Сохраняя веру - Джоди Линн Пиколт 11 стр.

Доктор хочет оставить маму на ночь в стационаре для наблюдения, но она категорически отказывается:

 Ни в коем случае! Я могу бегать, прыгать и даже не устаю. Я еще никогда себя так хорошо не чувствовала.

 Может быть, ма, тебе действительно лучше здесь переночевать? У тебя же все-таки остановка сердца была

 Вы были мертвы,  уточняет врач.  Ребята в колледже рассказывали мне о мертвецах в морге, которые подымались в тот момент, когда санитар застегивал молнию на мешке. Мне всегда хотелось и самому увидеть что-нибудь подобное.  Мы с мамой переглядываемся; он откашливается.  Итак, нужно сделать кардиограмму, КТ, еще кое-какие анализы и проверить, какие сердечные препараты вы пьете.

 То есть вы хотите убедиться, что я не овощ?  фыркает мама.

 Мы хотим убедиться, что нет угрозы повторной остановки сердца,  поправляет ее врач.  Сейчас я вызову медсестру, и она отвезет вас на другой этаж.

 Большое спасибо, но я и сама ходить умею,  говорит мама, спрыгивая со стола.

Доктор, покачивая головой, направляется к выходу из палаты. Я забегаю вперед, трогаю его за рукав и жестом прошу отойти за ширму.

 С ней действительно все в порядке? Вдруг это просто странный сбой в работе ее нервной системы и через час она впадет в кому?

 Не знаю,  подумав, признается доктор.  Бывало, что в операционной монитор показывал прямую линию, а потом человек кашлял и приходил в сознание. Я видел людей, которые лежали в коме месяцами, а потом просыпались и разговаривали как ни в чем не бывало. Одно я могу сказать вам определенно, миссис Уайт: ваша мать была клинически мертва. Это указали парамедики в своем отчете. Да и я, черт возьми, это констатировал! Может ли ее нынешнее состояние оказаться неустойчивым? Не знаю. Я сталкиваюсь с таким впервые.

 Понимаю,  говорю я, хотя на самом деле ничего не понимаю.

 Сейчас мы не видим на ее сердце никаких признаков травмы. Конечно, мы будем продолжать обследование, но в данный момент сердце кажется здоровым, как у подростка.  Он похлопывает меня по руке.  Объяснить этого я не могу. Даже пытаться не буду.

 Может, хватит меня поддерживать?  Мама отталкивает мою руку.  Со мной все нормально.

Она энергично, впереди нас с Верой, выходит из отделения экстренной помощи. Медсестра крестится. Водитель машины «скорой помощи», уплетающий слоеное пирожное, болтая с другой медсестрой, роняет одноразовый стакан с кофе.

 Извините,  говорит мама, останавливая интерна.  Где здесь лифт?  Девушка показывает, а мама оборачивается ко мне.  Ну? Ты здесь остаешься или как?

Она шагает по коридору мимо Иэна Флетчера, который смотрит на нас с таким недоумением, что я впервые за много часов начинаю смеяться.

Пока флеботомисты тычут в маму шприцами, мы с дочкой сидим в комнате ожидания. Вера бледная, уставшая, под глазами фиолетовые круги.

 Я сделала, что ты хотела,  шепчет она, поднимая личико.

 Ты не имеешь никакого отношения к бабушкиному выздоровлению,  с трудом сглотнув, говорю я.  Ты же это понимаешь?

 Ты ее просила,  бормочет Вера.  Я слышала.

 Когоее?

 Бога. Ты говорила: «О Боже! О Боже! О мой Боже!»  Вера трется носом о свое плечо.  И она тебя услышала. Она сказала мне, что сделать, чтобы ты не огорчалась.

Я опускаю голову и смотрю на Верины кроссовки: на одной ноге шнурки развязались и болтаются по полу, как у самого обыкновенного ребенка. И все-таки моя дочь не обыкновенный ребенок. Она разговаривает с Богом и, по-видимому, только что совершила чудо.

Я борюсь с желанием расплакаться. Все это очень похоже на затянувшийся ночной кошмар. Кажется, Колин вот-вот встряхнет меня и прошепчет: «Переворачивайся на другой бок и спи дальше». Дети должны ходить в школу, качаться на качелях, обдирать себе коленки. А то, что происходит сейчас с нами,  это бывает в фильмах, в романах, но не в настоящей жизни.

