В 1939 году чемоданчик пригодился. Деда забрали. В 1941 году он погиб под Смоленском, разжалованным из подполковника в рядовые, в штрафбате. Уже в 2000-х я случайно вышла на тех поисковиков, которые работали по поиску военных захоронений в деревнях Смоленской области. Руководитель поискового отряда вспомнил общую безымянную могилу, в которой было обнаружено тело моего деда.
Я не могу представить: как мой дед мог несколько лет жить в ожидании ареста? Как можно жить в постоянном страхе? Или уже перестаешь бояться, привыкаешь к близости пыток и смерти? Не хочу оправдывать его работу в НКВД, и не могу ответить был у него выбор или нет. Только прожив такую же жизнь, можно судить. Судить самого себя.
Дядя Виталик
Пока я пила чай вприкуску с куском сахара, с младшим случился казус. Виталик сморщил свое симпатичное личико и расплакался. Колготки быстро потемнели. Юра недовольно шлепнул малыша по заднице, и тот заревел громче.
Обоссался? незлобно сказал Юра. Уши-то развесил, про горшок забыл! Снимай колготы, будешь голым бегать пока мамка не вернется.
Виталик плюхнулся на пол и, всхлипывая, стал стаскивать мокрые колготы.
Какой он смешной! сказала я.
Не нашей породы, буркнул Юрка и покосился на меня.
Я сдержано кивнула головой. И вспомнила слухи, которые вились вокруг этой истории. Хотя, почему слухи? Мне ее 80-ти летний дядя Виталик рассказывал сам:
К концу тридцатых годов двадцатого века, согласно механизма коллективной ответственности, придуманного для репрессий органами НКВД и Сталиным, под подозрение подпадали все поголовно лица «иностранных» для СССР национальностей, как возможные шпионы и среда, нелояльная к советскому режиму. Сотрудники НКВД начали составлять списки еще задолго до Большого террора 1934 года, особо трясли лютеран и католиков.
Бабушка моя, Габриэла Кропильницкая, чистокровная полька, католического вероисповедания, работала в те годы секретарем генерального директора завода «Серп и Молот» в Москве, старейшего металлургического завода Москвы. Была она похожа на киноактрису, да еще с мягким польским акцентом. И, как говорили в семье, частенько в добровольно-принудительном порядке участвовала в мероприятиях, посвященным советским праздникам. Отец злился, но жену отпускал, не мог не согласиться. Вот на таком празднике она и приглянулась уважаемому Метростроевцу. Метро тогда в Москве только начинали строить, работники Метростроя были героями, сродни космонавтам в 60-е годы. Мужчина решил действовать по-быстрому и уже на завтра к Габриэле был заслан его помощник, по совместительству служащий НКВД, который в двух словах изложил, последствия отказа для самой пани Эли, для мужа пани Эли, сыновей и мамы пани Эли.
Историческая справка
Тотальные репрессии против иноверцев и иностранцев начались в 1938 году. Было осуждено 140 тыс. человек, приговорено к расстрелу 111 тыс. Это была самая массовая национальная операция НКВД в рамках «Большого террора». В заключении оказалось 16% всех проживавших в стране поляков.
Еще оставалась надежда, на то, что информацию о национальности Габриэлы можно скрыть и миновать ареста. Элла сдалась. Мой красавец дед был безутешен. Семья содрогнулась, но выстояла. Габриэле понесла от метростроевца. Тот не стал настаивать на подпольном аборте, возможно дорожил любовницей. Ребенок стал своеобразной защитой для женщины. Во времена Большого террора именно Метростроевец помог Эле избежать ареста: когда фамилия Габриэлы попала в списки неблагонадежных поляков, подлежащих аресту, она обратилась с своему бывшему любовнику. Отец Виталика, используя свои связи, смог добиться, чтобы имя любовницы убрали из этих списков. Польку Габриэлу оставили в покое. Отыгрались на ее муже. В том же 1939 году Россия вместе с Германией договорились о разделе Польши. Половина территории отошла к России, а поляки стали врагами советского государства, коими и оставались до 1941 годагода предательского объявления Германией войны СССР. В 1939 году моего деда за сокрытие национальности жены и по придуманным шпионским обвинениям, разжаловали, посадили в тюрьму, а в начале войны в 1941 году отправили в составе штрафбата воевать. Дед погиб под Смоленском в ожесточенных боях в деревне Клемятьево Бельского округа 27 декабря 1942. Безутешной жене отправили повестку. Красавец, высоченный, белозубый, с чубом, Сашенька сгинул, ушел из жизни. Не долюбив, не раскаявшись за свои грехи, не получивший их отпущения, не увидев своих внуков и меня, свою внучку.
