И только через пару минут после того, как Харби скрылся на кухне, я понимаю, что он вовсе не задал мне вопрос, а выдвинул предположение. И что он уже сделал за меня этот выбор.
А я его не поправила.
Моя мать любила говорить, что голубые глаза приносят несчастье, так как у голубоглазого человека можно прочитать все мысли, но мне и не нужно было маминого предупреждения, когда я впервые встретила Уайетта Армстронга. В 2001 году я только-только перевелась в Йельский университетаспирантка с пятьюдесятью долларами на сберегательном счете и съемным жильем с одной соседкой. Я жила в Нью-Хейвене уже три дня и уяснила для себя, что, кроме холодных проливных дождей, здесь не бывает другой погоды. В вечер перед началом семестра я возвращалась домой из Мемориальной библиотеки Стерлинга и попала под дождь. Желая спасти книги, которые были у меня в руках, включая несколько увесистых томов расшифровок «Текстов саркофагов» Адриана де Бака, я нырнула в первую открытую дверь.
В заведении «У Тодда» было скажем так оживленно для вечера среды. В баре толклись вперемешку студентки Йеля и Квиннипэкского университета, которые приехали сюда на автобусе и дефилировали по Йорк-стрит на высоченных каблуках и в мини-юбках, едва прикрывавших задницу. В баре старшекурсники пытались надуть барменшу, размахивая липовыми удостоверениями личности, словно значками ФБР. Где-то в глубине заведения грохотал метал-бэнд, заглушая свист группы девушек, подбадривавших двух парней в соревновании, кто кого перепьет.
Подошвы моих кроссовок прилипали к полу, в воздухе пахло «Будвайзером» и травкой. Я посмотрела на стену дождя за окном, пытаясь выбрать наименьшее из двух зол, и прошла в конец бара. Взгромоздилась на табурет и положила стопку книг на барную стойку, стараясь не привлекать к себе внимания.
Конечно, я его заметила. Рукава рубашки были закатаны до локтя, а золотистые волосы падали ему на глаза, когда он тянулся за стаканом, заглатывал алкоголь и со стуком ставил стакан вверх дном на обшарпанную стойку. Окружение взрывалось приветственными криками: «Марк! Марк! Марк!» Однако он не улыбался, не вскидывал победно руки, не утешал проигравшего. Нет, блондин лишь пожимал плечами, как будто не сомневался в результате и принимал его как должное.
Придурок.
В Чикагском университете были свои братства, но в Йеле они, похоже, считались скорее нормой, нежели исключением. Я пробыла здесь совсем недолго, но даже те несколько студентов, с которыми я познакомилась, казалось, сошли со страниц журнала «Таун энд кантри». Моя соседка по квартире, которую я нашла по листовке на доске объявлений, приехала из долины реки Гудзон и была зациклена на дрессаже. Я думала, речь шла о моде, пока не увидела свою соседку на лошади в экипировке для верховой езды.
Неожиданно блондин поднял голову, его голубые глаза встретились с моими. Я подумала о замерзшем сердце ледника и о том, что если прикоснуться к сухому льду голой рукой, то при всем желании не сможешь ее отодрать.
Парень открыл рот и смачно рыгнул.
Я с отвращением отвернулась как раз в тот момент, когда барменша положила передо мной салфетку и спросила:
Что будете заказывать?
Со своим скромным бюджетом я не могла позволить себе выпивку, но не могла и остаться в баре пережидать дождь, ничего не заказав.
Содовую, пожалуйста.
Ей «Хендрикс» безо льда. И ломтик лайма. Рядом со мной оказался тот самый белокурый парень; он подсел так незаметно, что я сразу не обратила внимание.
Первое, что меня удивило, был его акцент: британский. А второеего чудовищная самонадеянность.
Нет, спасибо, отказалась я.
Я угощаю, сказал он. Знаешь, а я здорово умею угадывать, кто что пьет. Он показал на девушку в расшитом пайетками бюстье, которая танцевала сама по себе. Коктейль «Тощая Маргарита» илиупаси господи! розовое вино с содовой. Затем он кивнул на двух пробирающихся к выходу мужчин в одинаковых кожаных мотокуртках. Виски «Фаербол». И наконец он повернулся ко мне. Мартини. Ну как, угадал? (Откровенно говоря, я бы предпочла джин, но мне было легче умереть, чем в этом признаться.) Нет, дайте лучше мартини и три оливки с голубым сыром! крикнул он барменше и снова повернулся ко мне. Ты ведь безупречная женщина, да? На его губах появилась тень усмешки. Или, возможно, небезупречная.
