Почему сейчас? повторил Дрессер и поднял взгляд к маленькому окну на восточной стене, в которое был виден только бледно-голубой квадрат неба. Он повернулся к Дэну. Позвольте, я задам вам вопрос. Американские рабы построили Белый дом, построили здание Капитолия. Джефферсон был рабовладельцем, Вашингтон был рабовладельцем, Улисс С. Грантда-да, великий командующий Союзной армиейтоже владел рабами. Из всех президентов, сидевших в Белом доме, восемь владели афроамериканцами. И при этом в стране нет ни одного национального памятника нашим братьям и сестрам в оковах. Почему у нас девятнадцать музеев Смитсоновского институтадевятнадцать, из которых один забит одними только паршивыми почтовыми марками, и ни один не посвящен памяти людей, которые жили в неволе и помогали строить эту страну? Мы не стали бы мировой сверхдержавой, если бы двести пятьдесят лет не пользовались неограниченной, бесплатной рабочей силой, на которой строилась вся экономика. Вы спрашиваете, почему сейчас? Как их звали, Дэн? Они были нашими отцами-основателями и матерями-основательницами, точно такими же, как и белые люди в париках, хлеставшие бичами по их спинам. Не пора ли этой стране сделать хоть что-то, чтобы вспомнить их? И посчитать, сколько мы им должны? Это бессрочно, друг мой.
Дрессер пристально посмотрел на Дэна, как показалось Лине, с огромной неприязнью. Затем Дрессер улыбнулся, его зубы оказались очень белыми и ровными, как лезвие бритвы.
Я завелся, говоря об этом, Дэн, но не хотел вас обидеть. Я знаю, что мы одна команда. В моей семье помнят несколько имен, несколько деталей. В детстве дед моего отца стал рабом на хлопковой плантации Миссисипи, это все, что мы знаем. Прабабушку матери оторвали от детей, забрали и продали. Что с ней случилось потом? А с прадедом? Это моя боль. Серьезно.
В комнате воцарилось неловкое молчание. Неприкрытые эмоции в голосе Дрессера, его искренность, казалось, смутили Дэна и Гаррисона, и оба теперь сидели, опустив головы, сосредоточенно изучая собственные руки. Только Лина не сводила глаз с Дрессера. В ней вспыхнуло понимание, чувство близости с нимэто было связано с потерянной семьей ее матери и смутным желанием знать. Лине стало интересно, что еще Дрессер узнал об истории своей семьи, о проданной бабушке, о детях, оставшихся без матери, и как сам добился такого успеха, только посмотрите на него! часы! помощник! несмотря на эту постоянную, непреходящую пустоту. Несмотря на то, что его сознание пробито огромными дырами, имеющими форму людей. Лина с трудом подавила в себе желание схватить Дрессера за руку.
Дэн поднял взгляд.
Спасибо, Рон. Я уверен, мы все оценили этот урок истории. Он вдруг заметил Лину и Гаррисона и поднял ладони, опершись локтями о стол. А теперь давайте изучим сводки, которые были представлены в других делах о компенсации за рабство, и решения, которые были вынесены. Гаррисон, я хочу, чтобы ты обрисовал основные причины, по которым истцы прежде проигрывали в порядке упрощенного производства, и наши аргументы, чтобы обойти эти проблемы. Самые серьезные из нихправо обращения в суд и срок давности. Уверен, ты можешь мыслить нестандартно.
Теперь ты, Лина. Дэн ткнул указательным пальцем в направлении ее носа. Я хочу, чтобы ты сформировала группу для подачи коллективного иска. Дэн опустил палец и стукнул им по столу для вящей убедительности. Это очень важно, думаю, ты должна посвящать этому все свое рабочее время. Нам нужно вычленить эту группу и найти влиятельного главного истца, который будет подавать иск. Может быть, нескольких, чтобы было из кого выбирать. Подумай об ущербекаков его размер и характер. Нам нужно лицо, человек, на примере можно показать ущерб. Но не забывай, сострадание притупляется. Люди вмещают лишь ограниченное количество душераздирающих историй, после чего перестают их воспринимать. Рабствоэто ужасно, да, да, а что еще? Нужно что-то волнующее, неотразимое, под новым углом. И не забывай про фотогеничностьведь эти люди попадут на телевидение, в газеты, они будут давать интервью. Нам нужны необычные люди, Лина, несколько необычных историй. Конечно же, ужасы рабства, но и вставание с колен, ля-ля, в общем, ты меня поняла?
