Я не слышу тебя, милый. Я отдала свои уши Чарли.
Он снова что-то говорит.
Я не понимаю, что ты говоришь.
Он бросает сумку и встает на колени рядом со мной. Он захлопывает мой ноутбук и обнимает меня за плечи, почти до боли.
Он что-то кричит мне. Я по-прежнему не слышу его, но знаю, что он кричит, по напряжению в его глазах и синим жилкам, проступившим на шее. Он кричит то же самое, что пытался сказать, будто в замедленной съемке, так что я читаю по губам.
Прогнись.
Я поднимаю голову и смотрю на потолок.
Не понимаю.
Он выкрикивает это снова и снова, тряся меня за плечи.
Проснись?
Да! кричит он и перестает меня трясти.
Я не сплю.
Нет, спишь.
Понедельник
Велмонтбогатый пригород Бостона с трехполосными улицами, благоустроенными двориками, велосипедной дорожкой, петляющей по всему городу, закрытым загородным клубом и площадкой для гольфа, с центром, утыканным бутиками, спа-салонами, магазином «Гэп» и школами, которыми все хвалятся как лучшими в штате. Мы с Бобом выбрали этот городок из-за его близости к Бостону, где мы оба работаем, и из-за успешной жизни, которую он обещает. Если в Велмонте и найдется дом, стоящий меньше полумиллиона долларов, ушлый подрядчик тут же купит его, сроет до основания и построит что-нибудь в три раза больше по размеру и цене. Практически каждый житель города ездит на роскошной машине, проводит отпуск на Карибах, входит в закрытый клуб и владеет еще одним домом на полуострове Кейп-Код или в горах к северу от Бостона. Наш домв Вермонте.
Мы с Бобом переехали сюда почти сразу после Гарвардской школы бизнеса, когда я была беременна Чарли. При долгах в двести тысяч долларов по студенческим кредитам и отсутствии каких-либо сбережений позволить себе Велмонт и все, что идет с ним в комплекте, было чрезвычайно смелым шагом. Но мы оба устроились на перспективную работу и непоколебимо верили в свою возможность хорошо зарабатывать. Спустя восемь лет у нас, по велмонтским меркам, все как у людей.
Велмонтская начальная школа находится примерно в трех милях и десяти минутах от нашего дома, на Пилгрим-лейн. Остановившись на светофоре, я смотрю в зеркало заднего вида. Чарли сидит посередине, играет во что-то на своей «нинтендо». Люси смотрит в окно, подпевая песенке из «Ханны Монтана», звучащей с ее айпода. А Линус, чье автокресло установлено задом наперед, сосет соску и смотрит «Элмоз ворлд» в зеркале, которое Боб пристроил на подголовнике заднего сиденья, видео показывает за его спиной дивиди-плеер, входящий в стандартный комплект моей «Акуры-SUV». Никто не плачет, не жалуется и ни о чем меня не просит. Вот они, чудеса высоких технологий!
Я все еще злюсь на Боба. У меня в восемьсовещание с Европой по вопросам подбора персонала. Это для важного клиента, и я нервничаю из-за него, а теперь вдобавок беспокоюсь, попаду ли туда вовремя, потому что сегодня понедельникдень, когда детей в школу и сад отвожу я. Когда я сказала о собрании Бобу, он посмотрел на часы и ответил: «Не волнуйся, все у тебя получится». Я-то надеялась не на дзен-буддийский прогноз.
Чарли и Люси включены в школьную программу «До уроков», которая проходит каждый день в спортзале с семи пятнадцати до восьми двадцати. Там дети, чьим родителям нужно попасть на работу до девяти часов, развлекаются под надзором учителя, пока в половине девятого не начнется официальный учебный день. При стоимости всего пять долларов в день на ребенка «До уроков» поистине экономическая манна небесная.
Когда Чарли впервые пошел в садик, я очень удивилась, увидев на «До уроков» лишь пару-тройку детей из его группы. Я-то полагала, что эта услуга необходима всем родителям в городке. Потом я предположила, что у большинства детей няни живут с ними. Для некоторых это оказалось верно, но у большинства велмонтских детишек, как выяснилось, матери предпочли покинуть ряды трудящихся и стать домохозяйкамивсе с университетским образованием и даже с учеными степенями. Мне бы такое и за миллион лет в голову не пришло. Не представляю, как можно бросить работу, отправить псу под хвост все образование и опыт. Я люблю своих детей и они важны для меня, но так же важны и моя карьера, и стиль жизни, который эта карьера нам позволяет.
