Что мне теперь делать? Что делать, когда в своем собственном доме я не чувствую себя в безопасности? Куда бежать? Мой дом больше не моя крепость и, судя по тем знаниям, которые по секрету поведала мне «сказка», никогда ею не был. Теперь я точно знаюмоя квартира не убежище, моя квартирачетыре стены и дверь. Любой замок можно открыть, любое убежищевзломать, если у тебя есть подходящий инструмент.
«Любая искалеченная психика а мы ведь не сомневаемся, что она у меня именно такая?»
Мы не сомневаемся. Ни секунды.
И что же прикажешь мне делать, Максим Андреевич? Что за фарс? Что за странная тяга к пафосу? Что за представление, мать твою? Что за желание устраивать цирковое представления из публичного линчевания? Почему бы просто не прийти ко мне и не сказать: «Все, Марина Владимировна, отпуск закончился. Собирай вещички. Добро пожаловать в мой личный ад». Зачем мариновать меня и изгаляться? Как мне расценивать все это? Как понять, что именно происходит? Ты просто пытаешься превратить мою жизнь в чистилище, забавы ради, или это совершенно ясный для тебя, но абсолютно непонятный мне жест, приглашающий меня в твою жизнь? Тебе там скучно или ты соскучился? Что мне-то теперь делать? Можно жить своей жизнью или бросить все и мчаться к тебе? Можно ли мне жить своей жизнью, Максим?
Мое лицо скривилось от подступающих слёз. Я закрыла его руками и приказала себе заткнуться. Хватит, королева драмы, наплакались уже.
Я развернулась и пошла в ванную.
* * *
Я вышла из машины и громко хлопнула дверью. Кнопка на брелке, короткий писк сигнализации и звук закрывающихся дверей. Подняла голову и посмотрела на невысокое здание передо мнойскромно, но со вкусом. Пожалуй, нарочито скромно, потому как денег туткуры не клюют. Об этом буквально кричит качественная отделка и огромные окна. Даже ручка дверимонолитный куска витого стеклакричит о том, что простоне значитдешево.
Внутри прохладно, работает кондиционер, и где-то на заднем плане глухо бормочет телевизор.
Добрый день, говорит мне администратор и улыбается шикарной, искусственной улыбкой. Чем могу Вам помочь?
Думаешь добрый? Ну, как знать
Здравствуйте, говорю я. Натягивать на лицо улыбку у меня нет ни сил, ни настроения. В двести сорок пятую можно?
К нему пускают не всегда. Бывают хорошие дни (их гораздо больше), и тогда проходишь без проблем, но иногда, очень редко, все плохо и тогда, как бы ты ни упрашивал, как бы ни уговаривал, никто тебя дальше администратора не пропустит.
Девушка опустила неестественно длинные искусственные ресницы и пробежалась взглядом по листку формата А4там были номера палат и фамилии постояльцев, проживающих в них.
Николай Петрович?
Я кивнула.
Одну минуту, пожалуйста.
Девушка подняла трубку и набрала короткий внутренний номер. Там быстро, как и всегда, сняли трубку. Я слушала, как она общается со старшей медсестрой и думала, как же разительно это место отличается от казенной больницы. В казенной психбольнице я была лишь тогда, когда получала справку для водительского удостоверения, но то была поликлиника, а не диспансер. Но я могу вообразить, что разница между государственным диспансером для сломанных тел мало чем отличается от диспансера сломанных душ. Но здесь все вежливые и улыбчивые, здесь весьма недешевый ремонт и приятно пахнет, здесь тихо и безлюдно, никаких очередей. Здесь буквально пахнет деньгами.
Девушка положила трубку:
Да, к нему сегодня можно. Только нужно будет немного подождать, потому что они только что ушли завтракать.
Хорошо.
Можете пройти во внутренний двор, если желаете.
Да, спасибо.