Лина кивнула, машинально, как всегда, когда Дэн задавал ей вопрос только с одним возможным ответом.
Вот и чудненько! сказал Дэн. Ну, Рон, мы понеслись.
В дверях Лина обменялась рукопожатием с Дрессером. Он положил свою левую руку поверх ее правой и сжал их, чтобы она не могла отнять руку.
Спасибо, сказал он, впервые глядя ей в глаза. Я знаю, что это нелегкий случай. Я знаю, что вы будете стараться ради нашего успеха.
Я с нетерпением жду совместной работы с вами, сказала Лина. Рука Дрессера была теплой и сухой, светло-карие глаза блестели.
Лине никогда не приходила в голову мысль о компенсациях за рабство. В школе права этому не учили, и вообще она никогда об этом не думала. Белая девушка двадцать первого века из Нью-Йоркачто она знала о долговременном ущербе от рабства или о 6,2 триллиона долларов невыплаченного жалованья? Десятки брифов, которые она написала за время работы в «Клифтоне», прошли перед ней мысленным парадомразные дела, разные клиенты, но по сути одно и то же. Каждый клиентТОО, или LLP, или ООО, или Лтд., или Корп. Каждая жалобавариация на тему о нарушенном договоре. Но Дрессер принес в «Клифтон» что-то совершенно новое. Двести пятьдесят лет, тысячи безымянных, безликих, забытых людей. Да, они были отцами и матерями-основателями Америки точно такими же, как и белые люди в париках, хлеставшие бичами по их спинам. Почему Лина не знает их имен? Почему она не изучала их историю? Где памятник? Где музей? Чего они хотели, ради чего работали, кого любили?
Джозефина
В половине десятого коляска доктора загромыхала во дворе. Джозефина и Миссис Лу ждали на крыльце с самого завтрака; Миссис Лу покачивалась в качалке, под ситцевыми рукавами ее платья росли пятна, Джозефина обмахивала рукой лицо, чувствуя, как пот на ее верхней губе становится прохладным и высыхает. Ноги болели от стояния, во рту пересохло.
Доктор Викерс выбрался из коляски и торжественно снял шляпу. Лошадь прядала ушами, отгоняя гудящих мух. Доктор немного постоял во дворе, глядя на Миссис Лу, сидящую на крыльце. Лысая голова доктора блестела, как очищенная картофелина, живот выпирал, спина была слегка ссутулена, а слишком короткие ноги выгнуты в коленях, как куриная грудная косточка. Лицо доктора было похоже на сморщенное яблоко, высохшее на солнце, кожа местами натянутая, местами обвисшая, карие глаза широко расставлены.
Добрый день, миссис Белл, сказал он.
Лицо и голос доктора сразу показались знакомыми, и у Джозефины перехватило дыхание, как будто открылся ящик с воспоминаниями. При виде лысой головы, похожей на очищенную картофелину, Джозефина вернулась в ту ночь, когда впервые пыталась бежать, когда вернулась в Белл-Крик с такой сильной болью в животе, что было трудно дышать. Из-за этой боли она и вернулась. Был рассвет, шел дождь, у окна прыгала ворона. Джозефина лежала на высокой кровати, рядом с ней сидела Миссис Лу, по комнате ходил незнакомый мужчина, он осматривал Джозефину, ощупывал толстыми пальцами. Теперь доктор Викерс стоял в пыльном дворе, по лицу сбегала струйка пота, медленно, как будто гладя его щеку. Это был тот самый человек.
Джозефина отбросила воспоминания и посмотрела вниз: у нижней ступеньки крыльца приземлилась ворона и тюкнула землю твердым клювом. Лошадь врача вздрогнула и начала отступать в сторону по мере того, как ворона приближалась к копытам, клюя утоптанную землю. Лошадь фыркнула, и ворона низко взлетела, держа в клюве что-то маленькое и черное.
Доктор начал подниматься по лестнице. Его тело покачивалось из стороны в сторону, перила скрипели под его весом. В правой руке он держал трость, но не опирался на нее. Широко раскрыв объятия, он подошел к Миссис Лу.
Дорогая Лу Энн, сколько лет прошло. Рад видеть тебя снова. Его голос звучал низко, нежно и сладко.
Я тоже рада, доктор. Как давно это было! Миссис Лу встала, чтобы поздороваться с ним, ее волосы на шее и лбу были влажны и растрепаны, платье на спине, которой она прижималась к качалке, потемнело. Миссис покачнулась, согнув колени, изобразила нечто вроде реверанса.
