Но наш мир нужен был мне гораздо больше, чем все эти неведомые миры, поэтому я бросала флаконы снова и снова, пока сумка не опустела.
Мне потребовались два дня, чтобы разобрать запечатанные красным воском флаконы, и это была чистая удача, что мой отец не открыл ящички за это время. На третий день я открыла тот, который был спрятан за связками трав, повешенными отцом давным-давно. Он никогда их не снимал, шутил, что они охраняют нас, как мы охраняем ароматические бумажки.
Я старалась быть аккуратной, снимая веревку с крючка, но хрупкие сухие травы рассыпались по полу. Я почувствовала запахи пыльного орегано и тимьяна, мягкие и немного вызывающие грусть. Прижавшись к лестнице, выдвинула ящичек. И уже собиралась сунуть флакон в сумку, но остановилась, увидев, что восковая печать синего цвета.
Какое-то время молча разглядывала ее. Я никогда раньше не видела синие восковые печати. Интересно, почему отец никогда не вытаскивал эту бутылочку из ящичка и не показывал ее мне? Она лежала, спрятанная там, все это время. На мгновение мне захотелось положить ее обратно, но они все должны были исчезнуть, иначе в моей затее не было смысла. Поэтому я положила флакон в сумку и вышла. Мне следует быть сильной ради нас обоих, сказала я себе.
Удивительно, как легко мы порой берем на себя роль героя.
Стоя на краю утеса, глядя на острова, я снова бросала бутылочки, одну за другой, пока не осталась только синяя. Качающиеся склянки с пятнышками красного цвета покрывали поверхность воды подо мной и отсюда напоминали маленьких рыбок, плывущих в море, удаляющихся вместе с приливом. Мне было интересно, кто может найти их. Останется ли какой-нибудь запах, когда этот кто-то сломает печать? Придет ли ему в голову сжечь листок?
Однако думать о подобных вещах не имело смысла. Это были не послания. Я могла бы зарыть флаконы, спрятать, но знала, что они должны исчезнуть безвозвратно. Только тогда папа задумается о помощи.
Вытащила последнюю бутылочку и провела пальцем по синей печати. Воск был старым и начинал трескаться, ее никогда не распечатывали. Мои руки дрожали от искушения открыть пробку и узнать, остался ли какой-нибудь запах внутри.
Кто ты? удивленно спросила я. Что делает тебя особенным?
Наклонилась, прислушиваясь, словно бумажка, сокрытая внутри, могла ответить. Мне показалось, что я почти расслышала шепот, а может быть, мне просто этого хотелось.
И тут раздался звук шагов, приближающихся по тропинке.
Мысли тревожно закружились в голове: до того, как он найдет меня, оставались считаные секунды. Я сжала бутылку в руке. Нужно было действовать быстро, избавиться от нее, или все это напрасно. Но я никак не могла оторвать взгляд от синей печати. Просто не хотела этого делать. Но считала, что должна это сделать.
Отец показался из-за деревьев. Я подняла руку.
Просто почувствовала, как он подходит, и услышала душераздирающий вопль, когда швырнула флакон. Он бросился мимо меня, протягивая руки. И даже не взглянул на край утеса.
Флакон взмыл в воздух, тело отца взлетело вслед за ним, и через мгновение они оба исчезли. Послышался всплеск далеко внизу в черной воде.
Папа! завизжала я, перегнувшись через уступ и высматривая его среди этих дурацких качающихся бутылок. Его голова показалась на поверхности, лицо выражало муку. Его глаза встретились с моими на одно долгое мгновение. Потом он обвел взглядом скалы и воду вокруг. Я знала, что он делает. Оцени ситуацию, Эммелайн. Исключи переменные. Определи оптимальный курс действий.
А может быть, он искал синюю бутылку.
Папа!
Он снова поднял глаза. От холода его кожа уже меняла цвет.
Лагуна! крикнул он, указывая направо, за изгиб отвесной стены острова.
Прости! рыдала я. Прости!
Я люблю тебя! произнес он одними губами и поплыл.