Девушка повела меня широким светлым коридором мимо дверей, сквозь арки и лестничные пролеты, и вскоре мы вышли во внутренний двор. Здесь девушка оставила меня, пожелав мне всего хорошего. Я пошла по узкой бетонной дорожке сквозь аллею с невысокими насаждениями. Густой кустарник вдоль дорог и редкие, но огромные, раскидистые ели. Однажды я поинтересовалась у одной из медсестер, почемутолько ели. Она сказал, что этим деревом весьма проблематично нанести увечья себе и другим. А я-то думала, потому что пахнет вкусно. Одна из лавочек стояла как раз у подножия огромного дерева, и в это время дня оно бросало длинную, густую тень на скамью. Я села на неё и стала ждать. Здесь не было ощущения больницымне казалось я сижу в одном из парков, что остались еще с советских времен, но заново восстановленных и приведенных в пригодное состояние. Да, здесь не играли в салки дети, не гуляли новоиспеченные мамы с колясками, не было здесь и стариков, подставляющих свои лица солнцу. Здесь никого не было, кроме меня. Потому как здесь есть распорядок. Здесь не гуляют поодиночке. Здесь никто ничего не делает сам по себе и каждыйпод строгим надзором. Здесь человек не принадлежит себе. Здесь человеческую жизнь передают в бережные руки хранителям разума. За нехилые деньги, разумеется.
Открылись двери в самом дальнем углу и во двор высыпали люди. Они шли неспешно и, странным образом, сразу же рассыпались по двору, словно соблюдая, известный только им, порядок, как будто весь периметрогромная шахматная доска, и у каждого было свое место, свой отведенный только ему квадратик. Один из нихвысокий, коренастый, с широкими плечами, которые безвольно висели, словно из них выкачали половину воздуха, поднял глаза, отыскал меня взглядом и направился к моей скамейке. Он шел, заложив руки за спину, но почему-то, глядя на него, я была совершенно уверена, что если бы были карманы, он запихал бы руки в них. Хотя сейчас он выглядел гораздо лучше, в его походке все еще оставалось что-то шаркающее. Теперь, когда он отмыт, откормлен, пострижен и одет в чистое, он ничем не отличался от здорового человека. Отличия начинались лишь тогда, когда он начинал говорить.
Здравствуй, прохрипел он, а затем вытянул нижнюю челюсть и потянул подбородок вверх.
Господи. Этот жест я не забуду никогда. Никогда. До конца дней своих буду помнить и это жуткое движение и то, как он врезается в стекло, размазывая кровь и крича мне
Как дела? спрашивает он.
Несколько мгновений я молчу, потому что слишком уж красочно и незабываемо порой прошлое. Особенно то, что снится тебе в кошмарах.
Бывало и лучше, говорю я на выдохе.
У меня т т тоже, говорит он и улыбается.
Он перестал выплевывать слова, но начал заикаться. Я смотрю на него и думаю, что ради этой улыбки я и прихожу сюда. Мне важно видеть это. Я хочу смотреть на неё и думать, что человек, лишенный прошлого и будущего, живущий исключительно сегодняшним днем, без надежд и разума, человек, у которого больше ничего нет, все еще улыбается. Он все еще шутит! А потому, Марина Владимировна, закрой свой рот и не хнычь! Не тебе говорить, что все плохо. Не тебе жаловаться на судьбу, покуда ты и твои близкие живут по ту сторону жизни, а не по эту. Каким бы холеным, каким бы блестящим ни было это заведение, это все-таки больница. Так что закрой рот и улыбайся, потому как если уж человек, который ради выживания жрал людей, умудрился остаться человеком, то у тебя точно нет оправдания твоему нытью. Я улыбнулась ему:
Посиди со мной.
Он долго и неуклюже садится на скамейку. Я наблюдаю за ним. Наблюдаю за тем, как отчаянно он старается подчинить себе свое тело.
Что тебе говорят врачи? спрашиваю я, когда он, наконец, усаживается.
Он снова вытягивает подбородок вверх:
Прогноз неутешительный, говорит он. Жить буду.
Мы оба смеемся. Ятихо и искренне, онхрипло и с огромным трудом.
Перестань, говорю я, Это же хорошо.
Думаешь? снова этот жуткий жест. Я все еще хожу п п под себя.
Он снова смеется. Я улыбаюсь и смотрю на огромного мужика в больничном одеянии:
Это пройдет. Ты с этим справишься.
А даже если и нет (снова вытягивает подбородок вверх), это не самое худшее, что было со мной. Я п п почти как на курорте.
Снова улыбка озаряет его лицо. Максим говорилон был трусом. Странно, но на труса он не похож. Тру́сы так себя не ведут. Тру́сы ведут себя, как я. Тру́сы ноют и скулят, тру́сы ревут в свои кулаки, тру́сы
У тебя что-то слу случилось? спрашивает он.
Я смотрю на него и думаюкак же так получается, что человек, официально считающийся психом, задает правильные вопросы?
Случилось, киваю я.