Я не глядя тру Верину ладошку и нащупываю мозоль.

 Что это?

Вера прячет руки:

 Это от рукохода.

 А не от  Как же такое выговорить?!  Не от того, что ты прикоснулась к бабушке? Тебе не было больно?

Вера качает головой:

 Я как будто бы катилась с горки вниз.  Она смотрит на меня в замешательстве.  Ты разве не хотела, чтобы с бабушкой все было хорошо?

Я обнимаю ее так, словно пытаюсь спрятать обратно внутрь себя и защитить от того, что теперь уже неминуемо ей грозит.

 Ох, Вера, конечно, я хотела, чтобы с бабушкой все было хорошо. И сейчас хочу. Меня только немножко пугает, что мое желание, вероятно, исполнилось благодаря тебе.

Я глажу ее по волосам, по плечикам.

 Меня это тоже немножко пугает,  тихо признается она.

 Ну, знаешь ли, это не считается,  заявляет Иэн, потягиваясь на стуле.  Когда я говорил о свежих морепродуктах, то не имел в виду запеканку с консервированным тунцом.

 Единственная альтернативакафе «Донат кинг»,  ухмыляется Джеймс.  Или это, или пончики.

Иэн содрогается:

 Знаешь, сколько бы я сейчас отдал за хороший стейк из ангусской говядины?

 Перейди через дорогу и укради на молочной ферме целую корову. Их там столько, что, уверен, никто не считает.  Джеймс промокает рот салфеткой.  Но корову тебе пришлось бы самому готовить, а так ты сидишь в ресторане.

 Сравнивать это заведение с рестораномвсе равно что называть мое путешествие в «Виннебаго» сафари.

 Твое путешествиене сафари, а антирелигиозный поход. Ты сам мне так сказал несколько недель назад. Послушай, Иэн,  говорит продюсер, подавшись вперед,  дело только что пошло в гору. В вечерних новостях на Эн-би-си показали твой материал с умершей бабушкой, а потом повторяли каждый час.  Джеймс поднимает чашку с кофе.  По-моему, ты напал на верный след. Эта девчонкахороший крючок. Людям даже в голову не придет, что она все выдумала. Тем эффектнее получится, когда ты отдернешь занавес.

 Да,  слабо улыбается Иэн,  ради этого стоит потерпеть размещение суперэкономкласса.

 Смотри на это так: если сейчас сумеешь вернуться в игру, то потом сможешь до конца дней ни к каким домам на колесах даже близко не подходить.  Джеймс смотрит на чек и, смеясь, достает кредитную карту.  Правда, мне в детстве нравилось отдыхать в кемпингах. Тебе разве нет?

Иэн не отвечает. Его детство было, вероятнее всего, не таким, как у Джеймса.

 Ах да! Я забыл! Ты же никогда не был ребенком!

 Не-а,  улыбается Иэн,  я выскочил готовеньким из головы моего исполнительного продюсера.

 Я серьезно. Мы ведь с тобой знакомы уже сколько? Семь лет? А я про тебя ничего не знаю, кроме того, что ты начинал на радио и получил докторскую степень в каком-то второсортном бостонском университете.

 Ага. Гарвард называется. Этот «второсортный» университет правильно сделал, что предоставил тебе учиться где-нибудь в Йеле,  отшучивается Иэн и маскирует чувство неловкости зевком.  Джеймс, я совсем разбитый. Пойду-ка на боковую.

Продюсер вскидывает бровь:

 Чтобы тебя клонило в сон? Черта с два!

Иэн настораживается. Откуда Джеймс знает про его бессонницу? Про то, что он в последний раз более или менее нормально спал несколько лет назад? Может, его видели в одну из тех ночей, когда он выходил из своего дома на колесах и бродил по лесу, или по равнине, или по прериив общем, по той глуши, куда его занесла нелегкая?

 Ты просто чувствуешь себя загнанным в тупик и пытаешься сменить тему,  заключает Джеймс, и Иэн облегченно вздыхает: тайна его частной жизни осталась неприкосновенной.  А я ведь как друг тебя спрашиваю. Кто твои родители? Как ты рос?

Вырос я в одночасье, подумал Иэн, но вместо этого сказал:

 Мне что-то ужасно захотелось пончиков.  Он улыбнулся, натянув на лицо привычную маску.  Ты со мной?