Я тебя встречу! закричала я. Хотя, думаю, уже тогда мы оба знали
После
Не сводя глаз с канала, я простояла у лагуны весь день. Волны рычали и бурлили, отказываясь успокаиваться, хотя я изо всех сил старалась сосредоточиться на клокочущей воде и силой мысли сделать ее мягкой и приветливой. Умом понимала, что все это бесполезно. Мы с отцом много раз говорили о температуре воды в океане. О том, как долго можно продержаться в ее объятиях. И если не случится шок и вы не будете, отчаянно барахтаясь, пытаться хватать ртом воздух, при этом глотая воду, вас настигнет холод. Отец заверял, что длительное пребывание в океане всегда смертельно опасно, даже летом. А сейчас зима. И даже если бы он смог добраться до канала, прилив и скалы никогда не пропустили бы его целым и невредимым. Мой отец был ученым и научил меня мыслить критически.
Тем не менее я ждала.
Небо потемнело, все исчезло, остались одни запахи. Сидя на берегу, вдыхая знакомые до боли ароматы соленой воды и влажного песка, я внезапно с ужасом осознала, что мой нос уже заменяет эти обонятельные воспоминания новыми. Теми, в которых нет моего отца.
«Когда меняешь запах, меняешь и память», всегда говорил он. По-настоящему я поняла это только сейчас. С каждым вдохом мой отец исчезал.
«Нет», подумала я. Вскочила, бросила последний отчаянный взгляд через лагуну в сторону канала, затем повернулась и помчалась вверх по тропе.
Я влетела в хижину и плотно закрыла за собой дверь в попытке удержать драгоценные запахи внутри. Его запах все еще был здесь в воздухе, в ткани его рубашек, даже на страницах наших книг. Я принюхивалась ко всему, что могла найти, зная, что запах скоро ускользнет так же легко, как вода проходит через сито.
Вспомнила обо всех ароматических бумажках, которые создала с себя. Все эти белые квадраты, падающие мне в руку. Мне не приходило в голову сделать хотя бы одну с отца для этого никогда не было причин. Он ведь мой отец и всегда будет рядом.
Эгоистка, шептала я в тишине. Эгоистка. Эгоистка.
Огляделась вокруг. Все верхние ящички были открыты, вплоть до того, где прятался флакон с синим воском. Аппарат был развернут и лежал на столе.
«Он знал». Эта мысль показалась нестерпимой.
Я подняла аппарат такой гладкий и красивый. С него все и началось.
Ненавижу тебя! заорала я, швыряя его об пол, снова и снова, пока он не превратился в кучку крошечных металлических кусочков. Хлам, а не магия.
Я подняла ткань, которой он всегда был обернут, и бросила в огонь, не задумываясь. Аромат, ленивый и пряный, распространился по хижине, смешиваясь с запахами, меняя то, что осталось от моего отца. Я захлопнула дверцу печки, но было уже слишком поздно.
Следующие два дня я провела, свернувшись калачиком в нашем большом кресле, крепко прижимая к груди книгу сказок. Часть меня думала, что если я ничего не изменю, то, возможно, все вернется на круги своя. Мой отец войдет в дверь, стряхивая воду с волос, шутя над купанием в межсезонье. Мой отец войдет, и это будет человек из моего детства, тот, кто, отвлекшись от поисков пищи, показывал мне витиеватый и загадочный след улитки. А вовсе не тот, в кого он превратился в последние месяцы. Не тот, кто летит в воду за флаконами.
Старалась не думать о содержимом нижних ящичков. «Если бы не они, у меня все еще был бы отец», эта мысль не давала покоя. И все же я знала, что находится внутри флаконов с зелеными пробками. Наша жизнь с отцом.
Через три дня его отсутствие зазвучало в моей голове уже как набат, я больше не могла этого выносить. Стала бездумно открывать ящички и просто держала флаконы в руках, гадая, какой день запечатлела ароматическая бумага внутри, что мы тогда делали. Отсутствие еды меня не волновало. Завернувшись в отцовские одеяла, я прижимала один из флаконов к груди, пока не согревала его своим телом. Затем меняла его на другой.
Утром пятого дня проснулась в кресле, холодный мир вокруг меня словно опрокинулся. Запах моего отца почти полностью исчез. Мне удалось снова разжечь огонь. Подойдя к ящичкам, достала флакон, листок внутри пошевелился, и я услышала голос отца. Я здесь. Я здесь.
Схватив нож, сломала печать. Запах все еще ощущался, но еле-еле, как деревья просматриваются сквозь туман, слабый намек, ничего такого, по чему можно было бы ориентироваться, а мне нужна была навигация. Я пересекла комнату, открыла дверцу печи и бросила туда бумагу.