Припарковавшись на школьной стоянке, хватаю оба детских рюкзакачестное слово, они весят больше, чем сами дети, выбираюсь из машины и открываю заднюю дверь, словно шофер. Кого я дурачу? Не «словно шофер», а я и есть шофер. Никто из детей не двигается с места.
Быстрей, идем!
По-прежнему прикованные к своим электронным устройствам, без всякого намека на «быстрей», Чарли и Люси выползают из машины и плетутся, словно улитки, к парадному входу в школу.
Я спешу за ними, оставив Линуса в машине, с включенными мотором и «Элмо».
Я знаю, кто-нибудь из «Шестидесяти минут» или «Дейтлайн Эн-би-си» устроил бы мне за это выволочку, и я почти жду, что не сегодня завтра из-за соседнего «вольво» выскочит Крис Хансен. Я даже мысленно отрепетировала речь в свою защиту. Во-первых, автокресло Линусакресло, в котором обязаны находиться в машине все дети младше года, возмутительно тяжелое: девятнадцать фунтов. Добавим к этому Линуса, весящего почти столько же, и неудобную ручкуи становится физически невозможно куда-либо его отнести. Я бы с радостью побеседовала с тем исключительно сильным и явно бездетным человеком, который проектировал это кресло. Линус всем доволен, смотрит «Элмо» зачем же его трогать? Велмонтбезопасный городок. Я убегу всего на несколько секунд.
Для первой недели ноября погода не по сезону теплая. Только вчера Чарли и Люси ходили на улице во флисовых шапках и варежках, но сегодня почти пятьдесят по Фаренгейту, и им даже куртки, по сути, не нужны. Без сомнения, из-за погоды школьная спортивно-игровая площадка до отказа забита шумными детьми, что нетипично для утра. Это привлекает внимание Чарли, и не успеваем мы дойти до дверей, как он уносится прочь.
Чарли! Вернись сейчас же!
Он и ухом не ведетлетит прямо к рукоходу, не оглядываясь. Я подхватываю Люси левой рукой и бегу за ним.
У меня нет времени на это, сообщаю я Люси, моей маленькой союзнице.
К тому времени, как я добегаю до рукохода, единственной приметой Чарли оказывается его куртка, скомканная и брошенная на груду щепок. Я подбираю ее рукой, в которой и так уже два рюкзака, и оглядываю площадку.
Чарли!
Я почти сразу его замечаю. Он сидит на самой верхушке «муравейника».
Чарли, спускайся сейчас же!
Он делает вид, что меня не слышит, но ближайшие мамочки реагируют. Очевидно, в распоряжении этих мамочек, одетых в дизайнерские свитера, футболки и джинсы, теннисные туфли и сабо, все время мира, раз они торчат на школьной спортплощадке с утра. Я чувствую осуждение в их взглядах и воображаю, что они себе думают:
«Он всего лишь хочет поиграть на свежем воздухе в это прекрасное утро, как все прочие дети».
«Помрет она, что ли, если позволит ему немного поиграть?»
«Заметили? Он ее никогда не слушается. Она не умеет обращаться с собственными детьми».
Чарли, пожалуйста, спускайся и пойдем со мной. Мне нужно успеть на работу.
Он не двигается с места.
Ладно. Раз!
Он ревет, словно лев, на группу детей, наблюдающих за ним снизу.
Два!
Он не двигается.
Три!
Ничего. Убила бы. Я смотрю на свои трехдюймовые шпильки от «Коул Хаан» и целую безумную секунду размышляю, смогу ли в них лазать. Потом вижу свои часы от «Картье», на которых уже половина восьмого. Ну, хватит.
Чарли, сейчас же, или неделю без видеоигр.
Это срабатывает. Он встает, поворачивается ко мне спиной и повисает на перекладине, но, вместо того чтобы дотянуться ногами до нижней ступеньки, сгибает колени и взлетает в воздух. Я и пара мамочек судорожно ахаем. За долю секунды я успеваю представить сломанные ноги и поврежденный позвоночник, но Чарли, улыбаясь, вскакивает с земли. Слава богу, он резиновый. Мальчишки, наблюдавшие за его смертельным трюком, разражаются восхищенными воплями. Девчонки, играющие поблизости, как будто вообще его не заметили. Мамочки теперь выжидающе смотрят, как я справлюсь с дальнейшим представлением.
Зная, что Чарли и сейчас может сбежать, я отпускаю Люси и хватаю сына за руку.
Ой, больно!
Очень жаль.
Он тянет меня за руку изо всех сил, вися на мне и пытаясь вырваться, как возбужденный доберман на поводке. Моя ладонь вспотела, и рука Чарли начинает выскальзывать. Я сильнее сжимаю захват. Он сильнее тянет.
