стенном шкафу практически не было одежды. Я не жил здесь, предпочитая собственный пентхаус в городе. Но заболел отец, и я вернулся домой, чтобы помочь ему справиться с проблемой. Как только он придет в норму, я уеду.
Я надел костюм для тренировок и зашагал по верхним этажам восточного крыла. Обутый в кроссовки, я двигался практически бесшумно. По длинной изогнутой лестнице спустился из восточного крыла в отделанное мрамором фойе. Точно такая же лестница вела и из западного крыла.
В кухне Рамона с помощниками готовили завтрак.
Доброе утро, мистер Сайлас, проговорила она. Фрукты, яйца, кофе, как обычно? Колбасу или бекон?
Бекон, бросил я на ходу. В семь, ко мне в комнату.
Как скажете.
Я прошел через кухню для слуг, гостиную для приемов, столовую и семейную залу, такую же холодную и неуютную, как и та, в которой принимали гостей. Разве что здесь в углу стояло небольшое пианино. И спустился в подвал, переоборудованный в зал для отдыха и тренировок.
Я поднял гантели пятьдесят раз каждой рукой, выполнил полсотни приседаний со штангой на плечах, триста скручиваний с набивным мячом и пробежал пять миль на беговой дорожке. В половине седьмого утра я вернулся в комнату, чтобы побриться и принять душ.
Пока пар от льющейся воды заполнял похожую на пещеру ванную комнату, я взялся за бритву. Провел лезвием по подбородку, машинально взглянул в висевшее на стене зеркало.
И увидел застывшую маску.
Твердый, как лед, взгляд голубых глаз. Стрижка за две сотни долларов на светлых волосахкоротко с боков, а наверху длиннее, так что одна прядь постоянно падала на лоб. Модный загар. Широкий рот. Квадратная челюсть. Длинный прямой нос.
Воспоминания закружились вокруг меня, эхом отдаваясь в ушах.
Какой красавчик! Взгляни на это лицо. Но для кого оно? Не отрицай, ты ведь бабник. Так зачем пытаться спорить с природой. Плевать в лицо Господу за все его дары. Такой наследственностью стоит поделиться. Раскидать свое семя. Вложить его в женское лоно и позволить прорасти. Воплотиться в сыновьях. Потомках. Ты ведь не хочешь свернуть с намеченного природой пути? Конечно же нет. Поэтому ты здесь. Чтобы вправить мозги. А теперь бери инструмент, красавчик, и возвращайся к работе.
Я вырвался из объятий прошлого, почти ожидая увидеть, как дыхание клубится паром в ледяном воздухе Аляски. Вместо леса, полного заснеженных зеленых деревьев, я оказался в ванной комнате, отделанной дорогой плиткой и хромом. И в дрожащих руках держал бритву, а не топор. Не было кричащего мне в лицо тренера Брауна. Лишь смотрело из зеркала собственное отражение.
«Черт возьми».
Я втянул носом воздух, и страх скрылся в глубине голубых глаз.
Такого же цвета, как вода в Медном озере на Аляске. Неподвижных, безжизненных и холодных. Я поднял бритву и продолжил свое занятие.
* * *
Я надел темно-синий костюм от Валентино, шелковый галстук на пару тонов светлее и туфли от Феррагамо. Как я и велел, ровно в семь утра одна из горничных Рамоны принесла мне завтракфрукты, кофе, беконна серебряном блюде, накрытом серебряной крышкой, чтоб ничего не остыло. Я уселся возле эркерного окна, выходящего в сад, все еще по-летнему зеленый. Бассейн пока не закрыли на зиму. Я жевал завтрак, почти не ощущая вкуса еды, и читал новости в телефоне.
Об отце ничего. Пока.
Я убрал телефон и принялся разглядывать лес, росший на границе поместья. За кронами деревьев еще спал Сиэтл; из накрывшего город одеяла тумана виднелась Спейс-Нидл.
Отсутствие новостей о состоянии отца было лишь вопросом времени. Рано или поздно кто-нибудь задумается, почему он перестал появляться в офисе в центре города или провел последнее заседание совета директоров по видеосвязи. Акционеры начнут строить догадки, или проговорится кто-нибудь из нанятого неврологом медперсонала. И тогда отец будет вынужден уйти на пенсию.
И придет мое время.
Слова прозвучали резко и холодно. Эмоций в голосе слышалось не больше, чем у робота. Посредственный актер, повторяющий роль. Лишь персонаж, вот только пьесой была моя жизнь. Состоящая из бесконечной череды дней, полных притворства и лжи. Я настолько привык скрывать свои истинные чувства, что под каменно-стальной маской с трудом угадывался человек из плоти и крови.
Но как бы ни был болен отец, мне приходилось плясать под его дудку, даже несмотря на то, что ему становилось все хуже. И я останусь в его власти, пока он не вручит мне ключи от империи, которую «Форбс» оценил в двадцать шесть миллиардов. Глупои опаснодаже думать, что все это когда-нибудь закончится.