Мгновение и она занялась. Я была почти уверена, что меня ждет разочарование, в наказание за то, что я натворила, но все случилось. Замерев, я стояла, полностью погрузившись в свои воспоминания. Я стояла, окутанная ароматом позднего лета, полного тепла и солнечного света, ощутила восхитительный запах спелых фруктов в корзине на столе, вспомнила, как из-под ножа выкручивалась гладкая спираль, когда отец снимал с яблока кожуру.
Вот, мой маленький жаворонок. Посмотри, какая замечательная игрушка! И ее еще можно съесть, добродушно улыбаясь, сказал мой отец, и в тот момент в мои крошечные ладошки упала кожура.
Я упала на колени, чувствуя его руки, запах его живого тепла, соленой морской воды и сосновой смолы в бороде. Прежде чем запах исчез, я потянулась за следующим флаконом.
После первоначального расточительства я попыталась себя ограничить, но воля покинула мое ослабевшее тело. Один флакон в день превратился в два, потом в три, потом в пять. Я вовсе не пыталась уйти. Даже если бы я могла понять, как получить помощь или как преодолеть этот ужасный канал, было уже слишком поздно. Мне просто хотелось снова быть со своим отцом.
Снова и снова я открывала флаконы и сжигала ароматические бумажки одну за другой. Как-то даже нашла запах Клео, и, к удивлению, именно он заставил меня всхлипнуть.
Шли дни. Я почувствовала, что превращаюсь в воздух. Запахи ароматических листков стали моими легкими, кровью в моих венах. Мне становилось все легче и легче растворяться в них. Мой отец научил меня улавливать флюиды, но теперь я проникла внутрь, блуждая среди них, как меж деревьев в незнакомом лесу.
«Во времена забытых тайн, Эммелайн», шептали они.
Хотелось жить в историях, которые рассказывали эти ароматы. Когда я поняла, что скоро мне будет слишком трудно вставать, чтобы доставать флаконы из ящичков, сняла сразу все оставшиеся. Мне нужно было беречь силы.
Вокруг меня образовалось поле из стекла и осколков зеленого воска. Я уже держала в руках следующую, хотя шепот предыдущей ароматической бумажки все еще звучал обычный день прямо на пороге весны, фиалки ждут под землей. Мои волосы вымыты, дрова в печке слегка позеленели. Детали, которые меня тогда не слишком интересовали. Втянула в себя эти нюансы, потом почувствовала, как они уходят, исчезают. Вдохнула глубже.
Эммелайн!
Голос доносился откуда-то издалека. Это был не первый голос, который возникал из ароматических бумаг, но на этот раз что-то было иначе. Я оттолкнула его и зарылась поглубже в запах свежей зелени и сырого дерева.
Эммелайн! позвал кто-то совсем близко снаружи, поняла я. Медленно села, зная, что это не голос моего отца, но все же надеясь. Комната закачалась, и аромат снова потянул меня к себе.
«Не ходи!» прошептал он.
На крыльце послышались шаги. Дверь открылась, и запахи хижины унесло потоком свежего холодного воздуха. Я видела, как вошел русалочий человек, но на этот раз у него не было черной пластиковой коробки. И моего отца у него тоже не было.
Часть втораяБухта
Страна чудес
Матрас был мягким, простыни туго натянутыми.
Это не моя кровать.
Я лежала с закрытыми глазами, старалась не шевелиться и затаила дыхание. Я понимала, что как только впущу запахи и открою глаза, мир станет другим, неправильным. А он должен оставаться привычным, неизменным. Иначе мне не выдержать. И поэтому я пообещала себе, что не открою глаз, не буду дышать носом и не стану выяснять, где нахожусь.
Попыталась перевернуться, мне хотелось сжаться в клубочек и исчезнуть, но тяжесть на ногах не позволяла двигаться. Рефлекторно вдохнула и почувствовала запах влажного меха животного. Клео?
Ахнула, почти надеясь, но в ответ услышала только хриплое дыхание. Не Клео. Я застыла, моя кожа горела от паники. Теплое дыхание коснулось моего лица, и я втянула воздух, полный глубоких мускусных тонов. Медведь? Чей-то язык скользнул по моей щеке. Это было уже слишком!
Я зажмурилась и закричала.
Все в порядке, ma cherie.