* * *
Из больницы я уехала перед самым обедом. О чем можно столько времени говорить с умалишенным? Много о чем. Но иногда, и, признаюсь, это пугало меня, мне совершенно не важна суть беседысам факт нашего разговора успокаивал меня. Не знаю, с чем это связанно, но порой даже сущая безделица, летящая из уст Психа, была способна вселить в меня уверенность в завтрашнем дне. Правда, в этот раз была не безделица. В этот раз мы говорили о вещах серьезных. Настолько серьезных, что садясь в машину, я не могла отделаться от чувства, что Псих сидит на соседнем сиденьеего голос звучал в моей голове и вторил гласу моего разума и этот жуткий дуэт поражал своей спетостьюлибо он не такой псих, каким кажется, либо я не настолько вменяема, как надеюсь. В любом случае, мы оба думали об одном.
Ключ в замке зажигания повернулся, мотор заурчал, я включила «D» и сдала назад. Развернувшись на пустой стоянке больницы, я поехала, куда глаза глядят. Куда именно ехатьразницы нет, ведь где бы я ни оказалась, дворняга меня по запаху отыщет. Отыщет и затащит в свою конуру. Я выехала на шоссе. Открыла окно, и прохладный июльский воздух ворвался в салон. Потянулась за пачкой сигарет, открыла, достала одну и прикурила. Одна большая затяжка во все легкие. М-м как же приятноиметь маленькие слабости, которые доставляют столько удовольствия. Интересно, а для Максима и его друзей убить человекатак же просто, как для меня выкурить сигарету? На что похож кайф, который они ловят? С чем его можно сравнить, и можно ли вообще?
Меня заставил подпрыгнуть гудок позади меняогромная черная махина, тонированная, начищенная до блеска, без каких-либо опознавательных знаков на капоте, подперла меня сзади, истошно давя на клаксон. Я поперхнулась. Руки задрожали мгновенно. Не снижая скорости, я прижалась к обочине, давая проехать. Машина набрала скорость, объехала меня и, поравнявшись со мной, открыла окнооттуда на меня уставилась молодое лицо, обезображенное раздутым самомнением, пыталось что-то кричать мне. Увидев бледное от страха лицо, оно, очевидно записало ужас в моих глазах на свой счет и, самодовольно крикнув мне что-то напоследок, нажало педаль газа в пол и рвануло вперед, обгоняя меня, словно я припаркована. Дрожащий выдох в полной тишине. Я включила поворотник, свернула на обочину и остановилась. Дальше ехать я не могла. Меня колотило, я задыхалась и тряслась, словно сама смерть пронеслась мимо меня, разминувшись со мной в нескольких сантиметрах. Нет, так жить невозможно! Так нельзя жить! Каждое мгновение, каждую секунду я, словно муравей на деревянной скамейке, и кто-то большой и всевластный стоит надо мной с увеличительным стеклом и всё, чего мы ждем, этокогда выйдет из-за туч солнышко. Я так не могу жить, иначе стану соседкой Психа по палате. Что мне делать? Гребанный вопрос, набивший оскомину за последние двадцать четыре часа. Все, что в моих силахнабрать номер, заканчивающийся цифрами 0715 и задать этот вопрос человеку на том конце провода. Он-то точно знает ответ. Но что потом? Явиться к нему, обернутой подарочной бумагой? А может, плащ поверх костюма Евы? Да вот только от одной мысли о том, чтобы проехать через весь город и выехать на трассу, ведущую в санаторий «Сказка», завязывает в узел кишки и делает эту задачу непосильной. Сама я этого не сделаю. Так же, как не смогу шагнуть с крыши девятиэтажки, выпить горсть снотворного или полосонуть по венам опасной бритвой. У меня не хватит на это силы воли, так же, как не хватило в свое время на то, чтобы дождаться пока он уснет рядом со мной, а затем залезть на него сверху, положить подушку на лицо и навалиться всем телом.
Потому, что яредкостный трус.
Все, что могутерпеливо ждать своей участи.
Смиренно.
Я выдохнула и включила поворотник.
* * *
Черт меня знает, зачем я поехала в этот торговый центр. Возможно, это инстинктивно, и я свято верю в то, что среди толпы я в безопасности. Глупо. Очень глупо.
Я гуляла по торговому центру, набитому людьми, бесцельно шатаясь от одного магазина, к другому. Я толком не замечала, куда заходила и на что смотрела. В какой-то момент включилось осознание картинки перед глазами, и я поняла, что смотрю на витрину, забитую армейскими ножами.