Меня возьми за ручку, ноет Люси.
Не могу, солнышко, пойдем.
Я хочу идти за ручку! визжит она, не двигаясь с места, уже на грани вспышки гнева. Я быстро обдумываю ситуацию:
Возьми за руку Чарли.
Чарли мгновенно облизывает свободную ладонь и подает ей.
Фу, гадость! вопит Люси.
Ладно, вот.
Я передвигаю два рюкзака и куртку Чарли ближе к локтю и, таща по ребенку в каждой руке, вбегаю в Велмонтскую начальную школу.
В спортзале ужасно жарко и все те же действующие лица. Девочки сидят у стены, читая, болтая или просто наблюдая за мальчиками, играющими в баскетбол и бегающими по всему залу. Как только я отпускаю руку Чарли, он срывается с места. Я не нахожу в себе сил и желания окликнуть его и нормально попрощаться.
Хорошего тебе дня, моя Люсена-Гусена.
Пока, мам.
Я целую ее красивую головку и сбрасываю рюкзаки на груду портфелей на полу. Здесь нет мам или пап, болтающихся без дела. Я не знакома с родителями, оставляющими здесь детей. Некоторых детей я знаю по именам и, пожалуй, могу вычислить, кто чей родитель. К примеру, вон та женщинамама Хилари. Большинство родителей вбегают и тут же убегают, на болтовню у них нет времени. Не особенно много зная об этих родителях, я прекрасно их понимаю.
Единственную родительницу в «До уроков», которую я знаю по имени, зовут Хайдиэто мама Бена, сейчас она тоже выходит из зала. Хайди всегда в медицинской форме и фиолетовых кроксахона кто-то вроде медсестры. Я знаю, как ее зовут, потому что Бен дружит с Чарли, и Хайди иногда подвозит Чарли домой после футбола, а еще потому, что она дружелюбна и энергична и множество раз за прошедший год одаривала меня своей искренней улыбкой, выражающей море понимания и сочувствия.
«Я понимаю, у меня тоже дети».
«Понимаю, у меня тоже работа».
«Понимаю, я тоже уже опаздываю».
«Я тебя понимаю».
Как у тебя дела? спрашивает Хайди, пока мы идем по коридору.
Хорошо, а у тебя?
Хорошо. Сто лет не видела вас с Линусом. Наверное, он уже совсем большой вырос.
О боже, Линус!
Без всяких объяснений я срываюсь и бегу от Хайди прочь по коридору, вон из школы, вниз по ступенькам парадного входак своей работающей машине; слава богу, она по-прежнему на месте. Я слышу рев Линуса даже прежде, чем берусь за ручку двери.
Банни на полу, дивиди-плеер показывает меню, но материнские уши и сердце знают, что плачет мой малыш не по плюшевому любимцу и не по красному «маппету». Как только видео закончилось и Линус вышел из колдовского транса, он наверняка понял, что заперт в машине один. Брошен. А ведь страх, что тебя бросят, главный для ребенка этого возраста. Красное личико Линуса и волосенки надо лбом все мокрые от слез.
Линус, прости меня, мне ужасно жаль!
Я как можно быстрее вытаскиваю его из кресла, а он орет. Я беру его на руки, обнимаю и глажу по спинке. Он выпускает лужицу соплей на воротник моей рубашки.
Ш-ш-ш, все хорошо, у тебя уже все хорошо.
Это на него не действует. Его рыдания становятся только громче. Линус не собирается прощать меня вот так запросто, и я его ни капли не виню. Но если все равно не выходит успокоить его, то с тем же успехом можно ехать в ясли. Я засовываю безутешного ребенка обратно в автокресло и еду в «Санни хорайзонз», а Линус дико вопит.
Я вручаю все еще ревущего Линуса, Банни и пачку подгузников одной из ясельных воспитательницдоброй молодой бразильянке, новенькой.
Ш-ш-ш, Линус, уже все хорошо. Линус, солнышко, все хорошо. Я делаю последнюю попытку успокоить его. Ненавижу оставлять его в таком состоянии.
С ним все будет в порядке, миссис Никерсон. Вы лучше просто идите.
Вернувшись в машину, я выдыхаю: наконец-то я еду на работу. Часы на приборной панели показывают без десяти восемь. Очевидно, я опоздаю. Опять. Стиснув зубы и руль, я отъезжаю от сада и начинаю копаться в сумке, ища сотовый телефон.