Я была сыта по горло. Даже если дождь и ветер достигнут ураганной силы, все лучше, чем сидеть рядом с этим самодовольным дебилом. Я потянулась за своими книгами, но он, опередив меня, схватил верхнюю, открыл и скользнул взглядом по иероглифам.
Египтология. Вот уж не ожидал. Он вернул мне книгу. Ты, наверное, древний артефакт, имеющий большое культурное значение, прошептал он, придвигаясь поближе. А я тебя исследую.
Я удивленно заморгала:
Неужели такие подходцы еще работают?
Пятьдесят на пятьдесят, признался он. Но у меня есть запасной вариант. Давай я буду культурным релятивистом, а тыв миссионерской позиции?
Я рада, что ты увлекаешься прошлым. Там тебе самое место. Я глотнула мартини и спрыгнула с табурета. Спасибо за выпивку.
Погоди! Он тронул меня за руку. Позволь начать все сначала, уже без дураков. Я Уайетт.
Врешь!
Не понял?
Твои друзья называли тебя Марком.
Ах, да это всего лишь прозвище, сокращенное от маркиз Атертон.
Ты что, маркиз?
Нет-нет. Он замялся. Мой отец маркиз. Я только граф. Он поднял стакан и чокнулся со мной. Англичанин до мозга костей. Боюсь, начиная с Вильгельма Завоевателя. Вот так с тех пор и вырождаемся.
Потом он улыбнулся, по-настоящему улыбнулся, словно желая приобщить меня к шутке. Неожиданно я поняла, почему этот хрен считает, будто ему все позволено. И это не имело никакого отношения к его графскому титулу. Просто, когда он улыбалсяширокой, немного виноватой улыбкой, люди были готовы ради него разбиться в лепешку.
Ну а ты? спросил он.
Я поставила бокал на барную стойку:
Ну а я ухожу.
На следующее утро я пришла первой в маленькую аудиторию для семинарских занятий, куда Ян Дамфрис, глава кафедры египтологии Йельского университета, пригласил своих аспирантов, чтобы начать учебный год. Я уже встречалась с профессором во время интервью после подачи заявления в аспирантуру. В отличие от большинства египтологов, Ян Дамфрис не сосредоточивался лишь на одной узкоспециальной области вроде глинобитной архитектуры, или битвы при Кадеше, или египетской грамматики. У него имелись публикации практически по всем темам: это и «Книга двух путей», и археология Среднего царства, и история египетской религии, и даже демотический остракон. Для моей диссертации нужен был наставник, обладающий широтой взглядов. Профессор Дамфрис с самого начала внушал мне священный трепет, и поэтому я очень удивилась, когда он приветствовал меня, назвав по фамилии.
Макдауэлл, добро пожаловать в Йель, сказал он.
Я приехала в этот университет в основном потому, что здесь меня ждала поездка в Дейр-эль-Бершу. В далеких 1890-х некрополем занимался британский египтолог Перси Э. Ньюберри, который работал с Говардом Картером, тем самым, что обнаружил гробницу Тутанхамона. Изыскания в Дейр-эль-Берше проводили различные группы археологов, но в 1998 году концессию получил Йельский университет, и раскопками стал руководить профессор Дамфрис.
В аудиторию вошли еще пять аспирантов, увлеченно обсуждавших какой-то вопрос. На кафедре египтологии было лишь семь аспирантов, что среди прочего и склонило чашу весов в пользу Йеля. Аспиранты, продолжая непринужденно болтать, расселись за столом для проведения семинаров. В этом году я была единственным кандидатом в докторанты.
Рад видеть, что вам удалось пережить еще одно лето, сказал Дамфрис. Хочу представить вам нашу новую жертву, Дон Макдауэлл. Мы выманили ее из Чикаго. Так почему бы вам вкратце не рассказать ей, кто вы такие и как сюда попали?
Мое любопытство было удовлетворено сведениями об университетах, в которых они учились, и темами их диссертаций. И вот когда последний аспирант уже начал закругляться, дверь внезапно распахнулась. В аудиторию стремительным шагом вошел Уайетт Армстронг, с трудом удерживавший в руках коробки с кофе и манчкинами, мини-пончиками из «Данкин донатс».