Ужасное животное исчезло, и где-то надо мной послышался голос. Женщина. Щекой я почувствовала ладонь, пахнущую дрожжами, мукой и сахаром.
Это был всего лишь наш пес, сказала она. Теперь он на улице.
Рука женщины погладила меня по макушке. В эту минуту каждая прядь моих волос вспоминала пальцы отца, скользившие по моим кудрям, когда он читал мне. Инстинктивно я подтянула рубашку к лицу, страстно желая ощутить остатки запахов ароматических бумажек. Но ткань в моих руках была мягкой и тонкой.
То была не моя рубашка. Я вдохнула пустой запах никаких цветов. Никакой сосновой смолы и морской соли. Никаких яблонь и фланели. «Нет», подумала я.
Твоя одежда в стирке, сказала женщина. Она пропахла дымом, но скоро будет свежей и чистой, не волнуйся.
Нет. Нет. Нет.
Он окончательно исчез. Горе настигло меня и поглотило целиком.
Я не знаю, сколько прошло времени. Видела, как женщина входила проведать меня, коснулась щеки, потом плеча.
Эммелайн?
Я не отвечала. Через несколько часов она вернулась.
Эммелайн, на этот раз ее голос звучал по-другому: спокойно, но настойчиво, тебе нужно открыть глаза прямо сейчас. И обязательно нужно поесть.
За закрытыми веками я видела лишь черный океан бутылок.
Позволь мне прыгнуть с тобой, папа. Такая мысль настойчиво стучалась в моей голове. Меня не пугали ни холод, ни мрак мира, только бы быть с ним.
Здесь ты в безопасности, снова заговорила женщина.
Безопасность. Какое странное слово.
Однако запахам нет дела до ума или сердца. Они проберутся сквозь тьму закрытых глаз, проскользнут мимо баррикад мыслей. Тело их сообщник. Мы можем жить без еды неделями, несколько дней обходиться без воды, но попробуйте не дышать и легкие взбунтуются.
И постепенно, вслед за этими предательскими вдохами, в комнату прокрался аромат чего-то запеченного в духовке. И настойчивый запах размягченного жареного лука. Я старалась не обращать на них внимания, но они все равно проникали внутрь, теплые и гостеприимные, как лето.
Люди лгут, Эммелайн, а запахи никогда, говорил мне отец. Я все еще видела, как он стоит у курятника и учит меня искать свежие яйца.
«Следуй за ним, его палец стучит по моему носу. Не стой у него на пути».
Не хочу оставлять тебя, папа.
Но в конце концов деваться было некуда. Я открыла глаза.
Трудно объяснить испытанный мною шок, когда я впервые увидела настоящую женщину. Конечно, у нас были фотографии и иллюстрации с изображением людей, но они существовали в книгах, пахли только бумагой. Их голоса были вариациями голоса отца, читающего мне вслух. Если бы я вообще об этом задумывалась, то решила бы, что другие люди это просто уменьшенные или, наоборот, более высокие или более округлые версии моего отца.
Но женщина, стоявшая передо мной, выглядела по-другому. На ней были свободное голубое платье и широкий фартук. Седые волосы, собранные на затылке, оттеняли загорелую кожу, вокруг глаз и рта залегли морщинки. Она казалась старой и в то же время не очень, а ее сильные руки походили на узловатые корни дерева.
Вот и ты, ma cherie, улыбнулась она. Потом, словно поняв, что мне нужно побыть одной, добавила: Я принесу поесть. Тебе давно пора подкрепиться.
Когда она вышла, я огляделась. Выкрашенные в голубой цвет стены были совершенно гладкими. Никаких ящичков. Никаких флаконов. Никакого мерцающего леса. Окно напротив кровати выходило на воду; свет, проникавший внутрь, был насыщен серебром поздней зимы. На утесе никогда не было столь яркого света. Я почувствовала себя незащищенной вдали от привычного леса, подтянула колени к груди, не обращая внимания на обстановку, и уставилась на дверь.
Запах кардамона, мягкий и успокаивающий, опередил вошедшую в комнату женщину. Появилось воспоминание листок из красного флакона с ароматом знойного места, который словно обволакивал, лаская мне кожу. «Кардамон, сказал тогда отец. Они прячутся, как сокровища». И показал фотографии стручков в форме крошечных лодочек, из которых сыпались черные семена.