Его тело до 2000 года лежало в безымянной могиле, пока отряд Поиск не наткнулся на захоронение и не обнаружил останки многочисленных советских военных, захороненных там. Только тогда мы узнали точное название место смерти деда и адрес его официальной могилы. А рядом в Катынском лесу под Смоленском спят вечным сном 14500 польских офицеров и мирных поляков, расстрелянных за год до гибели моего деда, такими же, как мой дед, НКВДшниками, по приказу Сталина. Круг замкнулся.
Символично еще, что погиб дед рядом с городом Ржев, в 100 километрах от деревни и дома, где в это время ребенком умирала от голода и холода в транспортном концентрационном лагере, в ожидании отправки в Германию, созданном немцами, моя 6 летняя мама, будущая жена среднего его сына, мальчика Толи. Возможно, батальон, в котором служил дед, проходил через деревню и останавливался на постой в доме родителей его будущей невестки.
Все эти события и воспоминания пронеслись у меня в голове.
Чай выпит, бутерброды съедены. Мальчишки унесли грязную посуду на кухню. Я осмотрела комнату, стараясь запомнить мельчайшие детали, быстро вышла в коридор, подхватила свои ботинки и босиком вышла из квартиры. В подъезде надела ботинки, вышла из подъезда и пошла по двору. Почему я так сбежала, ничего не объяснив мальчикам? Не могла я им сказать правду, что я, мол, ваша внучка, и живу в 20-м веке, и шла я с дискотеки, с мамой вашей не знакома. Отец же ваш будет арестован и погибнет, у вас впереди страшная, ужасная война, эвакуация в Башкирию, недетский труд, условный срок у Толи за побег до Бреста, 25 лет в армии и дальше, и дальше, вплоть до полученной доли радиации моим будущим отцом. Мальчики были такими счастливыми. Они жили в Великой стране, в стране детства, с любящими и заботливыми родителями, в относительном комфорте. Пусть так и останется.
Двор закончился. Я вышла на улицу и увидела машины. Современные машины моего века. Оглянулась. Дом исчез из вида, был и не стало. То ли я его не могла разглядеть за другими, то ли он действительно исчез, не поняла.
Я устала, хотела спать и меня бил озноб от прожитых переживаний. Вытянув руку, поймала такси и поехала домой, дав себе слово вернуться завтра и во всем разобраться.
Мама не спросила, где я была всю ночь. Я просочилась в свою комнату, и упала в чем была на кровать. Происшествие растворилось в моем сне, все перепуталось, смешалось и, когда я проснулась ближе к вечеру, уверенности в действительности произошедшего не стало.
Я позвонила своим друзьям, которых потеряла на Серпуховке. Выяснилось, что они ждали меня долго, звали в голос, разбудили мужика, который в открытые окна высказал свое мнение по поводу тех, кто не спит рано утром, а ходит по дворам и орет «Алла, куда пропала?» Решили, что я обиделась на что-то, взяла такси и уехала.
Ни завтра, ни послезавтра я к заколдованному дому не поехала. Не решилась. А вскоре ко мне приехал Миша. Любимый, страстный, обаятельный, щедрый, веселый, мой. Мы не могли оторваться друг от друга. Нам было интересно все, что мы проживали вместе. Мы не готовы были жить друг без друга. И не стали. Я забила барахлом под завязку свою машину, и мы уехали в Ижевск, жить и трудиться, любить.
Глава 2. Вторая встреча
Сейчас я в Польше, в городке Белосток, сижу в небольшой квартирке за кухонным столом у русского приятеля Александра и его подруги польки Юлии. Александр знаком мне еще по России. Можно сказать мы с ним почти родственники.
За окном осеннее солнце, воздух прохладен, в квартире холодно. В России привыкли, что зимой у нас шпарят батареи, и можно раздеться до тонкого шелка и расслаблено ходить по комнатам. В Европе не так отопление дорогое, согреваются естественными способами. Как говорят французы: «нет плохой погоды, есть недостаток одежды». В многослойной одежде приходится ходить весь день и ложиться спать. Особенно неприятен процесс раздевания, если хочешь принять душ: вначале надо обогреть ванную комнату, а потом прогореть достаточное количество воды. И все равно будешь зябнуть.