Ищете подарок мужу? спрашивает меня продавец.
Я рассеяно замотала головой и вышла из отдела.
Огромный коридор, битком набитый людьми и кучей ненужного хлама. Тут и там бесконечные ряды отделов с яркими, красочными витринами, предлагающие вам сотни тысяч вещей, которые вам не нужны. Людикак поток, живой и способный мыслить, перетекают из одной стеклянной коробки в другую, в третью, в четвертую, и, глядя, как эта живая масса медленно растекается по пространству вокруг меня, я думаюнеужели все, что вы выносите отсюда, все, зачем вы едете сюда, делает вас счастливыми? Неужто всё это вам, действительно, нужно? А потом виновато опускаю глазамне тоже без этого никак. Я такая же, как вы. Я тоже хочу иметь кучу ненужного хлама в своих четырех стенах, да побольше, подороже. И обязательно со скидкой, а иначе никакого удовольствия.
Тут краем глаза я замечаю знакомый силуэтя поворачиваю голову, но не успеваючеловек растворяется в толпе. Но запуганное сознание уже начало судорожно подбирать лица, подходящие по крошечный кусок головоломки, который отпечатался в кратковременной памяти. Я уже видела его. И не единожды.
Я верчу головой, пытаясь найти его снова. Не для того, чтобы узнатьэто я уже сделала, а для того, чтобы убедиться, что именно его я увидела только что. Что моя взбудораженная фантазия не нарисовала того, чего нет. Толпа пестрит и гудит. Она сбивает меня с толку. Мне снова становится нехорошо, и временное спокойствие, которое подарила мне безликая публика, начинает сходить на нет. Теперь люди, закрывавшие меня живым щитом, стали превращаться в тайных агентов, наводнивших всю территорию торгового центра. То, что было на моей стороне, стало моим врагом. Я вертела головой, пытаясь найти его, но он как сквозь землю провалилсялица и тела прятали его, словно были с ним заодно.
Я сорвалась с места и очень быстрым шагом направилась вперед. Я летела сквозь людей, которые, не торопясь, прохаживались между лавочек и кадок с искусственными пальмами, и совершенно нелепые мысли приходили мне в голову. Почему половина из них прётся мне навстречу? Люди, у нас в стране правостороннее движение, а потому, идя по левойвы идете «против шерсти». Какого хрена? А потом мне приходит в голову жуткая картинка, где в торговом центре люди ходят стройными рядами по «правильной» полосе и стало страшно. Это было бы похоже на стадо роботовмеханизированных, выдрессированных и жутких в своей пустоте. Уж лучше как попало. В конце концов, именно этим человек и знаменитон везде сеет хаос.
Кто-то наткнулся на меня, сбивая плечом. Я подняла глаза на мужчину.
Простите, пробубнил он и двинулся дальше, скрываясь в толпе.
А я пыталась унять ошалевшее сердце. На место, мать твою!
И тут слева я увидела его снова. Он шел ко мне, улыбаясь невинно и дружелюбно. Но, как и тогда, где-то в прошлой жизни, когда карточный домик, что я называла своей жизнью, сложился, разлетаясь на составляющие, на его лице застыла жуткая смесьгубы улыбаются, завораживая своей красотой и плавностью форм, а глаза смотрят на тебя с неистовой злобой, от которой все нутро покрывается льдом.
Херувимчик. Но Максим зовет его Белкой.
Он быстро покрывал расстояние между нами и это, в буквальном смысле слова, столкнуло меня с места. Понимая всю тщетность и бессмысленность своих поступков, я все же ускорилась. Стараясь не сорваться на бег, я протискивалась сквозь людей. Я оглядываюсьлицо парня неправдоподобной, совершенно неземной красоты, приближается ко мне гораздо быстрее, чем я рассчитывала. Я повернулась и, плюнув на все меры предосторожности, побежала, уже не видя, как красивое лицо вспыхивает азартом, как губы обнажают хищный оскал, и откудато из глубины молодой груди вырывается тихий смех.
Толпа играет не мне на рукукак оказалось, я не так проворна, как девятнадцатилетний парень, а потому очень скоро я услышала его голос за своей спиной. Или мне показалось? Люди оглядываются на нас, и я понимаю, что несколькими минутами позже к нам присоединится полиция. И я не уверена, что она будет на моей стороне.