От любви с ума не сходят - Арнольд Ольга Романовна

Ольга АрнольдОт любви с ума не сходят

Все персонажи данной книги целиком рождены фантазией автора и не имеют ничего общего с реальными людьми

1

Когда умерла моя сестра Александра, мне было восемнадцать лет, и хоть я и горевала, но моя тогдашняя бурная жизнь не дала мне целиком погрузиться в переживания. Я в том - 1986-м - году училась на втором курсе мединститута, наслаждалась обретенной после нудной школы свободой и первым настоящим романом, и смерть сестры казалась мне какой-то нереальной. Не очень заинтриговали меня в то время и некоторые таинственные обстоятельства ее гибели. Как ни странно, сейчас, когда прошло десять лет, как ее похоронили, я чувствую себя ближе к ней, чем при ее жизни. Наверное, это оттого, что мне недавно стукнуло двадцать восемь, и мы теперь с ней ровесницы. А может, просто я повзрослела, и меня мучает смутное чувство вины перед ней.

Дело в том, что хоть мы и сестры, но природа одарила нас совершенно по-разному. Александру все всегда считали неудачницей, и я не помню ее улыбающейся - мне кажется теперь, что на лице ее была написана ее судьба. Кстати, хоть мы и были с ней похожи, нас никто не принимал за сестер. Аля, несмотря на правильные черты лица, унаследованные от мамы, казалась некрасивой, чуть ли не дурнушкой - настолько ее портило мрачное выражение физиономии и постоянные морщинки меж бровей; она вечно выглядела чем-то озабоченной, и мои веселые подружки всегда затихали, встретившись с ней взглядом.

К тому же она хромала - это была легкая хромота, почти незаметная, она с ней родилась; другая бы на ее месте, например я, научилась бы находить в этом незначительном дефекте свои плюсы или, во всяком случае, не обращала бы на это внимания - ведь Аля прекрасно ходила на лыжах и даже танцевала, когда никто этого не видел - но Александра никогда не забывала о своей «ущербности», и я думаю, что именно это мешало ей больше всего в отношениях с мальчиками, а потом с молодыми людьми. Вернее, никаких отношений и не было, и невозможно помешать тому, чего нет.

Я же - совсем другое дело. Если я родилась не в рубашке и не с серебряной ложкой во рту, то, во всяком случае, любимой и долгожданной доченькой - и оправдала все ожидания родителей. При моем появлении на свет у колыбели наверняка стояла какая-то добрая фея; я в это долго верила и все время читала и перечитывала сказку о спящей царевне. В детстве я была очень хороша собой, и мои родители не раз вынуждены были отбивать атаки фотографов, мечтавших снять такого красивого ребенка для обложки какого-нибудь журнала. С пеленок я отличалась добродушным и жизнерадостным характером, и даже шалости мои, насколько я помню, доставляли окружающим удовольствие. Я прекрасно сходилась с другими детьми - точно так же, как и сейчас мне ничего не стоит познакомиться с кем угодно и тут же стать необходимой этому человеку. Мой веселый нрав особенно подчеркивал угрюмый характер старшей сестры; одна из двух ее подруг студенческих лет перекочевала ко мне и стала моей близкой приятельницей, несмотря на разницу в возрасте.

Мы обе учились очень хорошо, но если Аля была трудолюбива, как пчелка, и ночами сидела за учебниками, то я все схватывала на лету; Аля, насколько я помню, часами упражняла свою память, чему я страшно удивлялась - в наивности своей я не представляла, как можно что-то забыть, если хочешь это запомнить.

Усидчивостью особой я не отличалась и наверняка бы приносила домой не только хорошие отметки, если бы большинство учителей не любили меня и не закрывали глаза на некоторые мои огрехи. Как ни странно, любили меня и одноклассники: я не была ни задавакой, ни зубрилкой, всегда давала списывать и никогда не ябедничала, а наоборот, готова была взять чужую вину на себя. Это, кстати, и послужило причиной самого крупного конфликта в школе - я отказалась в свое дежурство отмечать нарушителей дисциплины и поссорилась с нашей классной дамой, но завуч тут же все замяла, и меня оставили в покое. За это приходится благодарить моих родителей. «Никогда не стучи» - это было их кредо; мама говорила мне, что только так можно сохранить себя, живя среди кагэбэшников и доносчиков. Словом, я была идеальным ребенком, а потом стала идеальной девушкой - тем более, что я слегка подурнела, а потому не вызывала особой зависти и ревности у своих сверстниц, хотя могла бы: я всегда пользовалась исключительным вниманием противоположного пола.

