Ее глаза вспыхнули, и ему даже показалось, что в них сверкнула ненависть, но тут же погасла.
Как угодно сеньору. Спасибо и на этом.
Глава 3
Ранее
У него были огромные синие глаза с длинными ресницами, и он тянул ко мне ручки-звездочки и кричал «мама». Я находила его в темной комнате без окон и без дверей в кромешной тьме, хватала на руки, выносила на свет и видела эти глаза. Точно такие же, как и мои. Моя единственная и самая настоящая любовь. Мой сын. Мой сладкий мальчик. Я не могла тебя нафантазировать. Не могла.
Меня убеждали, что малыш родился мертвым. А я сама чуть не умерла от заражения крови. Но это они сами чуть не убили меня, когда внесли инфекцию при родах, которые принимали в подвале, чтоб никто из персонала не знал о них. И когда я не смогла родить самаусыпили. Чтобы потом, едва отошедшую от наркоза, вышвырнуть на стройке.
Когда я пришла в себя уже в другой больнице, то громко кричала. Просила вернуть мне ребенка. Меня скрутили, укололи успокоительное и привязали к кровати, затыкая рот кляпом. Потом так делали все время. Задурманенная лекарствами, слабая, раздавленная, как жалкое насекомое, я начинала верить, что, может быть, я все придумала, что, может быть, не было никакого ребенка, и на самом деле я лежу в клинике, потому что сумасшедшая. Я смотрела в потолок и беззвучно плакала, кусала свой кляп и немела от боли и тоски. У меня было непроходящее чувство опустошения. Будто я чего-то лишилась, у меня отняли самое дорогое, и теперь я пустая, и мне так плохо от этого, что хочется умереть. Потом и это прошло. Я погрузилась в туман, он был теплым, мягким и укутывал меня словно пуховым платком, как у бабушки в детстве. Там хорошо. Нет боли, нет воспоминаний.
Я успокоилась, если этот коматоз можно назвать спокойствием. Меня начали отвязывать, выпускать погулять, водить в столовую. Социализировать. Собаку я увидела случайно. Подошла к окну и заметила, как она сидит под деревом и смотрит наверх. В голове что-то ярко вспыхнуло и погасло. Как отрывок из фильма. Потом я постоянно подходила к окну и смотрела на нее. На овчарку, сидящую под окнами. Она меня завораживала. Словно в ней было что-то скрыто. Очень важное.
Ее прогоняли, били палками, однажды даже полили ледяной водой и затолкали в машину. Какое-то время она не приходила, а я ждала и выглядывала в окно. И когда увидела, как она бежит по снегу обратно, как прыгает через сугробы, то в голове опять вспыхнула картинка, только теперь отчетливо и очень ясно.
« Эй! А ну стой!
Я спряталась между стеллажей, отступая к черному ходу. Выскочила на улицу, внимание привлекла машина с открытым багажником и старик, заправляющий «Ниву». Я бросилась туда, запрыгнула в багажник и спряталась за ящиками с рассадой, выглядывая и ища глазами блондина. Он выбежал на улицу с телефоном. Оглядывается по сторонам. Обежал вокруг всю заправку. Потом пошел к машинам, я залегла на дно, и тут старик вернулся, захлопнул дверцу багажника.
Внезапно надо мной раздался странный звук, похожий на чавканье, и я приподняла голову. Глаза с ужасом широко распахнулись. Мое лицо сравнялось с огромной собачьей, овчарочьей мордой. Глаза в глаза. От страха показалось, что я снова хочу в туалет, потому что это чудовище в два счета могло сожрать мою голову, и судя по низкому рокоту, я ему явно не нравлюсь.
Простите. Вы не видели здесь женщину? Невысокую, в зеленой робе уборщицы. Чаевые ей дать хотел, а она как сквозь землю провалилась.
Вздрогнула от внезапно раздавшегося рядом голоса блондина, не отрывая взгляд от собаки. Сейчас она залает, и меня найдут.
Нет, молодой человек. Не видел. Да и глаза у меня уже не те, чтоб кого-то рассматривать.
Женщина, красивая, невысокая, худенькая.
Я уже давно не смотрю на женщин.
А в машине у вас что?
Какая разница? Вы из полиции?
Ты, дед, не умничай. Покажи, что в багажнике.
Шел бы ты, сынок, подобру-поздорову.
Багажник, сказал, покажи! Не то я тебе все твои дряхлые кости пересчитаю!
Ну как хочешь.
Я, тяжело дыша, смотрела на собаку и тихо прошептала:
Пожалуйста хороший песик молчи.