3 октября 1999 года

К счастью, полиция заставила и Иэна Флетчера, и членов странного ордена пассионистов, и полсотни простых зевак покинуть нашу территорию. Но к сожалению, все они убрались недостаточно далеко. Всего лишь в полумиле от дома проходит дорога, а это общественное место, и там они имеют право находиться. Поэтому мы видим их из окон. А значит, они нас тоже видят. Вера беспокойная, все время хнычет, но поиграть в саду я ей не разрешаю. Стоит мне высунуть нос из дому, поднимается шум. Что же будет, если выйдет она? Сегодня мне даже мусор пришлось выбрасывать за полночь, чтобы не попасться репортерам. Потом я прокралась мимо качелей к дубам и села под крону одного из них.

 О чем задумались?

Я подскакиваю. Передо мной Иэн Флетчер с горящей спичкой в руке. Он зажигает сигару, сует ее в рот и затягивается.

 Вы опять вторглись на мою территорию. Я могу заявить на вас в полицию.

 Знаю, что можете, но думаю, вы не станете этого делать.

 Ошибаетесь.  Я встаю и направляюсь к дому.

 Пожалуйста, не надо никуда звонить,  тихо говорит Иэн Флетчер.  Я видел, как вы ходите по комнате, куда-то собираетесь, и просто решил спросить о вашей матери. Без свидетелей.  Он машет рукой в сторону машин, столпившихся на обочине.

 Что именно вы хотите спросить?

 С ней все в порядке?

Я киваю, не отрывая взгляда от его лица:

 Не благодаря вам.

Это мое воображение или Иэн Флетчер действительно покраснел?

 Да, мне жаль. Я не должен был  Не договорив, он качает головой.

 Не должны были что?

Его яркие горящие глаза продолжают удерживать мой взгляд.

 Просто не должен был. И все.

 Иэн Флетчер извинился? Жаль, я на пленку не записала.

В следующую секунду его уже нет поблизости. Только тлеющий сигарный пепел у моих ног доказывает, что он здесь был.

4 октября 1999 года

На следующий день я приезжаю в медицинский центр, где доктор Уивер планирует повторное обследование сердца моей мамы, и, к своему удивлению, нахожу ее сидящей на диване рядом с Иэном Флетчером.

 Мэрайя,  говорит она, как будто мы собрались пить чай,  это мистер Флетчер.

Я так сжимаю Верину ручку, что бедный ребенок вскрикивает.

 Мы знакомы. Извините, мистер Флетчер. Можно тебя на минутку?

Волоча Веру на буксире, я отвожу маму в сторону:

 Не хочешь объяснить мне, что он здесь делает?

 Успокойся, Мэрайя. А то у тебя самой будет сердечный приступ. Я пригласила мистера Флетчера  мама оборачивается и с улыбкой кивает ему,  чтобы он мог сделать свой репортаж и убраться к чертям из нашей жизни. Пускай себе снимает что хочет. Мне скрывать нечего.

 А если,  говорю я, потирая двумя пальцами переносицу,  он приклеит тебе ярлык зомби или вампирши и продолжит ошиваться вокруг нашего дома? Почему ты думаешь, что он сдержит свое обещание?

 Потому что знаю.

 Превосходно! Мне все ясно. Ну а Вера?  Я сжимаю руку дочери.  Она тоже не хочет его видеть.

 Ребенок реагирует на твои флюиды, дорогая.

 У меня нет никаких флюидов. Их вообще не существует.

 Бог тоже не существует, правда?  Мама невинно улыбается.

 Ладно. Нужен тебе этот цирк шапитопожалуйста. Хочешь, чтобы Иэн Флетчер тебя снимал, пускай снимает. Но от нас с Верой он и слова не услышит. Будь добра объяснить ему это, если тебе здесь нужна моя компания.

Иэн Флетчер вместе с несколькими операторами и исполнительным продюсером втискивается в кабинет для исследований. Он обещает не касаться никаких тем, кроме здоровья моей матери, а когда я спрашиваю, есть ли у него разрешение на съемку, самодовольно демонстрирует мне мамино письменное согласие и согласие руководства больницы. По его распоряжению убирают лишние каталки, вносят софиты. Он хмурится, когда я отвожу Веру в сторону, чтобы она не попадала в кадр. Сама я встаю рядом с больничным администратором, приставленным наблюдать за ходом съемок. Мы похожи на двух сторожевых собак. Как только Флетчер жестом просит оператора наклониться через плечо врача и крупным планом снять мамину медицинскую карту, я вмешиваюсь:

 Это конфиденциально!

