Сезон любви на Дельфиньем озере - Арнольд Ольга Романовна

Арнольд ОльгаСезон любви на Дельфиньем озере

Предуведомление от автора

Не надо искать среди реальных сотрудников наших дельфинариев героев этой книгимои персонажи ни на кого конкретно не похожи, так же как в дельфинарии на Черноморском побережье Кавказа никогда не было преступлений и преступников (никогда, надеюсь, не будет). Но это не умаляет моей любви ко всем, кто посвятил свою жизнь изучению и дрессировке морских животных, о ком я думала, когда писала этот роман. А вот что касается четвероногих, ластоногих и разных других хвостатых действующих лиц, то все они существовали на самом деле, и я надеюсь, что верно отразила их характеры.

Действие книги происходит в середине восьмидесятых годов, но любовь к животным, как и любовь вообще, вечна.

1. СМЕРТЬ НА ОЗЕРЕ

Если бы я верила в роковые предзнаменования, то ни за что в тот год не поехала бы в Ашуко. За неделю до моего приезда в километре от дельфинария обнаружили труп некоего полковника, который отдыхал в соседнем поселке, снимая комнату у местной жительницы. Что он делал в такой дали от известных курортов и цивилизации? Очевидно, его привлекли именно эта дикость, пустынные пляжи и прозрачная вода. Эта же дикость его и погубилак тому времени как его тело нашли на прибрежных камнях, он был мертв уже несколько часов. Он все еще был в водолазном снаряжении, с аквалангом за плечами; потом мальчишки подобрали неподалеку его гарпунное ружье. Отчего умер этот любитель подводной охоты: то ли с сердцем стало плохо, то ли в акваланге была какая-то неисправность,  так и не узнали. Но после этого Тахир Рахманов, начальник биологической морской станции, распорядился проверить все водолазное оборудование и ни в коем случае не подпускать к аквалангам любителей.

Но я не верила (и не верю) в предзнаменования и поехала в Ашуко, а распоряжение Тахира меня не касалосья не любитель, я мастер спорта по плаванию и кандидат в мастера по подводному плаванию и с аквалангом умею обращаться так же хорошо, как машинистка со своей пишущей машинкой.

Собственно говоря, меня все уговаривали провести в тот год отпуск в дельфинарии: и мои подруги Вика и Ника, и моя тетушка Ванда. Впрочем, Ванда приглашает меня приехать в Ашуко каждый полевой сезон, но на этот раз она была особенно настойчива: у постоянного инженера-подводника ее группы было острое воспаление среднего уха (это профессиональная болезнь водолазов), и запланированный на июль эксперимент был на грани срыва. Разговаривая со мной в Москве перед своим отъездом на юг, она драматическим тоном добавила:

 Не бойся, Татьяна, его там не будет: тренеры демонстрационного дельфинария считают ниже своего достоинства преодолевать своими ногами те три километра, что отделяют соленое озеро от нашего лагеря.

Под местоимением «он» она имела в виду моего бывшего мужа Сергея, с которым я рассталась шесть лет назад; только такая романтичная натура, как моя тетушка, могла подумать, что это меня сейчас волнует, хотя когда-то именно из-за развода я резко переменила свою жизнь и нашла себе работу, абсолютно не связанную ни с морем, ни с водными млекопитающими, ни с их тренерами.

И вот в теплый июньский день мы с моими девчонками встретились в аэропорту Внуково. Рейс, как это обычно бывает, откладывался, и мы расположились со своими вещами в каком-то закутке. Сумок и баулов у всех набралось немало, я, например, везла с собой свой любимый костюм для подводного плавания «Калипсо»единственный, в котором я чувствую себя в воде если не как рыба, то более или менее свободно. Мое внимание привлекла закрытая плетеной крышкой корзинка, которая вдруг начала подпрыгивать. Я протерла глаза, решив, что это зрительная галлюцинация, но тут Вика, заметив выражение моего лица, расхохоталась:

 Да, Таня, она действительно скачет! Эту корзинку мне передали сегодня утром для ребят с озера: они заказали черную кошку, и вот я ее и везу, и притом беременную!