С прискорбием услышал о ваших недавних бедах, сказал доктор. Сарай. И, конечно, твое слабое здоровье.
О, на самом деле это ерунда, не беспокойтесь. Я прошу прощения за то, что вам пришлось ехать в такую даль, в дебри округа Шарлотта, ради одной жалкой пациентки! Пожалуйста, пойдемте в дом, здесь слишком жарко.
Миссис Лу привела доктора в переднюю гостиную, редко используемую комнату, где постоянно пахло плесенью, сколько ни возилась здесь Джозефина с розовой водой и щеткой. Миссис жестом пригласила доктора Викерса сесть и сама уселась на противоположный конец кушетки с квадратной спинкой, которая была покрыта шоколадно-коричневой тканью, прибитой по краям круглыми медными гвоздями, двумя непрерывными рядами покрывавшими спинку и подлокотники. В детстве Джозефине нравилось проводить пальцем по их гладким шляпкамкак будто монетки считаешь.
Мебель и безделушки, которые Генри покупал или заказывал для этой комнаты, являли собой образчики тончайшего мастерства и моды пятнадцатилетней давности. После того как Генри умер и его наследником стал Папа Бо, отсюда ничего не вынесли, ничего не заменили. Два небольших стола из темно-коричневого орехового дерева, покрытого воском и отполированного до блеска, стояли с обоих концов дивана, у каждогопо два стула с прямыми спинками и тонкими ножками, чтобы можно было сидеть и разговаривать перед широким кирпичным камином. На каминной полке стояло собрание керамических статуэток, изображающих пасторальные сценки: олениха с олененком, маленькое стадо белых овец, чернолицый раб, пасущий бурую пятнистую корову, а еще небольшая миска прозрачного синего стекла, с пузырем, подвешенным по центру, как гигантская застывшая слеза. Каждую неделю Джозефина брала в руки эти безделушки и стирала под ними пыль с деревянной полки. Она протирала салфеткой их хрупкую разрисованную поверхностьрыжий олень был как живой, копыта коровы черные, как и лицо мужчины, синее стекло утончалось до такой остроты, что однажды Джозефина порезала большой палец, как будто провела им по лезвию.
Миссис Лу сидела, выпрямив спину и расправив плечи, сложив руки на коленях. Джозефина не была знакома с другими леди, но она порой видела, как дочери мистера Стэнмора проезжали мимо на своих вороных кобылах, и поза Миссис Лу сейчас напомнила Джозефине их верховую посадку. Та же уверенная осанка, какую дают привилегии и уверенность в своем положении. Миссис сохранила ее, несмотря на все выходки Мистера.
Джозефина, принеси нашему доброму доктору лимонаду или, может быть, сладкого чаю, доктор Викерс? спросила Миссис Лу.
Спасибо, Лу Энн, ничего не нужно, сказал доктор. Помолчав, он мягко добавил:Могу я спросить, на что жалуешься?
Доктор, я здорова, как птичка, никаких жалоб. Миссис Лу широко улыбнулась, но ее глаза блуждали, а правый уголок верхней губы дергался, когда она говорила.
Да. Но давай я осмотрю тебя. Если можно.
Миссис Лу колебалась, ее рот снова скривился от тика.
Это так необходимо?
Боюсь, что да, дорогая.
Ну, если нужно сказала она и посмотрела в сторону: в окно гостиной ярко светило солнце. Только, доктор, боюсь, Роберт сегодня не сможет с вами встретиться. Вы должны рассказать о результатах осмотра Джозефине. Видите ли, я ужасно забывчива. Миссис выговаривала эти слова старательно, как ребенок, словно боясь, что ее будут ругать, если она не скажет их правильно.
О, как жаль. Он что, не может выкроить ни минуты? раздраженно спросил доктор Викерс, мельком взглянув на Джозефину, слегка приподняв веко, и этот жест вызвал у нее другое воспоминание: быстрый осмотр, нетерпение и скрытое раздражение доктора из-за того, как все неаккуратно. Его толстые пальцы, грубые и небрежные. Ни минуты? повторил он.