Моя сумка до нелепости огромна. В зависимости от того, где я и с кем, она служит дипломатом, дамской сумочкой, мешком с подгузниками или рюкзаком. Где бы и с кем я ни была, с этой штукой я чувствую себя шерпом. Роясь в поисках телефона, я натыкаюсь на ноутбук, цветные мелки, ручки, бумажник, помаду, ключи, крекеры, пакет сока, визитки, тампоны, подгузник, квитанции, лейкопластырь, пачку влажных салфеток для рук, калькулятор и папки с бумагами. Но телефона не нахожу. Вываливаю содержимое сумки на пассажирское сиденье и снова ищу.
Черт, да где же он? У меня не больше пяти минут, чтобы его найти. Тут я понимаю, что мои глаза куда больше смотрят на пассажирское сиденье и пол, чем на дорогу. Парень, пролетающий мимо по правому ряду, показывает мне средний палец. И говорит по сотовому.
Я вдруг вижу свой телефон, но только мысленным взором: он лежит на кухонном столе. Черт, черт, черт! А яна Масс-Пайке, минутах в двадцати от работы. Секунду я размышляю, куда можно заехать позвонить с таксофона. Но потом думаю: «А существуют ли еще таксофоны?» Я не могу припомнить, когда последний раз где-нибудь видела его. Завернуть в аптеку или «Старбакс»? Там какой-нибудь добрый человек может дать мне позвонить со своего телефона. «Лишняя минута. Сара, твое совещание будет идти целый час. Просто езжай туда».
На полном газу, словно гонщик в заезде NASCAR, я пытаюсь мысленно собрать воедино все подготовленные мной данные к собранию, но мне трудно сосредоточиться. Я не могу думать. И до въезда в гараж «Пруденшиэла» я не замечаю, что мои мысли пытаются перекричать видео Линуса.
«Элмо хочет побольше узнать о семьях».
Глава 3
Я сижу в первом ряду Театра Вана, чуть правее середины. Гляжу на часы, снова поднимаю глаза и вытягиваю шею, выискивая среди плотной толпы в проходах лицо Боба. Ко мне идет невысокая пожилая дама. Сначала я думаю, что она хочет мне сказать что-то важное, но потом понимаю, что старушка нацеливается на пустое кресло слева от меня.
Это место занято, говорю я и кладу на кресло руку.
Здесь кто-то сидит? спрашивает дама, ее карие глаза мутноваты и выражают растерянность.
Будут сидеть.
А?
БУДУТ СИДЕТЬ.
Я ничего не увижу, если не буду сидеть впереди.
Извините, здесь занято.
Мутный старческий взгляд вдруг становится ярким и пронзительным:
Я бы не была так уверена.
Мужчина двумя рядами дальше встает с места и уходит вверх по проходу, возможно в туалет. Старушка замечает это и оставляет меня в покое.
Я трогаю ворот своего облегающего пиджака. Не хочется раздеваться. В театре холодно, и в пиджаке я чувствую себя прекрасно. Но я не хочу, чтобы кто-то занял место Боба. Сверяю время и билетя именно там, где и должна быть. Но где же Боб? Снимаю пиджак и прикрываю им соседнее кресло. Холодок разбегается по спине к плечам. Я потираю голые руки.
Снова ищу взглядом Боба, но вскоре отвлекаюсь, завороженная великолепием театра: имперский занавес красного бархата, высокие колонны, античные мраморные статуи. Я смотрю вверх: вместо потолкаоткрытый воздух, захватывающий дух вид ночного неба. Все еще зачарованная звездами над головой, чувствую легкую тень, упавшую на мое лицо. Я ожидаю увидеть Боба, но это Ричард, мой начальник. Он спихивает мой пиджак на пол и плюхается в кресло.
Удивлен, что вижу тебя здесь, говорит он.
Ничего странного. Я так хочу увидеть этот спектакль.
Сара, представление закончилось. Ты все пропустила.
Что? Я оглядываюсь на людей, стоящих в проходах, и вижу только затылки: все уходят.
Вторник
Сейчас половина четвертого, и у меня первый перерыв за деньполчаса перед следующим совещанием. Я приступаю к салату «Цезарь» с курицей, который ассистентка заказала мне на обед, и перезваниваю в сиэтлский офис. Жую салат, слушаю гудки в ожидании ответа и одновременно просматриваю письма, скопившиеся в почтовом ящике. Менеджер снимает трубку и просит меня помочь решить, кто из четырех тысяч наших консультантов свободен и лучше подойдет для проекта по информационным технологиям, начинающегося на следующей неделе. Я говорю с ним, параллельно отвечая на письма из Англии по поводу аттестации сотрудников, и ем.