Мы с Никой тоже засмеялись, и все втроем хохотали долго и с наслаждением, и не только из-за прыгавшей корзинки, но и просто так: мы предвкушали месяц, лишенный обычных московских хлопот, месяц, проведенный в великолепной компании, мы снова почувствовали себя такими же молодыми и беззаботными, какими были десять лет назад, когда познакомились в том же самом Ашуко.

С тех пор все мы успели выйти замуж и развестись (Никадаже не один, а два раза); Вика воспитывает сына, а Никадочку. Но это не мешает нам относиться друг к другу точно так же, как в то жаркое лето, когда мы встретились на скалистом берегу Ашуко и понравились друг другу с первого взгляда, что для женщин явление совершенно необыкновенное.

Впрочем, Ника и Вика дружили уже давно, с первого курса. Когда мы познакомились, они были еще студентками-медичками и приехали в экспедицию работать поварихами, я же тогда занимала важный пост и могла бы задрать нос, но не задралая работала в дельфинарии тренером; это и сейчас редкая профессия, но тогда тренеров, работавших с дельфинами, в стране считали на единицы, а уж женщин среди них почти не было. И вот, хотя прошло уже десять лет, все вернулось на круги свояВика, теперь врач-психиатр, и Ника, невропатолог, едут на биостанцию в качестве поварих, а я снова буду тренировать дельфинов. Наверное, мы постарели, но я этого не чувствую, наоборот, мне кажется, что с возрастом мы похорошели. Ника в юности была просто красивой, теперь же ее красота приобрела какую-то особую утонченность и изысканность. Вика, миниатюрная, кругленькая, круглолицая, со сверкающими темно-карими глазами за стеклами очков, которые все равно не могли оптически уменьшить их громадность (индусы говорят о таких очах: «глаза коровы», и это считается высшим комплиментом), просто расцвела; она никогда не считалась красавицей, но сейчас так и искрилась обаянием и остроумием.

Я считаю, что для этого ей просто надо было расстаться с тираном-супругом, но вслух этого не высказываю. Что же касается меня, хоть себя хвалить неудобно, но все же скажу, что все последние годы я боролась с лишней мышечной массойнаследством моего спортивного прошлогои победила в этой борьбе. Теперь я здорово постройнела и выгляжу как женщина, а не как член сборной команды по плаванию; вот только плечи остались у меня чересчур широкими, но с этим уже ничего не поделаешь.

Так что в тот день мы были в великолепном настроении, и никакие дурные предзнаменования нас не мучили; если и возникали какие-то предчувствия, то, скорее, ожидание любви; дельфинарий для нас всегда окружала атмосфера влюбленности, и все мы познакомились со своими будущими (первыми) мужьями именно там. И сейчас подспудно были готовы снова влюбитьсяпусть на месяц, пусть не очень серьезно, но все-таки влюбиться и помнить об этих мгновениях счастья потом, в серой московской жизни

Наконец объявили наш рейс, и мы пошли на контроль, опасливо закрывая корзинку с кошкой чемоданами.

Нам в тот день повезло: самолет задержался всего лишь на час, и в аэропорту Анапы уже ждал экспедиционный «уазик», который без приключений доставил нас на место. Впрочем, без приключенийэто в нашем понимании то, что у машины не отказали тормоза, мы не застряли на каком-нибудь особо крутом подъеме и не сорвались в пропасть. Ехать на тряском «уазике» по горной дороге, засыпанной камнями после оползней и размытой ливнями (грейдерщик помер, сообщил нам шофер, и трассу в этом году никто не чистил), большая часть которой к тому же проходит по краю обрыва, да еще по тридцатиградусной жаре,  удовольствие не из самых приятных. Когда мы к пяти часам прибыли наконец на место, я чувствовала себя так, будто кто-то пытался сделать из меня яичницу-болтушку. Представляю, какие ощущения испытывала во время переезда несчастная кошка!

Первым, кого я встретила, когда с трудом сползла с подножки «уазика», был мой старинный приятель Никита Вертоградов, работавший в дельфинарии тренером. Он радостно принял меня в свои объятия и, целуя, так крепко притиснул к своей широкой груди, что сломались висевшие у меня на шее солнечные очки на цепочке. Дорогие американские очки, сувенир на память от уехавшей за рубеж подруги! Правое стекло пошло трещинами, левая дужка отскочила Они теперь годились только в мусор.