Доктор Викерс ждал в холле, пока Джозефина помогала Миссис Лу снять платье и вешала его на расписанную цветами ширму, закрывавшую угол комнаты. Высокая узкая кровать Миссис стояла у восточной стены, рядом с ней стояли умывальник и кувшин. Коврика у кровати не было, а окна были занавешены тяжелыми темными шторами, в складках которых собиралась пыль и мелкие летающие насекомые. Одежда Миссис хранилась в обшитом панелями шкафу из вишневого дерева, потемневшего от времени. Хотя эта комната находилась в задней части дома, именно ее Миссис Лу выбрала для своей спальни, потому что из окон, выходящих на запад, открывался вид на заходящее солнце. Миссис предпочитала смотреть на закат, лежа на кровати и откинув голову на подушки.
Готово, сказала Миссис Лу, и Джозефина вызвала доктора из холла. Миссис стояла в нижней юбке и сорочке, без корсета, ее розовая кожа казалась шершавой. Она без протеста подчинилась доктору, который ощупывал и обстукивал ее. Признаки болезни Миссис были налицо: запавшая грудь, жесткий надрывный кашель, россыпь розовых пятнышек на спине. Доктор Викерс повернул Миссис, как куклу, и положил пальцы на ее шею, осматривая красный нарост.
Джозефину охватила дрожь. Она отвела взгляд, ее дыхание внезапно стало быстрым и резким, сердце грохотало. Воспоминания понеслись со скоростью и силой локомотива, Джозефина не могла остановить их бег. Тогда, в первый раз, она слишком долго выжидала, прежде чем бежать, все эти долгие месяцы не понимая, не желая понять, скрывая свою изменяющуюся фигуру под тяжелыми юбками, под длинным передником. Она вернулась в Белл-Крик, когда начались боли, низко свесившийся живот отяжелел, внутри все ныло и тянуло; Джозефина поняла, что ее время вот-вот настанет и далеко она не уйдет.
Она лежала на высокой кроватикровати Миссис? рядом были Миссис Лу и доктор с его лысиной, с его нетерпением. Наконец боль прекратилась, и наступила тишина. Она не слышала детского крика, задыхающегося пронзительного вопля, который, как она помнила, издавали новорожденные младенцы Каллы. Только тишина, тяжелая и глухая, и Джозефина прислушивалась к этому отсутствию звуков, нарушаемому только стуком дождя. Казалось, это естественно, ее ребенок родился мертвым, как и все дети, которые рождались в Белл-Крике: может быть, воздух здесь был недостаточно здоровым, чтобы поддержать новую жизнь, а может быть, это призраки не хотели терпеть живое существо, мокрое и вопящее, и забрали его к себе.
Потом доктор ушел, а Миссис Лу осталась, погладила Джозефину по волосам, подержала ее за руку, а потом тоже ушла, дверь закрылась, засов упал с резким стуком. Джозефина осталась одна и плакала, пока ее тело не сделалось сухим и твердым, как камень на солнце.
Комод мистера Джефферсона открылся, и Джозефина изо всех сил старалась закрыть его снова. Она сжала кулаки и сосредоточилась на том, как ногти впиваются в ладони, пока не почувствовала, что костяшки пальцев вот-вот треснут или кожа на них разорвется. Джозефина устремила взгляд в окно: блекло-голубое небо, верхушки деревьев неподвижны в этот безветренный день. Из окна открывался красивый вид: зеленые табачные поля, за нимибескрайнее золотое мерцание пшеницы, на золотом фонеплотная линия темных вечнозеленых деревьев. Над деревьями плавно возвышались два холма, склоны которых сливались в темную возвышенность, благодаря чему земля была похожа на женщину, лежащую на спине, скрестив бедраДжозефина как будто стояла на пальцах ее ног. Она подумала о бедной могиле своей матери, о небольшом округлом холмике, и мать теперь представлялась ей монументальной, тело вырезано из вершин гор и долины, волосыоблака, кожагладкость молодого зеленого листа. Как нарисовать такую сценутело женщины, возникающее из гор?
Джозефина разжала кулаки. Она наблюдала, как воробей садится на ветку яблони, отлетает за оконную раму, возвращается к другой ветке, улетает, прилетает. Снова и снова нижняя часть крыльев воробья вспыхивала белым, голова казалась заостренной, как стрела. Вдалеке Джозефина слышала низкое жужжаниеполевые работники пели за работой. «Сегодня вечером я убегу. Сегодня ночью». Она произносила это про себя снова, и снова, и снова.
Доктор Викерс закончил осмотр и разрешил Миссис Лу одеться. Джозефина отошла от окна, чтобы помочь ей, и доктор на мгновение задержался в комнате, теперь залитой солнечным светом. Он подошел к Джозефине и прищурился, то ли оценивая ее, то ли просто от яркого света.