Сейчас, когда я изложила все это на бумаге, меня снова охватывает удивление: каким образом, несмотря на все эти мои достоинства, Александра меня не возненавидела? Но тем не менее, хотя с моим появлением на свет она и вовсе отошла на второй план (сомневаюсь, чтобы она когда-нибудь была в семье на первом), она относилась ко мне вполне по-сестрински. Конечно, сказывалась разница в возрасте и в темпераменте, и потому между нами не было особенной близости - но никогда она не показывала, что завидует мне. Не знаю, какие чувства она испытывала, когда я, не прилагая никаких усилий, одерживала очередную победу и наши родители, забывая о правилах педагогики, восхищались мною вслух. Но я никогда не ощущала, чтобы от нее исходило недоброжелательство или какие-либо злые помыслы - а мои инстинкты редко меня обманывают.

Почти все члены нашей семьи во многих поколениях занимались медициной, и не просто медициной, а психиатрией.

Поэтому жизненный путь и Александры, и мой был предопределен: никто из наших близких не сомневался, что мы пойдем по стопам своих далеких и недалеких предков. Мы и пошли, но не потому, что такова была воля родителей, а потому, что более интересного поприща для себя не видели. Вернее, это я не видела ничего более завлекательного, за Алю ручаться я не могу.

Когда она поступала в институт, я только училась выводить буквы. Вглядываясь в корявые палочки, вкривь и вкось гулявшие по тетрадному листу - чистописание всегда было для меня самым жутким предметом - папа с гордостью констатировал:

- У Лидочки уже медицинский почерк!

В нашем доме - а мы жили в двух комнатах огромной коммунальной квартиры совсем рядом с Мариинкой - часто собирались гости, все так или иначе связанные с наукой о душе - или с искусством, в котором без души не обойтись. В Питере во времена моего детства еще не вымерли седовласые и седобородые профессора, и не все врачи-евреи еще отправились на историческую родину. Моя мама в прошлой жизни наверняка была какой-нибудь Аннет Шерер или мадам де Сталь - но в жизни реальной ей только изредка удавалось блистать в роли хозяйки салона, и одним из первых моих впечатлений детства был образ мамы в черном платье с большим декольте, занимающей наших рафинированных посетителей светской беседой. Милая мама - она и сейчас, почти в шестьдесят, вполне может носить платья с глубоким вырезом. Она до сих пор красива; ее царственная наружность доставила ей в свое время немало неприятностей - в частности, ее до сих пор не выносит одна очень академическая дама со звучной фамилией, которая прибрала к рукам в моем родном городе чуть ли не всю психиатрию. Поэтому маму очень обрадовало то, что любимая дочка не унаследовала от нее ни вызывающей всеобщую женскую ненависть стати, ни соответствующего характера.

Так вот, с детства я слышала разговоры о сложных случаях, об историях болезни и медицинских ошибках, и, главное, - о тайнах человеческой души.

Приходил пожилой интеллигентный доцент с козлиной бородкой, Сергей Александрович Ручевский, который учился еще вместе с моим отцом, и заводил разговоры о раздвоении души Ивана Карамазова. Вообще Достоевский был любимым писателем нашего маленького кружка - а любимым занятием было ставить диагнозы его героям. Именно поэтому я прочла «Преступление и наказание» чуть ли не раньше «Приключений Тома Сойера». Меня страшно занимала именно загадочность человеческой психики во всех ее проявлениях - и, по-моему, уже в десять лет я могла сказать, чем, например, галлюцинации отличаются от иллюзий. Я знала, что стану психиатром, чтобы разгадывать тайны мозга.

Естественно, о клятве Гиппократа речь на этих интеллектуальных посиделках напрямую не велась, но этические проблемы советской психиатрии, которая в то время была всеобщим жупелом и которую каждый день ругательски ругали по Би-би-си и «Голосу Америки», не могли остаться на них в стороне. Я хорошо помню - я уже была в достаточно сознательном возрасте, чтобы вникнуть в суть дискуссии, - как однажды Аля, тогда еще студентка, вмешалась в разговор старших:

- Как вы можете серьезно говорить о диагнозе «вялотекущая шизофрения», вы же знаете, что Снежневский специально придумал этот термин, чтобы клеймить им диссидентов! - возмущалась она.