Прижалась животом к дну, глядя на массивные собачьи лапы.
Багажник едва открыли, и я услышала злобный рык, от которого кровь стынет в жилах. А затем грозный лай. Собака подалась вперед, она рычала и ревела, как самое настоящее чудовище.
Твою мать, бл*дь! Предупреждать надо!
Ну ты хотел посмотреть, вот и посмотрел.
Убери свою бешеную псину, она сейчас в меня вцепится!
Не вцепится. Тихо, Гроза, тихо. Он уже уходит. Яйца откусишь ему в другой раз.
Старый козел.
Иди-иди, куда шел. И чаевые свои засунь себе в зад. Тише, Грозушка, моя. Тише, девочка. Ну придурок. Сама знаешь, таких сейчас пруд пруди».
Гроза! я провела пальцами по стеклу и застыла, чувствуя, как сводит болью голову и сильно ломит в висках. Потом я вспомнила и много других эпизодов из своей жизни Но еще не зналавоспоминания ли это или мой собственный бред. Мне нужно было убедиться в этом лично. Я перестала принимать лекарства. Не сразу, а постепенно. Словно откуда-то знала, что такие препараты просто так не бросают. И еще мне нужно было прочесть свое дело, а для этого надо попасть в кабинет к главврачу. Есть два способа: один радикальныйэто затеять истерику или срыв, и тогда он снова будет проводить свои тесты; и второйэто вести себя хорошо, и тогда в виде поощрения могут пустить убирать его кабинет. Первыйбыстрый и неудачный, а второймедленный и, возможно, несбыточный. Я решила, что торопиться мне некуда. Меня никто и нигде не ждет. Они называли меня Алиса. Никто не знал моего настоящего имени, как и я сама.
И мне предстоял поиск неизвестно чего А потом мне приснился сон. Самый первый, не бредовый, настоящий сон. Я видела в нем маму, и она называла меня «Таточка моя», гладила по скулам и говорила, что все будет хорошо. Что я сильная и я справлюсь. Она точно знает.
Значит, меня зовут Таня. Или и это тоже бред?
Я нашла документы в кабинете главврача. Не сразу и не в первый день, а через год аккуратных поисков. Через год, в который я притворялась кем-то другим, изображала больную, отзывалась на имя «Алиса» и заставляла всех верить, что я тихо помешанная и совершенно неопасная для общества. А потом читала о себе. Читала жадно, по кусочку, маленькими отрывками, потому что у меня было всего пятнадцать минут на поливку цветов и вытирание пыли.
В документах было написано, что меня нашли на стройке, я страдаю амнезией, маниакальным психозом, галлюцинациями и шизофренией. Недавно перенесла кесарево, у меня анемия. На лице глубокие шрамы от порезов. Потом я их рассматривала, эти шрамы. Мой мозг отказывался вспоминать, как они там появились. Он блокировал эти моменты, и я корчилась от боли, когда пыталась вспомнить. Тогда я была еще не готова.
Единственное, что я помню отчетливоэто роды. Помню этот ужас, эту боль, эти грубые окрики акушерки. Она называла меня «сукой». Не по имени, а просто «сукой».
Тужься, сука. Работай. Иначе выдавим его из тебя.
Ногами идет. Кесарить надо.
Потом погружение в сон. Ненадолго. То ли дозу не рассчитали, то ли у меня организм такой. Я пришла в себя посередине операции. Словно в тумане видела склонившихся надо мной мясников в белых халатах.
Она глаза открыла! На нас смотрит!
Пусть смотрит! Вытаскивай ребенка!
Умрет от болевого шока, если полностью очнется!
Какая разница? Пусть умирает. Тебе ж сказалитолько его спасать.
Но боли я не чувствовала. Потом услышала, как сын кричал, когда родился. Громко, переливисто. Так кричал, что я сама заплакала, но сказать ничего не могла.
Правильно, реви, сука. Степан, вколи ей что-то, чтоб не смотрела на меня. А ты что стала? Уноси пацана. Быстро! Чтоб не орал здесь! А то услышит кто-то!
Когда пришла в сознание и попросила увидеть ребенка, мне сказали, что он умер еще ночью, и чтоб я о нем забыла. Но я не забывала, и мне помогли забыть. Накололи психотропными препаратами и вышвырнули за городом. Подыхать.
Вывезешь ее отсюда и кинешь где-нибудь. Скажем потом, что удрала из больницы. Подальше от греха.
Дык помереть может. Зима ведь.