Завидев Инну, жену Никиты, я, едва успев поздороваться, принялась жаловаться ей на мужа. Но она почему-то мне не посочувствовалапропустив мимо ушей рассказ о моей безвозвратной утрате, она, всплеснув руками, почему-то возмущенно спросила:

 Как?! И тебя он тоже обнимал и целовал?

Поварих тоже встретили с распростертыми объятиямикак всегда и даже более радостно, чем всегда. Выяснилось, что в этом году по совершенно необъяснимым причинам на наших работниц горячего цеха одновременно набросились всевозможные напасти: Галя и Рита, которых должны были сменить мои подруги, уехали раньшеу одной муж в Москве сломал ногу, а вторая сама здесь разболелась. Вторую смену поварихдвух девчонок-студентокс позором выгнали: мало того, что они готовили совершенно несъедобно, но еще и умудрились сварить суп из непотрошеной курицы! Оказывается, они пребывали в полной уверенности, что куры бегают под ногами, уже готовые для котла. Если учесть, что из одной синюшной и с таким трудом добытой курицы предполагалось приготовить полный обед на двадцать пять человек (курицу сначала варят, потом вынимают из бульона и режут на множество мелких кусочков, которые смешивают с рисом,  получается так называемый «куриный плов»), то можно себе представить, насколько оголодали обитатели биостанции!

В последние два дня перед нашим приездом кашеварил один из сезонных рабочих, студент Саша-тощий, проклиная свой длинный языкон неосторожно кому-то сболтнул, что в армии служил поваром.

Вика и Ника, войдя в положение, тотчас проследовали на кухню, а кошку поручили мне. Я успела только забросить свои вещички в домик Ванды, облобызаться с Тошкой, черным красавцем лабрадором моей тетушки (и с ней самой, разумеется, тоже), окунуться в море и отправилась на озеро.

И тут совершила крупную ошибку. Я по природе своей не кошатница, а собачница. Если иду по улице, то ни одна овчарка или сенбернар не пройдут мимонет, им обязательно надо подойти ко мне, положить передние лапы мне на плечи и облизать лицо, особенно если я в черном пальто, к которому замечательно прилипает собачья шерсть. Зато представители семейства кошачьих меня не очень-то жалуют, и эта неприязнь взаимна. Я кошек не понимаю. Это была величайшая самонадеянность с моей сторонывынуть кошку из корзинки, а саму корзинку бросить в лагере в полной уверенности, что незнакомая мурка, самым жестоким образом оторванная от дома, будет спокойно сидеть у меня на плече или на руках весь трехкилометровый путь до озера.

Биологическая станция Академии наук была расположена на самом берегу моря в расщелине между горами, покрытыми скудной, но зато крайне ценной и редкой, по словам наших ботаников, растительностью.

Тут, например, рос почти всюду уже вымерший бокаутвысокие и мощные раскидистые деревья с плодами в виде миниатюрных орешков, которые облюбовали симпатичные сони. Сам же лагерь со всех сторон был защищен кустарником, у которого много названий; мне больше всего нравилось прозвище, не вошедшее ни в какие определители,  держиморда; может, оно и не слишком благозвучно, но очень точно определяло его характер: попав в его заросли, самостоятельно выбраться из них было невозможно, разве что с огромными потерями для одежды и собственной кожи. Другие, более научные названия этого растениядержидерево, или «Христовы страсти»; они тоже отдают должное его загнутым назад огромным колючкам.

Горы были не слишком высоки, но склоны их со стороны моря были подвержены частым оползням, и проложенные чуть ли не по краю обрыва дороги настолько отличались от цивилизованных серпантинов (местами по ним проехать мог только вездеход), что это достаточно надежно защищало и сам дельфинарий, и реликтовые леса от слишком назойливых визитеров. К тому же непрошеных гостей настойчиво отлавливали пограничники, особенно в сумерки.

В трех километрах от базы находилось соленое озеро, на котором был построен дельфинарий дня публики, с трибунами и причалом для катеров из Анапы, Геленджика и Новороссийска, привозивших зрителей. От биостанции до «Дельфиньего озера» (так называлось это заведение) можно было добраться двумя путями: по верхней дороге, проходившей по горам мимо погранзаставы, и нижнимпо самому берегу моря; тут приходилось прыгать с камня на камень, и пройти, не замочив ног и не набив синяки, было затруднительно. К тому же узкая полоска берега проходила под крутыми скалистыми обрывами, и всегда сохранялась опасность камнепадов. Надо ли говорить, что я выбрала именно этот путь?