- Аля, но вы не можете отрицать, что есть заболевание с таким комплексом признаков, - спокойно попытался урезонить ее Ручевский, но Аля уже закусила удила и, окинув всех горящим взглядом, воскликнула:

- Я не хочу разговаривать с пособниками убийц из КГБ! - и, зарыдав, убежала, хлопнув дверью.

Хорошо помню неловкость, которая воцарилась в комнате; потом самый старший из присутствовавших, профессор Нейман, сказал:

- Да, Аннушка (мою маму зовут Анной), трудно вам будет с такой правдолюбкой. Зато пациентам будет с ней легко.

Не знаю, утешили ли эти слова моих родителей - вряд ли - но они точно выразили суть дела. Александра была очень трудным в общежитии человеком, но ее пациенты действительно ее боготворили (в этом мне предстояло скоро убедиться самой). Свою миссию в жизни она видела в том, чтобы облегчать человеческие страдания - этакая Флоренс Найтингейл и мать Тереза в одном лице. Так что даже психиатрию, свою профессию, мы с ней воспринимали по-разному.

Мне всегда казалось, что мои родители сами страдали от того, что не так, как должно, относятся к старшей дочери, но ничего поделать с собой они не могли. Так она и росла - падчерицей в своей собственной семье. Как выяснилось, это соответствовало истине - но об этом я узнала только после ее смерти. Как-то в поисках своей метрики я залезла в ящик папиного письменного стола, где хранились документы, и наткнулась на свидетельство о смерти Беловой Александры Владимировны. Не Неглинкиной, как мы все, а Беловой! Я тут же побежала к маме за объяснением - и его получила:

- Видишь ли, Лида, я была беременна, когда выходила замуж за твоего отца. Но Володя всегда считал Алю родной дочерью - и все вокруг так считали.

- Так как же она узнала

- Это все твоя московская тетка Саша! Мы с тех пор с ней не разговариваем Черт потянул ее за язык - она проговорилась. Думаю, что она это сделала намеренно. Ты же знаешь, какой характер был у твоей сестры - она тут же взяла мою девичью фамилию и уехала от нас в Москву.

- Мама, а кто был ее настоящим отцом?

Мама смотрела на стенку перед собой невидящим взором; мне показалось, что она унеслась мыслями куда-то далеко, в свои молодые годы - представляю, сколько мужчин лежало тогда у ее ног - и не только у ног; оказалось, кое-кто забирался и повыше. Я молчала; наконец, она вспомнила обо мне и, обняв меня за плечи, тихо сказала:

- Извини, вот об этом я никому не скажу.

Я могла бы настаивать и канючить, но я слишком хорошо знала свою маму - это было бесполезно. После этого эпизода я все чаще стала задумываться о судьбе своей несчастной сестры.

После смерти Али о ней старались у нас не вспоминать. Во всяком случае, вслух - это было табу. Мне кажется, что моих родителей постоянно мучили угрызения совести - они винили себя в ее гибели. Александра каким-то образом выпала из окна ординаторской на пятом этаже во время ночного дежурства и разбилась насмерть. Хотя официально причиной смерти считался несчастный случай, они были убеждены, что она сама лишила себя жизни.

Когда дочь или сын кончают с собой, это трагедия для любой семьи - но для профессиональных знатоков человеческих душ особенно. Как же они, с их опытом и знаниями, недосмотрели, не вникли, допустили? И поэтому мои родители попытались внушить себе, что ничего подобного не было, а просто Аля, пытаясь закрыть окно - та осенняя ночь выдалась особенно холодной - по своей собственной неосторожности потеряла равновесие и упала. Вот так.

Я тоже долго в это верила - мне так было удобно. Как ни странно, заставила меня усомниться в этой версии тетя Саша-та самая, что раскрыла Але секрет ее рождения. Тетя Саша была маминой двоюродной сестрой и белой вороной в нашем обширном семействе. Во-первых, она не была не только психиатром, но даже медиком. Во-вторых, она отличалась чертой характера, совершенно нетипичной для нашей фамилии - она любила посплетничать, и притом злобно. После того как она «проговорилась», мои родители старались держаться от нее подальше. Но так как почти все наши родственники жили в Москве и периодически мы к ним туда наезжали - чаще всего по печальным поводам, например по случаю похорон очередной престарелой тетушки - то это им не всегда удавалось. И вот однажды на поминках по дальней родственнице (кажется, мачехе второго мужа племянницы покойного супруга тети Лены) тетя Саша ухватила меня за руку и чуть ли не силком отвела в сторону.

- Ах, как ты расцвела, деточка, - шептала она, чересчур близко ко мне прижимаясь (за что я не люблю этих незамужних тетушек, так за их скрытые лесбийские наклонности). - Как я рада тебя видеть! Когда замуж тебя будем выдавать?

Я сухо ответила, что фактически замужем.

- Чудненько! Не то, что твоя сестрица-покойница - пусть земля ей будет пухом! Перед смертью она совсем исхудала - видно, сохла по кому-то. Просто так ведь в окно не бросаются!

Меня ее слова заинтриговали и, отбросив брезгливость, я хотела уже расспросить ее о последних днях моей сестры, как тут мне на выручку примчалась мама - она набросилась на оторопевшую тетю Сашу, как львица, защищающая единственного оставшегося в живых детеныша, и утащила меня с собой за общий стол. Но семя уже упало на благодатную почву, и я продолжала размышлять о словах тетки. Никто из нас не знал, что у моей старшей сестры были мужчины или вообще поклонники - мы все считали, что Аля - старая дева. Женщина, избравшая своим идеалом достопочтенную Флоренс, не может не быть таковой.

Я не помню, чтобы Аля когда-нибудь влюблялась по-настоящему - все ее привязанности были чисто платоническими. Например, она обожала молодого учителя, преподававшего у нас в школе физику (через десять лет, на моем выпускном вечере, он признавался мне в любви). Она была влюблена в пожилого преподавателя с кафедры нервных болезней - у него был печальный и благородный вид (он был бы похож на рыцаря Печального Образа, если бы не был таким коротеньким), и он очень красиво говорил о врачебном долге. Но о моих многочисленных ухажерах она отзывалась свысока - земное и пошлое ее не интересовало. Бедная моя закомплексованная сестричка

Последние два года, проведенные ею в Москве, мы виделись не часто, но мамины соглядатаи - в лице ее любимой сестры Елены и ее сына, моего двоюродного брата Вахтанга - держали нас в курсе Алиных дел.

Но они не сообщали нам ничего о её личной жизни - то есть они были убеждены, что личной жизни у нее нет, благо Аля горела на работе и на всякие глупости у нее не оставалось времени. Вахтанг на пять лет старше меня, и, соответственно, он был на пять лет младше Али - так что по всем параметрам он был самым подходящим конфидентом, тем более что он еще более усовершенствовал нашу фамильную черту - способность к легкому общению - свойство, которого моя старшая сестра была лишена начисто. Его рано умерший отец, грузин по национальности, передал ему по наследству приятную внешность и умение ладить с женщинами - впрочем, не просто с женщинами, а с любыми особами женского пола вообще, в каком бы возрасте они ни находились. Не стала исключением и Аля: она мне сказала в одну из последних наших встреч, что Вахтанг для нее - луч света в темном царстве. После загадочных слов тети Саши я постаралась вытрясти из Вахтанга все, что он об этом знал, и чуть не вытрясла из него душу. Но ничего нового он припомнить не смог - разве что подтвердил, что Аля в последние месяцы жизни побледнела, похудела и еще больше замкнулась в себе.

С этого момента я все чаще и чаще стала думать об Александре. Я постепенно пришла к убеждению, что она покончила с собой - она никогда не была чересчур жизнерадостным человеком, а после того, как обнаружила, что отец ей - не отец, и вовсе почувствовала себя лишней в этой жизни И эта ее ужасная работа, которая выматывала ее всю целиком И, наконец, несчастная любовь (зная мою сестричку, я была уверена, что она не создана была для любви счастливой).

Мысль о том, что ее могли убить, не приходила тогда мне в голову. Об этом я задумалась много позже, когда мне в руки попали некоторые документы.

А где была я, когда сестра сводила счеты с жизнью? Как всегда, была весела, всем довольна и порхала, не задумываясь о бренности всего земного. И даже на летние каникулы не поехала ее навестить - вместо этого отправилась с друзьями в Карелию.