Простите, что опоздал. Это длинная и очень печальная история о бетономешалке, плачущем ребенке и драконе острова Комодо. Но я не стану утомлять вас подробностями. Вместо этого я принес вполне приличную выпечку и очень посредственный кофе.
С отчаянно бьющимся сердцем я вытаращилась на Уайетта, прикидывая вероятность подобного совпадения. И почему в университете, насчитывающем 7500 аспирантов, я столкнулась в крошечной аудитории с единственным человеком, которого меньше всего хотела увидеть?
Меня занимало, как отреагирует на эскападу Уайетта Дамфрис, весь из себя накрахмаленный и застегнутый на все пуговицы. Но профессор лишь покачал головой и слегка усмехнулся.
Садитесь, Уайетт, сказал он, совсем как рассерженный родительнепослушному, но обожаемому ребенку. Вы как раз вовремя, чтобы поведать мисс Макдауэлл, кто вы такой и почему я вас терплю.
Уайетт скользнул на пустой стул рядом с моим. Если он и удивился, увидев меня здесь, то не подал виду.
Ну, привет, Олив, лениво протянул он.
Меня зовут Дон.
Он выразительно поднял брови:
Разве? Я изучал египтологию в Кембридже и три года назад приехал сюда. Я фанат лингвистики, в связи с чем в качестве ассистента преподавателя веду классы по иероглифам, иератическому и демотическому письму. Название моей диссертации «Ритуальная речь и промежуточные вербальные конструкции в Текстах саркофагов». Я уже полгода не имел ничего более сексуального для достижения оргазма, поэтому не вздумай украсть мою тему.
«Тексты саркофагов»? переспросила я.
Дон планирует изучать «Книгу двух путей», вмешался в разговор Дамфрис.
Уайетт пригвоздил меня к месту взглядом:
Похоже, нам с тобой придется постоянно влезать в дела друг друга.
Я не филолог, уточнила я. А просто пытаюсь заполнить пробел в исследованиях. Я повернулась к другим студентам, предлагая им контекст. Пьер Лако опубликовал тексты из саркофагов с «Книгой двух путей» в тысяча девятьсот четвертом и тысяча девятьсот шестом годах. И хотя эти тексты были опубликованы, их никогда не рассматривали как единое целое с саркофагами. Сев на своего любимого конька, я уже начала тараторить. Я хочу написать об иконографии. Нельзя просто смотреть на карту «Книги двух путей», не представляя себе саркофаг как микрокосм Вселенной. Предположим, передняя стенка саркофагавосточный горизонт. Задняя стенказападный горизонт. Днищезагробный мир, со своей картой. Крышкаэто Нут, древнеегипетская богиня неба, а потому лечь в саркофагвсе равно что вернуться в ее лоно, чтобы в гробу переродиться для загробной жизни. Мумия занимает все пространство между небом и землей.
Итак, диссертация Уайетта станет новым прочтением «Книги двух путей», кивнул Дамфрис. А в диссертации Дон впервые в истории будет собрано воедино все, что представлено в «Книге двух путей» изобразительными средствами.
Вам, ребята, следует публиковать ваши работы сразу в комплекте, хмыкнул кто-то из студентов.
Забавно, что вы это отметили, сказал Дамфрис. Дон постеснялась сообщить вам, что уже опубликовала главу из своей диссертации в «Журнале Американского исследовательского центра в Египте».
Я покраснела. Работы аспирантов еще ни разу не печатались в журнале по египтологии. Насколько мне было известно, отчасти благодаря публикации меня и захотели видеть в стенах Йеля. И я ужасно этим гордилась.
Работа называлась «Тело составляет с саркофагом единое целое», добавила я.
Почувствовав на себе обжигающий взгляд Уайетта, я повернулась к нему.
Значит, это ты написала? спросил он.
Неужели ты читал?
Он дернул головой, вроде как сдержанно кивнул, затем посмотрел на Дамфрисаслишком уж экспансивно прозвучала похвала профессораи понял, что его положение учительского любимчика внезапно пошатнулось. В этот момент внутри Уайетта Армстронга что-то дрогнуло, и он снова спрятался в свою раковину.
Весь следующий месяц нам с Уайеттом благополучно удавалось избегать друг друга. Встречались мы лишь в силу необходимостипо понедельникам и средам в 9:15, когда оба ассистировали Дамфрису, который читал курс лекций «Боги Древнего Египта» для шестнадцати студентов. И даже тогда мы сидели за противоположными концами стола для проведения семинаров. А в октябре нам сообщили, что мы будем сопровождать Дамфриса и его класс в поездке в Музей изящных искусств Бостона на новую выставку «Книги двух путей».
Я видела карту загробного мира лишь в научной литературе. Поэтому ничто не могло омрачить чувство радостного предвкушения от возможности приблизиться к изображению «Книги двух путей». Даже Уайетт.
В день поездки Дамфрис, стоя в центре аудитории музея, показывал нам слайды раскопок в Дейр-эль-Берше.
Представьте, что сейчас тысяча девятьсот пятнадцатый год, начал профессор, и вы египтолог, обнаруживший под грудой булыжника в некрополе Среднего царства тридцатифутовое шахтовое захоронение. Вы расчистили завалы и только что заползли в гробницу 10А. Дали глазам привыкнуть к темнотеи что вы видите? Саркофаг с оторванной головой мумии на нем.
Стоящий передо мной студент заметил:
Блин, настоящая хрень в духе Индианы, мать его, Джонса!
Стоявший возле меня Уайетт фыркнул.
Гробница 10А принадлежала номарху по имени Джехутинахт и его жене, также по имени Джехутинахт, продолжил профессор.
Уайетт наклонился ко мне:
Прикинь, как им было сложно разбирать почту.
Они жили примерно в двухтысячном году до нашей эры, в Среднем царстве, и правили одной из провинций в Верхнем Египте. И вот когда-то в ходе этих четырех тысяч лет, в период между смертью номарха и началом двадцатого века, в усыпальницу вторглись грабители могил, украли золото, украшения, все ценное и бросили обезглавленную мумию в угол. После чего, чтобы замести следы, подожгли гробницу. Но кое-какие артефакты уцелели, и в тысяча девятьсот двадцать первом году гарвардские египтологи отправили их в Музей изящных искусств. Сейчас они выставляются впервые.
Я посмотрела на слайд на экране: голова мумии завернута в выцветшую холщовую ткань, коричневую от смол бальзамирования. У головы были нарисованные брови и выпирающие глазницы. Рот слегка опущен вниз, словно от сильного разочарования.
А где его торс и все остальное? подняла руку какая-то студентка.
Египет. Этим все сказано. Но мы говорим о его торсе? Или о ее? Поразительно, в нашем распоряжении было четыре тысячи лет, чтобы это установить, а у нас до сих пор нет всех ответов на вопросы. Профессор перешел к следующему слайду. Эволюция «Текстов саркофагов» и «Книги двух путей» была обусловлена, скорее, изменением эстетики погребального убранства, а не тем, что большее число людей получило доступ к счастливой загробной жизни. Поскольку в Среднем царстве саркофаги стали доступнее, заклинания, которые писались на драгоценном папирусе, теперь рисовались прямо на деревянных саркофагах.
Профессор поставил новый слайд, и я увидела знакомое изображение «Книги двух путей», с извилистыми черной и синей линями и красным озером огня посередине, мешающим им пересечься.
© 2020 Museum of Fine Arts, Boston
«Книга двух путей» это еще одно подтверждение единства между Ра и Осирисом, объяснил Дамфрис. Основная цель путешествия Ра по загробному мирусоединиться с мертвым телом Осириса. Дороги по загробному мируэто пути, ведущие Ра к Осирису. Цель умершихстать одновременно и Ра, и Осирисом, чтобы достичь вечной жизни. Профессор провел пальцем по волнистым линиям на экране. Заметьте, в «Книге двух путей» не показаны именно два пути. Просто пути. Черная и синяя дороги конкретно не обозначены, но вы можете представить, что это сухопутные и водные пути к загробному миру, которые заканчиваются в одном и том же месте. Дамфрис окинул взглядом аудиторию, и я поняла, что он ищет меня. Макдауэлл, расскажите нам о ключе к преображению, согласно «Книге двух путей».
Знание. Я невольно выпрямилась. Вот почему тексты писали прямо на саркофаге. Это заклинания, которыми нужно было снабдить умерших, чтобы они могли преодолеть все препятствия на пути к святилищу Осириса.