Впрочем, я бы добралась до озера вполне благополучно, если бы не кошка. Она совершенно озверела. Как только мы с ней дошли до кромки моря и она его увидела и услышала, то принялась вытьда, другого слова я и не подберу! Это было никак не мяуканье и не мурлыканье. Мне надо было бы сразу же повернуть назад и взять корзинку, но я же упрямая! И я храбро отправилась вперед. Кошка отчаянно царапалась и вырывалась; когда она попыталась кусаться, я от неожиданности ее выпустила. Она тут же шарахнулась подальше от пугавшего ее моря и попыталась взобраться вверх по обрыву, но это ей, к счастью, не удалось. Когда она соскользнула со скалы вниз, я хотела снова взять ее на руки, но не тут-то было!

И тогда я отправилась вперед, а черное, насмерть перепуганное создание пошло за мной, отчаянно, во весь голос, мяукая. И так мы с ней и шли: то я несла ее на руках, пока могла терпеть ее когти, то она брела за мной под самым обрывом, то я снимала ее с очередной отвесной скалы, опасаясь, как бы она не вызвала камнепад. Она не обратила внимания даже на ласточек-береговушек, тучами носившихся над нами, непрошеными гостями, когда мы забрели в их царствомы проходили под сплошь изрытой норками стеной из песчаника. Мы появились на озере не через сорок пять минут, за которые я обычно проделывала этот путь, а через полтора часа; первым, кто встретил нас, был мой бывший супруг.

Убедившись, что мы уже на месте, я отпустила кошку, она черной стрелой понеслась куда-то за домики, по направлению к лесу, и мы только ее и видели. Так как на этом ее роль в повествовании заканчивается, скажу только, что в течение ближайших трех месяцев и ее, и вскоре появившихся на свет ее котят наблюдали с расстояния не меньше ста метров, а к еде, которую ей оставляли за хозблоком, она подходила только ночью; очевидно, за это путешествие она настолько разочаровалась в людях, что предпочла своих детей воспитывать дикарями.

Сергей подошел ко мне и, видно, хотел что-то сказать, но только присвистнул, увидев мои окровавленные руки и грудь. Поэтому он произнес только: «Привет!»и отвел меня в радиорубку над пустыми трибунами, где была аптечка; в рубке тоже никого не было. Первые мгновения нашей встречи прошли как-то скомканно; да и что скажешь в ситуации, когда он протирал мои царапины ваткой, смоченной в перекиси, а потом мазал их йодом, а я еле удерживалась, чтобы не вскрикнуть вслух?! У нас с Сергеем были очень странные отношения: жить с ним было невыносимо, но стоило только ему увидеть меня после длительной разлуки, как он, казалось, вспыхнул такой же пламенной страстью, как и в начале нашего романа.

Обработав мои раны, он принялся меня целовать. Я не сопротивлялась, не желая его обидеть, к тому же знала, что сопротивление только его разожжет. Когда же его поцелуи стали чересчур настойчивыми, то, мягко отстранясь, я напомнила ему, что мы здесь не одни. Как ни странно, но оказалось, что на всем Дельфиньем озере мы были именно однине считая, конечно, зверей!

 Не бойся, Татьяна, часть ребят уехала в Новороссийск с последним катером, и они вернутся только завтра утром, к первому представлению, а остальные ушли в гости на базу. Я дежурный.

Но я достигла своей цели: мой вопрос переключил его на другое, пыл его угас, и я отошла и села на трибуну, предприняв следующий отвлекающий маневр:

 Слушай, а попить у тебя не найдется? Я, кажется, потеряла много крови!

 В таком случае надо это восполнить не водой, а шампанским!

И он схватил меня за руку и потащил вниз; я еле успевала перепрыгивать со ступеньки на ступеньку, для него же это было привычным делом. Я боялась, что он поведет меня к себе в домик, который вместе со скромными жилищами других тренеров располагался за озером у границы леса; там мне трудно было бы с ним справиться. Но мы дошли всего лишь до близлежащего вагончикатренерской, где оказался холодильник. Он вынул оттуда бутылку полусухого «Абрау-Дюрсо»: