Как представляется Эйфории, у детей и внуков миссис Берил важные должности в Сити и в Вестминстере и загородные дома, где они отдыхают в выходные дни, поэтому они не скоро заторопятся на Финчли-роуд, как бы ни сложились дела в экономике. В душе она переживает за миссис Берил и даже немножко надеется, что ее дети и дети их детей лишатся работы и вынуждены будут опять жить с матерью и бабушкой. Но надежда эта несильная, ведь это положило бы конец и ее работе, а ей эта работа нравится, несмотря на то что здесь редко услышишь доброе слово и никто не говорит «люблю тебя», прежде чем положить телефонную трубку. Ей будет не хватать взбивания подушек, чистки столового серебра, протирки хрусталя, обработки пылесосом штор и удаления пыли с канделябров перьевым опахалом; все это не было включено в первоначальный перечень ее обязанностей, но что поделать, если горничная-испанка часто болеет и, пользуясь слабым зрением хозяйки, почти никогда ничем таким не занимается. «Ты создаешь плохой прецедент», пугает Эйфорию Настя, но ей хоть бы что. Лучше уж чистить приборы, чем сидеть на кухонном табурете и ждать смерти хозяйки, чем занимаются все остальные домашние помощницы на Финчли-роуд. Потому-то у всех них избыточный вес. Полнотацена, которую они платят за свой единодушный молчаливый отказ становиться в дополнение к помощи еще и уборщицами. А еще ей не нравится бездельничать. И хочется сохранять расположение миссис Берил, чтобы и дальше любоваться ее чудесным рукоделием и читать красивые истории, которые та вышивает, доказывая свое добросердечие сладкими воспоминаниями, пусть и утверждая при этом, что они горькие. Разговоров с Настей об англичанах ей тоже будет не хватать в случае увольнения. Дело, впрочем, не в ее личных интересах. Жизнь старой леди приближается к концу, а стариков, с точки зрения Эйфории, следует чтить. С ее точки зрения, не должно такого быть, чтобы старики оставались без награды за прожитое в виде любви детей, долгожительства и скорой близости к Христу, как бы они ни бунтовали против Него в прошлом.
Все старушки милые, говорит она и добавляет:Ipso facto. (Принцесса научила ее, что это значит «по своей природе».)
Нет уж, ее я милой старушкой не назову, доносится из кухни голос Насти. Даже не подумаю!
8
Маноло Кармеллиу которого Шими унаследовал, видимо, острую памятьникогда не забывал, где находилась его жена, когда он впервые ее увидел, как она его поразила, что он ей сказал и с каким чувством возвращался домой в тот вечер.
Он так и не собрался с духом спросить ее, что она сама подумала, когда увидела его в первый раз. Отсюда происходила, должно быть, вторая жизненная слабость Шими: не тщеславие, нетслепота к другому. Нехорошо говорить так о Маноло, учитывая, что он увидел только еежелтоволосую Соню Жилиник с раскосыми рысьими глазами, Соню Жилиник, стоявшую в одиночестве, комкавшую расшитый платок, старавшуюся остаться незамеченной. Маноло показалось, что она сходит с ума от застенчивости. Но он возжелал того, что увидел, а желаниесобственническое чувство.
Он пришел на танцы в ратушу Шордича не для того, чтобы влюбиться. Он просто собирался повеселитьсяи вдруг увидел ее. «Осторожно, она еврейка», предостерег его друг, видя, что он собирается с духом для знакомства. «Ну и что, разве это проблема?»«Может стать проблемой, когда она узнает, что ты не еврей». «Я не собираюсь на ней жениться». «Посмотрим, что ты потом запоешь».
Друг не ошибся.
Можешь сразу не отвечать, но я тебя люблю, признался он уже на втором свидании.
Она не покраснела, а пожелтела: вся желтизна волос перелилась в ее щеки. Она отличалась от него так сильно, как только могут отличаться друг от друга два существа с одной планеты. Ее лицо было вдвое длиннее, чем у него. Когда она откровенно печалиласьа так произошло, когда он сказал ей, что при всей своей смуглости он не еврей, ему казалось, что ее лицу не будет конца. Он испускал свет, она свет похищала. Его глаза плясали, ее косили, как будто от стыда перед тем, что видели. Она казалась сотканной из тайн, он был олицетворением откровенности. Она выглядела одинокой, он никогда в жизни не бывал одинок.
Когда я впервые тебя увидел, то подумал, что ты только что спустилась с гор, сказал он ей.
С каких гор?
Не знаю. Может быть, это твои предки спустились с гор?
Да, с Карпатских.
Какие они?
Я никогда там не была, но бабушка говорила, что, бывало, не могла уснуть ночью от страха, слушая вой волков и рычание диких кошек.
Это именно то, что я услышал, когда впервые с тобой заговорил.
Боюсь, во мне нет никакой дикости, возразила она.
Он обдумал ее слова. Нет, не дикость, а какая-то взъерошенность, наморщенность, не потрепанность, а неухоженность, как будто ее неаккуратно сложили и задвинули в ящик: мятая юбка, блузка, одетая во второй, а то и в третий раз, лямки комбинации не совсем на месте и не вполне чисты. Многовато пудры и одеколона. Легкий душок нафталина. Все это его скорее отталкивало. Ему хотелось ее встряхнуть. Он понял, что она бедна. Она жила в маленьком домике, в большой семье. Должна была довольствоваться малым. Что ж, он все это исправит. Он вкалывал механиком и прилично зарабатывал. Он учился в Болонье, в компании «Мазерати». Его родня была с Мальты, хотя притворялась итальянцами, но это не мешало ей выбиваться в люди. Рестораны, кафе-мороженое, пошивочные мастерские. Его отец, закройщик на Сэвил-роу, имел видных клиентов, отдававших предпочтение именно ему. На двери его примерочной красовалась фотография, на которой он с куском мела во рту снимал мерку с Рудольфа Валентино для костюма, в котором тому предстояло охотиться вместе с королевской семьей. Маноло нравилось думать, что у него есть связи, чтобы помочь этой девушке, спустить ее с гор, увезти в приятное место, придать блескав общем, полностью обслужить мотор.
Он не знал, ждала ли она его, но он ее ждал.
Еврейство не оказалось проблемой.
Любой еврей, которому я кроил костюм, мог бы сойти за итальянца, сказал ему отец. Особенно когда его наряд был готов. Тебе бы найти славянку с лошадиным лицом. Но раз ты утверждаешь, что счастлив
Семья Сони тоже не оказала сопротивления. У Маноло была более семитская внешность, чем у них самих. Когда он явился с визитом, навьюченный подарками и сыплющий шутками, гоями выглядели они. Главное, они были рады сбыть ее с рук. Она была старшей из семи сестер. Куда девать еще шесть? Они приняли бы с распростертыми объятиями еще шестерых маноло.
У пары родились двое сыновей, погодки Шими и Эфраим. Скорость их появления удручила Соню. Ничего не получалось у нее легко, она постоянно трусила. Страх находил ее в любом тайнике. Вечно она видела уголками своих раскосых глаз паразитов и насекомых, моль, гигантских пчел, армии муравьев. Маноло перевез семью в Литтл-Стэнмор, где ему предложили работуремонт машин для шишек. Там он нашел жильенижний этаж коттеджа для рабочих, под которым находился еще и полуподвал, из чьих окон были видны только ноги прохожих. Назвать это сельской местностью можно было только с натяжкой, тем не менее Соня умудрилась и там увидеть змею. На дорожке. Там, там! Неделю она не покидала дом. «Убейте ее, убейте!»кричала она, замечая в их маленьком садике малейшее движение, и малышам приходилось охотиться при помощи своих пластмассовых лопаток на слизня или на дождевого червя.
Вот откуда это было у Шими. Не малодушие, а безымянная неудовлетворенность, некое расставание с иллюзиями, появившееся еще до того, как могли возникнуть иллюзии.
Неудивительно, что у отца он был нелюбимым сыном.
* * *
Он читал за кухонным столом, притворяясь нормальным мальчиком, когда получил первую оплеуху. Он знал, чем ее заслужил, и испытал почти что облегчение после трехдневного ожидания, когда же разверзнется земля. Пощечина была отвешена походя, тыльной стороной ладони. Шими вобрал голову в плечи, чтобы не поворачиваться, чтобы не видеть в отцовских глазах презрения.
Это, смекнул он, было равносильно признанию своей вины.
Второй удар был сильнее первого. Для этого удара отцу пришлось набраться решимости и вернуться, накопив злость. Первый был нанесен открытой рукой и напоминал те подзатыльники, который учитель походя раздает шкодливым ученикам. Для второго отец сжал пальцы в кулак. Шими почувствовал костяшки отцовских пальцев по своей скуле, и из его глаз брызнули слезы. Вряд ли это был плач, скорее, от удара лопнул резервуар со слезами. Но он все равно не обернулся, а только глубже втянул голову в плечи. Ждать ли третьего удара?
Кажется, отец сопроводил кару словами: «Ты мне не сын». Или это был его собственный голос?
Но если эти слова произнес отец, то он ими и ограничился.
В его молчании ощущалась угроза, и это пугало. Бывают прегрешения, для клеймения которых не хватает всех возможностей языка.
Его мать была наверху, в постели. В очередной раз страдала мигренью. Не этого ли дожидался целых три дня отецвозможности поколотить сына не на глазах у жены? В перепуганном мозгу Шими мелькнула и более страшная мысль: вдруг мать потому и слегла, что тоже знает? Не это ли причина ее мигрени?
Объяснения, как кто-либо мог все пронюхать, не существовало. Он убедился, что в доме пусто, прежде чем начать копаться в корзине с грязным бельем матери. Эта пустота в доме и стала для него подсказкой. Один из величайших уроков, который он усвоил с тех пор на всю жизнь, гласил: никогда не оставляй мальчишку одного в пустом доме.
Кто же мог подсмотреть за его занятием?
Мать? Ни в коем случае: она упала бы в обморок.
Отец? Тоже нет. Он бы прямо там задал Шими по первое число.
Оставался только Эфраим. Эфраим, слонявшийся по дому, искавший, какую бы пакость учинить, что бы стянуть у Шими, какую бы гадость подбросить ему в шкаф.
Эфраим, на которого Шими мог бы, если бы не признал, не воспротивившись наказанию, собственной вины, попробовать переложить часть ответственности.
Несмотря на то, что Эфраим был младше Шими на десять месяцев, все знали, что он сильнее брата по характеру. Семейный клоун. Никто не заклеймил бы Шими как лгуна, обвини он брата в предложении учинить эту проказу. Опять Эфраимовы штучки! «Не дрейфь, Шим, давай, пока дома никого нет!» У Эфраима был заразительный смех, круглая физиономия, широкий рот, белые зубы. Вылитый арабский беспризорник. Ни секунды не мог усидеть на месте. Если бы он стянул у вас бумажник, вы бы только беспомощно улыбнулись. Плутишка, всеобщий любимец. Но чтобы на такое решился сам Шими с его скорбным взглядом и опущенными уголками рта?! То, что в исполнении Эфраима выглядело бы проступком, простительным по бурности натуры, у Шими превратилось в гнетущее, тяжкое преступление.
Потому отец его и ударил: потому что он не был милым плутишкой.
Выходило, что на него донес Эфраим, вечно искавший и находивший неприятности. Это объясняло трехдневную отсрочку. Три дня Эфраим глупо хихикал про себя, а потом не выдержал и выдал брата.
Нескончаемый стыд жужжал вокруг Шими, как рой шершней. Деяние, разоблачение деяния, кара за деяние. Спустя годы Шими раз за разом снилось, что онего мать и что на нем лежит отец. Он все еще помнит, каким мягким был в этом сне его разинутый рот.
Дальше той затрещины как будто не пошло. Но его смирение оказалось прообразом дальнейшего.
В присутствии отца он не чувствовал себя мужчиной.
9
Тебе очень идет, говорит Эйфории Принцесса. Не уверена, удобно ли тебе будет помогать мне в этом в ванной, но на открытие сессии парламента или на встречу с королевой ты теперь вполне могла бы отправиться.
Эйфория старательно исполняет реверанс.
Для того и куплено, миссис Берил.
Где ты предполагаешь повстречать королеву? У меня под кроватью?
Сарказм Принцессы Эйфории нипочем.
Нет, миссис Берил, в ее доме.
Она предложила тебе работу?
Нет-нет, мне очень нравится работать у вас. Просто наведаюсь к ней на чай.
С этими словами она распускает шнурок, стягивающий ее цветастую сумочку, и достает приглашение на летний прием в королевском саду.
Это «Примарк»? интересуется Принцесса.
Эйфория недоуменно смотрит на приглашение.
Я не об этом, говорит Принцесса. Я про сумку. Ладно, показывай.
Эйфория показывает Принцессе свою сумочку.
Я про приглашение!
Сконфуженная Эйфория роняет приглашение, после чего с трудом поднимает его из-за узости юбки.
Смотри не урони чего-нибудь при принце Филиппе,советует ей Принцесса.
Она с некоторым раздражением изучает приглашение от лорда-камергера на прием в саду Букингемского дворца. Саму ее приглашали в Букингемский дворец всего четыре раза, что, учитывая ее почтенный возраст и связи, очень мало по сравнению с одним разом Эйфории, не способной похвастаться ни почтенным возрастом, ни связями.
Что за службу ты сослужила обществу, заработав это приглашение? интересуется она.
Эйфория сияет от гордости.
Мой мужпожарный.
Это прием для пожарных?
Он рисковал жизнью, спасая младенца. Целых два раза.
При упоминании первого младенца Принцесса морщит нос, а при упоминании второго отворачивается.
Тогда объясни, зачем явилась сюда в платье, в котором собралась к королеве? Ты отправишься туда после работы? Не поздновато ли для приема в саду?
Я надеялась на ваш совет, миссис Берил. Настя говорит, что по части королевского протокола вынадежный авторитет.
Не хочешь ли ты сказать, что ты и эта молдавская неряха обсуждаете в моей кухне королевский протокол?
Эйфория загораживает лицо приглашением от лорда-камергера.
Не все время, миссис Берил.
На какую же тему тебе понадобился мой совет? Годится ли твое платье?
Оно не слишком яркое?
Да уж, яркое, но, исходя из моих знаний о королеве, оно ей, скорее, понравится. Она много раз объезжала страны Содружества и пристрастилась к этническим одеяниям. Принц тоже любитель смуглых женщин в ярких одеждах. Я бы посоветовала еще тюрбан, если он у тебя есть. Если нет, я бы соорудила его тебе из скатерти. Только не огорчайся, если тебе не удастся ни с кем из них поздороваться за руку.
Это предположение Эйфория отметает решительным движением головы. Похоже, она сама кое-что смыслит в королевском протоколе.
В приглашении написано, что хозяевам доставит удовольствие мое общество, говорит она. Значит, рукопожатие будет. Что передать ей от вас?
Принцесса размышляет.
Было кое-что, да я запамятовала, говорит она.
Настя, находясь в кухне, подслушала этот разговор.
По-моему, вид у тебя в самый раз для встречи с королевой, говорит она Эйфории, улучив момент остаться с ней наедине.
Миссис Берил того же мнения.
Нет, просто миссис Берил к тебе снисходительна. Извини, но для нее тыдешевое развлечение. Пакетный тур. Так уж англичане относятся к чернокожим.
Она сказала, что мое платье красивое.
Да, для чернокожей.
Я и есть чернокожая.
Миссис Берил видит твою черноту иначе. Мой дружок читал книгу о том, что для людей Запада восхищение культурой восточных народовспособ смотреть на них сверху вниз. Высокая оценкановый вид империализма.
Я не с Востока.
Для людей Запада все мыВосток.
Ну и ладно, все равно я пойду на прием в саду в этом платье.
И правильно. Только не дай королеве оскорбить тебя словами, что у тебя славный вид. Ты ее опереди, первой скажи ей, что она славно выглядит.
Передать ей что-нибудь от тебя?
Настя задумывается.
Скажи ей, что времена культурного присвоения прошли.
Эйфория кивает, хотя про себя решает, что не станет говорить такого королеве.
И спроси ее, спохватывается Настя, не найдется ли у нее свободного принца мне в мужья.
Чтобы доказать свое утверждение о высокомерно-снисходительном отношении миссис Берил к экзотике, Настя на следующей неделе надевает на работу молдавский национальный наряд. Она уверяет Эйфорию, что это взбесит миссис Берил.
Как я выгляжу? спрашивает она хозяйку, вертясь перед ней.
Дерьмово, отвечает Принцесса.
10
Простимся, Дорогой Дневник, с дорогим Альбером, но прежде чем перейти к «Б»собственно, никаких «Б» я не наскребу, не считая Болдуина, поцеловавшего мне в детстве руку, и Блэра, поцеловавшего меня в щеку в старости, я должна подчеркнуть свою решимость не уходить из жизни в таком потрясении и ожесточении, как вышло у Альбера. Изволь располагать все в строгом порядке, не то под конец взвоешь. Записывай, что где лежит. Так, на всякий случай. Препятствуй расползанию.
Так называемая деменция, решила она, всего лишь неспособность соблюдать внятную систему регистрации. Лишиться ума значит забыть, как ей пользоваться.