И это станет самым лучшим для нее концом, как и для нас. Давай меньше разговаривай. Вывози. У меня проверка нагрянет в понедельник, а тут эта со швом своим гнилым. Все. Давай. У нас тут не роддом, ты сам знаешь. Вопросов потом не оберёмся.
Их голоса мне снились по ночам. И лица. Той, что принимала роды, и той, что унесла ребенка. Я их помнила, только не знала имен.
***
Я ненавидела утро. Ненавидела эти солнечные лучи, которые отбирали у меня иллюзию счастья. Растворяли голос моего сына и делали его нереальным. Потянулась в кровати. Открыла глаза. В спальне пахнет цветами. Я слышу плескание морских волн за окном, пахнет бризом и кричат чайки.
Потянулась, приподнимаясь в постели, и тут же в ужасе хотела вскочить, но тело слишком болело, ныли мышцы, тянуло нервные окончания. Я приходила в себя медленно, долго. Ощущая удобную кровать, высокий и упругий матрас. В комнате уютно, чисто и очень красиво. На персиковых стенах нарисованы белые цветы, шторы развеваются от теплого ветра.
Я помнила утро, когда меня увезли из клиники. Собаки не было уже больше недели. Ее забрала желтая машина. На живодерню. Отловили и засунули в кузов. Она скулила, пищала, а я понимала, что ничего не могу сделать и ничем не могу ей помочь. Я немощная, жалкая и бесполезная. Во мне нет смысла.
Это был день, когда я решила, что больше так не могу. Что лучше не быть чем быть вот так. Я молилась тогда Богу и просила у него прощения за свои мысли, просила дать мне хотя бы один знак, чтобы понять, ради чего я живу и нужно ли мне жить. Маленький знак, соломинку, зацепку.
Стояла у окна и смотрела на дерево, где постоянно сидела Гроза, а потом прижалась к нему лицом и широко распахнула глаза. Собака вернулась. Она мчалась со стороны дороги, неслась что есть мочи и как всегда устроилась на своем привычном месте, а за мной пришли санитары.
***
Меня привели к главврачу, и он сообщил мне, что я уезжаю. Это был не просто знак, а огромный значище, словно меня схватили цепкие пальцы и удержали на самом краю. Я все еще балансировала там, все еще не приняла никакого решения и не поняла, кто я на самом деле.
Тот человек, мой спаситель, представился мне Владимиром. Сказал, что я нахожусь в его клинике, и он может изменить мою жизнь полностью. У него были светло-серые глаза, приятное лицо, русые волосы и мальчишеская улыбка.
Кто вы такой, и зачем я здесь?
Вы здесь, чтобы измениться, если захотите.
Я не хочу. Я хочу уйти отсюда. Или я в тюрьме?
Нет, вы не в тюрьме.
С недоверием посмотрела на него. Неужели? Он ведь наверняка знает о моих диагнозах и считает сумасшедшей.
За вами наблюдал все эти дни психиатр. Он не считает, что вы больны и опасны для общества. Выписал вам легкие лекарства. Вы можете их принимать лишь по желанию.
Словно прочел мои мысли.
Зачем вам все это. Где я? И кто вы такой?
Называйте меня Владимир. И япластический хирург. Дарю людям новые лица, новую внешность, новую жизнь. Вы видели ваше лицо? Кто с вами это сделал?
Что сделал?
Ваши шрамыэто следы от порезов. Кто порезал вам лицо?
Не знаю.
Я действительно не помнила, как это произошло.
Пальцы сами нащупали шрамы.
Хотите на себя посмотреть?
Нет! Я уже видела! Не трогайте меня. Я хочу побыть одна.
Тогда он ушел, и наш разговор ничем не закончился. Каждое утро начиналось одинаково. Мне приносили завтрак, я мылась в ванной, не глядя в зеркало, потом выходила на балкон и смотрела на море. Я могла смотреть на него часами, не шевелясь и не двигаясь.
Все изменилось в одну секунду. Это было такое же абсолютно утро. Такое же, как и всегда, и передо мной стоял ароматный травяной чай, тост с сыром и ветчиной. Подвешенный на стене телевизор тихо работал. Его включала медсестра. Я на него никогда не смотрела, а тут подняла взгляд, и уже через секунду чай полетел на пол, я вскочила с кровати и подлетела к телевизору, жадно всматриваясь в экран, пожирая его глазами.
Там показывали темноволосого красивого мужчину с женщиной блондинкой. Мужчина держал на руках маленького ребенка с огромными синими глазами. Я смотрела то на мужчину, то на ребенка, то на женщину. Смотрела так, будто у меня остекленели глаза. И голос диктора за кадром.
После скандала с допингом Альварес вместе с женой и сыном удалились в загородный дом. Жена всячески поддерживает Арманда, как и его многочисленные фанаты. Говорят, что с рождением сына супруги помирились, и больше нет разговоров о разводе. Они выглядят счастливыми, влюбленными, и их малыш просто прекрасен. Неизвестно только, в кого у него такие синие глаза. Альварес уверен, что ребенок похож на его мать, у которой русские корни. Еще неизвестно, чем закончится скандал с допингом в крови футболиста, но все говорят о том, что, скорее всего, он будет замят, и Альварес возвращается в сборную.
Я прижала ладонь к плазменному экрану, туда, где было лицо малыша, и беззвучно заорала. Потом стянула телевизор и раздавила его ногами. Чуть пошатываясь, вошла в ванную и стала перед зеркалом, глядя на свое исполосованное, страшное лицо, на котором видны только глаза. Такие же синие, как и у сына Альвареса. У МОЕГО СЫНА, КОТОРОГО ОН У МЕНЯ ЗАБРАЛ! ОНИ ЗАБРАЛИ! Он и его дрянь жена! Это она изуродовала мое лицо!
Я смотрела на свое отражение, на тонкий шрам от ошейника на шее, на глубокие рубцы на лице, на шрам от кесарева на животе. На свой убогий вид, на выпирающие кости и ключицы, трогала выдранные клоками волосы. Они уже отрасли, но одни были намного короче других.
За что? Будьте вы оба прокляты! За что вы со мной так? За чтооооооо?! Ненавижу, твари! Я вас ненавижууу!
Била по зеркалу и кричала своему отражению.
Колени подогнулись, и я упала на пол, глядя перед собой, как все расплывается из-за слез. Я рыдала. Стояла на четвереньках и рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. Моя боль выплескивалась слезами и стонами, криками и разрушительной яростью. Которая поднималась внутри.
Я отомщу имвсем. Всем до одного. Отомщу и верну своего сына. Надо будет, я его украду, но мой мальчик вернется ко мне.
Уже вечером я сидела напротив Владимира, сложив руки на коленях.
Измените меня. Я хочу начать новую жизнь. Игде моя собака?
Глава 4
Видеть свое лицо и в то же время не свое, касаться его руками, проводить по щекам кончиками пальцев и понимать, что там я но этот человек мне незнаком. Красивая, недосягаемая, журнально-киношная. Я такой быть не могу. Такими только где-то в Голливуде бывают.
Обернулась на врачаВладимир стоит сзади и улыбается уголком рта.
Нравится?
Не знаю.
Ничего. Надо привыкнуть. Но если измерять ваши черты линейкой, то у вас будет идеальное соотношение всех параметров. Высовершеннейшее произведение искусства. Лучшее из всех, что у меня когда-либо получались.
Мои волосы струятся по плечам. Длинные, шелковистые, темно-каштановые, почти черные. Трогаю их рукой, там, где были вырваны клочья, ощущаются мелкие капсулки. Нарастили Красиво. Тряхнула головой, и пышная шевелюра упала мне на глаза. Пахнут шампунем, рассыпаются по пальцам.
С телом тоже работали. Немного, но все же. Увеличили грудь, подправили ягодицы и бедра.
Я не хотела смотреть, пока все не будет готово и не заживет. Боялась испугаться, боялась отказаться и не решиться меняться дальше. Как будто я убивала Таню, закапывала ее по кускам в могилу. Туда, куда ее отправили Альварес с женой. Это они ее растерзали.
Я просила убрать родинки и родимые пятна. Вы убрали?
Конечно. Хотя не знаю, зачем вам их надо было убирать. Все они эстетически красивы и совершенно не портили вашу внешность.
Они мне не нравились.
Я развязала тесемки халата и позволила ему упасть к моим ногам, рассматривая свое обнаженное тело. Сравнивая с тем, которое помнила. Да, это совершенное, как с обложек журнала. Не придерешься ни к чему. Каждый изгиб идеален. Провела руками по груди, по плоскому животу, по тоненькому шраму после кесарева, который тоже подшлифовали. Предлагали убрать совсем, но я отказалась. Я хотела на себе этот след. След рождения моего сына. Напоминание о том, что он у меня есть. Владимир отвел взгляд. Отвернулся. Я не воспринимала его, как мужчину. Разве не он это тело ваял и лепил? Он видел каждый его изгиб во всех ракурсах. Меня больше волновалопонравится ли это тело Альваресу? Как он будет на него смотреть? Не узнает ли меня? Отличаюсь ли я от себя прежней? Не осталось ли каких-то следов, шрамов?