Сижу на кухне у друзей, завернутая в теплый плед, с чашкой горячего душистого чая. В ногах у меня собака, которую Александр привез из России: гончая с говорящим именем Фрейд. Мы еще обсуждаем новости городка, обмениваемся приветами. Друзья пригласили меня, чтобы обсудить детали своей близкой свадьбы и предложить стать свидетельницей со стороны жениха. Пани Юлия рассказывает польские свадебные традиции. Со свойственным ей тонким юмором описывает обычай, повторения которого не желает на своей свадьбе:
Очепины это обычай, от которого часть гостей бежит, как черт от ладана, а часть ждет весь вечер. Распространенный у славян ритуал, который символизирует переход невесты в новое состояние: превращение в замужнюю женщину. По традиции, невесте подстригали или укорачивали волосы и надевали чепец. Отсюда и название ритуала. Современные «очепины» это время самых безумных свадебных увеселений. Смешные и не очень задания-шутки, которые могут закончится смехом, слезами или дикой дракой. У гостей есть выбор: сбежать или остаться. Если остатьсяпридется участвовать в свадебных забавах, которые зачастую заканчиваются ссорами молодоженов.
Вижу, какими влюбленными глазами смотрит на свою невесту Александр. Пани Юлия хороша, похожа на актрису. У нее темно-русые густые волосы, убранные волнами и завязанные в хвост, оливко-зеленые бусинами глаза, тонкий нос, выразительные губы и алебастровая кожа. Она невысокая, ладная, веселая, с характером. Немного не современная, слишком уж интеллигента ее речь. Юлия глава семьи. Она мягко управляет женихом, который и рад выполнять все просьбы своей ненаглядной. У Юлии есть одна особенность, о которой я расскажу позже.
Мы с Александром знаем друг друга пару лет. С Юлией знакомы не более года. Но при этом что-то есть между нами, что выдает в нас общее. Мы все еще продолжаем обсуждать детали, важные моменты наших с Александром жизней, которые пересеклись однажды и пошли рядом. Ему первому я рассказала про старый дом. Юлия подливает нам горячий чай. Извиняется, и оставляет нас вдвоем. Нам есть чего обсудить. Я начинаю: «А помнишь?», он вторит: «У меня было по-другому.»
И мы погружаемся в воспоминания.
Помнишь, я рассказывала тебе о моем втором походе к Странному дому?
К этому времени прошло несколько лет. Про дом я, конечно, вспоминала, но, спустя несколько месяцев мне стало казаться, что это был сон. У нас с мужем родился сын. Затем дочь. День сурка затянулся на несколько лет. Мы вернулись из Ижевска обратно в Москву, вернее, в Подмосковье, где росли наши дети.
Расскажу о случае, не связанном напрямую с моей историей, но именно он заставил меня вспомнить о «доме» и понять, что не сон это был, а моя память затянула историю туманом, как непонятную и необъяснимую тогда. Пережившие сильный стресс забывают события, его вызвавшее. Так и в моем случае: мало ли что мне привиделось?
Мы всей семьей пошли в московский дельфинарий: муж, я, дети и моя старшая сестра. Хотелось посмотреть дельфинов и белух в огромном аквариуме. Представления в тот день не было, и мы любовались на прекрасных животных сквозь толстое стекло. Одна белуха решили позировать: то одной ластой шевельнет, как рукой, то вторую протянет, то головой помотает. Я стояла напротив и стала ей показывать, что делать. И белуха ловко начала повторять, внимательно следя большими, как у коровы глазами. Дети радовались. А мы с белухой пристально смотрели в глаза друг другу. И вдруг меня накрыло, словно подушкой. Даже внешние звуки пропали. Я ощутила на фоне внутренних вибраций другое пространство. Как будто я попала внутрь аквариума. Стало тяжелее дышать, осязаемая атмосфера вокруг стала плотной, звуки глухими, сквозь мозг пошли информационные помехи. Такое впечатление, что я оказалась в воде на глубине, и слышала не только ушами, но и всем телом. Слышала не только звуки в аквариуме, но и звуки всего водного мирового пространства. Где-то в океане умирал дельфин, напоровшись на металлическую сетку Вот резвились свободные животные, вот рождался новый дельфин, вот самки-белухи коллегиально принимали важное решение. И все это одновременно. Мозг возмущенно закипел. У меня даже ракурс зрения сместился, я как бы находилась внутри большого аквариума. Моя белуха уловила мое состояние и быстро поплыла к старшему самцу. «Мне удалось установить контакт», поняла-услышала я. Самец посмотрел на меня и обронил: «Попробуй». И маленькая белуха послала мне в мозг мысль: «Мы просим, чтобы нас выпустили из заточения. Помоги». После этого меня вытолкнули из информационного пространства. Мои дети внимательно смотрели на меня. Сестра тянула за руку: «Идем, а то на тебя уже внимание обращают». Муж молчал. А я не могла прийти в себя, обдумывала случившееся, была отстраненной, как ни старалась семья вовлечь меня в просмотр других аквариумов. Как я могу помочь? Что я скажу? Я, которая обожала шоу и представления с дельфинами, вдруг поняла, что их держат в тюрьме на потребу нам. Что я скажу администрации «Москвариума»? Мне белухи сказала, что их надо отпустить? Я решила хорошенько все обдумать. И, возможно, обратиться ко врачу.
Дома, в поисках ответов, я перелопатила интернет и нашла один канадский сайт, который занимался изучением поведения дельфинов и касаток по всему миру. Специалисты писали о необыкновенных способностях этих животных. В частности, о том, что белухи владеют гипнозом. И что они представители еще одной мыслящей цивилизации на Земле, общаются между собой электромагнитными волнами, слышат на тысячи километров вокруг себя. Я написала на этот сайт, вкратце изложив произошедшее и на этом остановилась: не была уверена в том, что это не выдумка моего мозга. То, что нельзя пережить на материальном уровне, трудно считать действительно состоявшимся, и еще тяжелее доказывать.
Прошло два года. Отношение человека к миру начало меняться десятки стран признали дельфинов, касаток, белух личностями и выпустили на свободу, а дельфинарии закрыли. Но не «Москвариум».
Вот после этой экскурсии я и вспомнила про странный дом. И для очередной прогулки с детьми спланировала поездку в игровой центр с автоматами и горками недалеко от метро «Павелецкая». Дети остались на два часа в этом центре. А я, прогуливаясь небольшими переулками и сквериками, оказалась на той самой улице, во дворе которой находился тот Дом, который то ли приснился мне, то ли нет.
Арка выдохнула теплым ветром с песком. Двор оказался перекрыт шлагбаумами и заставлен легковушками, свободное пространство занимала 16-ти этажная бетонная новостройка. Старого дома не было. Мне вспомнился рассказ отца, когда они с братьями высмотрели из окна квартиры старого дома, как идут колонны солдат на парад перед отправкой на фронт. И мальчишки выскочили в чем были, бежали, маршируя, рядом с солдатами.
Пока я стояла, погруженная в воспоминания, дверь из подъезда новостройки открылась, выпуская молодую маму с дочкой. И я зачем-то попросила, чтобы дверь придержали. Шагнула в подъезд. Дом без консьержки, лестница наверх к широкому холлу с лифтами и вниз, должно быть, в подвал. Пять ступенек вниз, коридор неожиданно завернул вправо, я сделала шаг вперед и увидела в конце коридора уже знакомую дверь из простеганного черного дерматина с цифрой 2, которая являлась мне то ли во сне, то ли наяву много лет назад.
Я остолбенела. Минуту спустя, сделав глубокий вдох, подошла к двери квартиры. Ногой расправила сморщенную серую половую тряпку перед дверью и нажала на черную бусину дверного звонка. Перелив отозвался внутри квартиры.
Дверь открыл военный. Посмотрел на меня внимательно, улыбнулся широкой улыбкой и спросил мягким баритоном:
Вы из агитации?
По улыбке я узнала дядю Юру. Мой любимый дядька был прекрасен в этом возрасте: хорошо сложен, подтянут, строен, с белозубой улыбкой, чем походил на своего красавца-отца.
«Боже, это опять повторилось», с ужасом и радостью подумала я. Пока я приходила в себя, прикидывая, какой сейчас год в его измерении, дядя Юра широким жестом руки пригласил меня внутрь квартиры. Я, должно быть, попала во время политической оттепели, в 60-е.
Все на работе. Да и я, если честно, уже должен был идти. Вы агитатор? Я могу за всех расписаться.