Я фермер, у меня птичья ферма, и у меня участок, на котором я выращиваю кукурузу, перец, томаты и окру. Он посмотрел на Ндалипотому что пришел, готовый использовать тот инструмент, которым она снабдила его, и сказал: Я птичий пастырь, сэр.
Ее отец посмотрел на жену взглядом, который показался моему хозяину недоуменным и наполнил его страхом: уж не сказал ли он какой-то глупости, и его чувства в этот момент были чувствами человека, которого связали по рукам и ногам, а потом голого выкинули на центральную площадь деревни, где ему негде спрятаться. Он не хотел этого делать, но поймал себя на том, что поворачивается к ее брату, на чьем лице он увидел выражение сдерживаемого смеха. Он взбесился. То, что сказала ему Ндали, разве это могло быть неверным? Она сказала, что ее слова звучат необычно, и так оно и было, по крайней мере для его уха.
Понятно, сказал ее отец. Итак, джентльменпастырь птиц, какое у вас образование?
Папа
Нет, Нди, нет! ее отец повысил голос. На его шее сбоку стала заметна напрягшаяся жилка, словно припухлость после удара. Ты должна позволить ему говорить, или наша встреча закончилась. Ты меня слышишь?
Да, папа.
Хорошо. А теперь, джентльмен, ина ану окву Игбо?
Он кивнул.
Может быть, мне тогда говорить на игбо? спросил ее отец; кусочек шинкованной капусты прилип к его нижней губе.
В этом нет нужды, сэр. Говорите по-английски.
Хорошо, сказал ее отец. Так какой у вас уровень образования?
Я окончил среднюю школу, сэр.
Ясно, сказал ее отец, накалывая на вилку кусочек куриного мяса. Значит, школьный аттестат у вас есть.
Так оно. Есть, сэр.
Человек снова посмотрел на жену.
Джентльмен, я бы не хотел вас смущать, сказал отец Ндали, опуская свой голос с высот, до которых только что его поднял. Мы не занимаемся такими деламине смущаем людей, мы христианская семья.
Он показал на полочку в книжном шкафу со стеклянными дверцами у одной из стен, где мой хозяин увидел несколько картин, изображающих Джизоса Крайста и его учеников.
Мой хозяин, посмотрев на картины, кивнул и сказал:
Да, сэр
Но я должен задать вопрос.
Да, сэр.
Вы подумали о том, что моя дочь скоро станет фармакологом?
Да, сэр.
Вы подумали о том, что она вскоре получит степень бакалавра по фармакологии, а защищать докторскую степень поедет в Великобританию?
Да, сэр.
Вы, молодой человек, подумали о том, какое у вас, необразованного фермера, будет будущее с ней?
Папа!
Ндали, помолчи! прикрикнул на нее отец. Мечие ги иону! Ина нум? А сиь ги мичие ону!
Нди, в чем дело? вмешалась ее мать. Ига экве ка папа ги кву окву?
Я не затыкаю ему рот, мама, но ты слышишь, что он говорит? сказала Ндали.
Да, но помолчи, ты меня слышишь?
Слышу, сказала Ндали, вздохнув.
Когда ее отец снова начал говорить, его слова снова стали доходить до моего хозяина словно в толпе, давя и отталкивая друг друга.
Молодой человек, вы хорошо об этом подумали?
Да, сэр.
Глубоко обдумали, какая у вас с нею будет жизнь?
Да, сэр.
Я вижу, что обдумали.
Да, сэр.
И вы думаете, что со стороны того, кто хочет быть ее мужем, это правильное решениежениться на такой женщине, которая стоит гораздо выше его?
Я понимаю, сэр.
Тогда вы должны подумать об этом еще. Идите и подумайте, заслуживаете ли вы на самом деле моей дочери.
Да, сэр.
Мне больше нечего вам сказать.
Да, сэр.
Ее отец медленно, тяжело поднялся, коснувшись ногами стола, и вышел. Мать через несколько секунд последовала за ним, покачивая головой, на лице ее было выражение, которое мой хозяин позже истолковал как сочувствие к нему. Она направилась в первую очередь на кухнюпонесла стопку пустых тарелок. Брат Ндали, который за все это время не произнес ни слова, но заявлял о своем негодовании смехом при каждом ответе моего хозяина, поднялся следом за матерью. Подавляя смех, он задержался на мгновение, чтобы взять зубочистку из коробочки.
И ты тоже, Чука? сказала Ндали срывающимся голосом.
Что? отозвался Чука. Ммм мм Ты даже имени моего здесь не называй. И ничего мне не говори! Разве это я просил тебя привести к нам в дом нищего фермера? Он судорожно рассмеялся. Больше не упоминай моего имени, вот так.