 Как и вся процедура обследования, миз Уайт. Но ваша мама подписала документ, согласно которому мы имеем право снимать ручной камерой все, что пожелаем.

 Ваши желания мне неинтересны.

Иэн Флетчер смотрит на меня и медленно улыбается:

 Жаль.

Я отхожу, спрашивая себя: как этот нахал может быть тем же самым человеком, с которым я разговаривала прошлой ночью? Показывает он сейчас свое истинное лицо или это только телевизионная маска?

Скрестив руки на груди, я смотрю, как оператор снимает мамину кардиограмму: обычную и с нагрузкой.

 Миссис Эпштейн,  говорит доктор Уивер,  вы здоровы, как восемнадцатилетняя девушка. Может быть, даже меня переживете.  Явно наслаждаясь своими пятнадцатью минутами славы, он поворачивается к Иэну.  Видите ли, мистер Флетчер, я человек науки. Но, кроме разве что трансплантации сердца, наука не находит никакого объяснения тому, что результаты сегодняшнего обследования миссис Эпштейн так разительно отличаются от результатов ее же планового обследования месячной давности. Не говоря уже, конечно, о феномене оживления.

Меня медленно наполняет чувство удовлетворенности: во-первых, я рада снова услышать, что моя мать здорова, во-вторых, утереть нос Иэну Флетчеру чертовски приятно. Я бросаю на него торжествующий взгляд, и в этот самый момент он шепотом командует оператору, чтобы тот развернулся и снимал уже не мою маму, а Веру, которая сидит в углу и рисует на бланке для назначений.

 Нет!  тихо произношу я и бросаюсь в бой.  Вы не имеете права ее снимать!  кричу я и, вскочив с места, заслоняю дочь; оператор испуганно пятится.  Отдайте мне кассету! Сейчас же отдайте кассету!

Я тянусь к камере, парень поднимает ее над головой и зовет шефа на помощь:

 Господи, мистер Флетчер, да уберите от меня эту женщину!

Иэн Флетчер делает шаг вперед и, подняв ладони, умиротворяюще говорит:

 Миз Уайт, не нужно так волноваться.

Я разворачиваюсь к нему:

 А вы мне не указывайте!  Краем глаза я вижу, что оператор продолжает снимать.  Пусть выключит эту чертову штуковину!

Иэн слегка кивает, и оператор опускает камеру. Напряжение, которое я ощущала всем телом, ослабевает, и я обмякаю. Трясясь, я отхожу от Веры и поднимаю голову, ища взглядом мать. Иэн Флетчер, больничный администратор и доктор молча смотрят на меня.

 Нет,  с трудом выговариваю я и прокашливаюсь.  Я сказала «нет».

Когда Иэн Флетчер уходит, а медсестра уводит Веру, чтобы дать ей какую-то наклейку, я остаюсь с мамой наедине.

 Это моя вина,  говорит она, одеваясь.  Я думала, если я приглашу Флетчера сама, мы быстрей от него отделаемся.

 Увы, нет,  бормочу я.

Мы молча ждем возвращения Веры и обе, каждая на свой лад, в чем-нибудь себя упрекаем.

 Мэрайя, ты ведь слышала, что люди говорят про смерть?

Я поднимаю глаза:

 Что?

 Ну, про яркий свет в конце тоннеля и все такое.  Она вдруг прячет от меня глаза и начинает ковырять кутикулу на большом пальце.  Так вот, на самом деле это не так.

Я сглатываю. Во рту становится сухо, как в пустыне.

 Не так?

 Нет. Ни света, ни ангелов я не видела. Я видела свою маму.  Она поворачивается ко мне, глаза горят.  Ох, Мэрайя! Как долго мы с ней не виделись! Целых двадцать семь лет! Это был такой подарокувидеть все то, о чем я уже начала забывать: и ее искусанные ногти, и отросшие корни волос, и даже морщины! Она улыбнулась мне и сказала, что еще не время.