С этими словами он, сжимая в зубах зубочистку и насвистывая какую-то мелодию, последовал за отцом на лестницу.
Иджанго-иджанго, мой хозяин сидел там, чувствуя себя от позора совершенно никчемным. Он сидел, устремив взгляд на тарелку с едой, к которой он едва прикоснулся. Сверху до него донесся голос матери Ндали, которая сказала отцу на языке знатных отцов: «Дим, ты был слишком суров с молодым человеком. Ты мог бы сказать то же самое, но не так резко».
Мой хозяин посмотрел на свою любовницу, которая осталась на месте, она сидела, потирая правой рукой левую. Он знал, что ее боль не менее глубока, чем его. Он хотел утешить ее, но не мог произнести ни слова. Потому что в такое состояние входит человек, подвергшийся унижению: состояние, в котором он не способен действовать, состояние оцепененияего словно накачали транквилизатором. Я видел это много раз.
Его взгляд остановился на большой картине, изображающей человека, легко поднимающегося в небеса над чем-то, похожим на деревню, а люди из деревни смотрят в его сторону и показывают на него. В его мозгу нередко возникали странные представления, и он, сам не зная почему, подумал на мгновение, что этот человек, воспаряющий в небесах, и есть он сам, мой хозяин.
Он поднялся, сделав над собой огромное усилие, прикоснулся к плечу Ндали и шепнул ей в ухо, чтобы она перестала плакать. Он нежно помог ей встать, но она противилась, ее слезы, смешиваясь со слюной, оставляли пятна на платье.
Оставь меня. Оставь меня, сказала она. Дай мне побыть одной. И что же это за семья такая? Что это за семья?
Все в порядке, мамочка, ответил он, не шевельнув губами и сам удивляясь, как ему удалось произнести эти слова.
Он положил руки ей на голову и нежно провел пальцами до самой шеи. Потом склонился к ней и поцеловал в губы. Прежде чем они вышли из дома, он в последний раз бросил взгляд на картину и заметил то, что прежде ускользнуло от его внимания: люди в нижней части картины восторженно подбадривали человека, возносящегося в небеса.
Чукву, я своими глазами видел, что может позор сделать с человеком. Как это нередко происходит, стыд наполнил моего хозяина гнетущим страхом, страхом перед тем, что он может потерять Ндали, как уже потерял бо́льшую часть того, что имел раньше. Его страх нарастал в последующие дни, когда она предпринимала тщетные попытки переубедить свою семью. Эти дни растянулись в недели, и к третьей неделе стало ясно, что переубедить их не удастся. Когда Ндали вернулась после ссоры с родителями, он принял решение: он должен сам изменить ситуацию и предпринять что-нибудь. Все утро шел дождь, но к полудню появилось солнце. Она, исполненная горечи, приехала прямо с занятий в Утуру. Он работал на своей маленькой ферме, когда она заехала на дорожку, по обеим сторонам которой располагались угодья. Он находился в самом дальнем конце фермы, где его отец поставил забор, частично разрушившийся после сильных дождей, в год, обозначаемый Белым Человеком как 2003-й. В двух футах от забора проходила длинная водосточная труба, которая шла вдоль улицы, а за ней располагалась длинная главная дорога. Он, глядя, как она вышла из машины и двинулась к дому, понял, что она его не видит. Он бросил мотыгу и клубень батата, для которого копал ямку, и побежал в дом.
Он вошел в дом все еще в грязном козырьке и испачканных рубашке, брюках и фермерских шлепанцах, покрытых глиной и всякими выполотыми им сорняками.
Она стояла, закрыв лицо руками, повернувшись к стене.
Мамочка, кеди ихе мере ну?спросил он, потому что в минуты напряжения переходил на язык, к которому был более привычен. Почему ты плачешь, почему ты плачешь, мамочка? Что случилось?
Она повернулась, хотела его обнять, но он сделал шаг назад, потому что был в грязной одежде. Она остановилась в дюйме от него, посмотрела на него красными глазами.
Почему они так поступают со мной, обим? Почему?
Что случилось? Скажи мне, что случилось?
Она рассказала: ее отец спрашивал, встречается ли она все еще с ним, и угрожал ей. Вмешалась мать, сказала, что он слишком строг, но отец продолжал, словно и не слышал ее.
Все в порядке, проговорил он. Все будет в порядке в конце концов.
Нет, Нонсо, нет! возразила она, снова хлопнув ладонью по стене. Ничего не будет в порядке. Как оно может быть в порядке? Я больше не вернусь в этот дом. Не вернусь. Лучше умереть. И что же это за семья такая?
Он видел ее ярость, и сердце переворачивалось у него в груди. Он не знал, что делать. Старые отцы в своей щедрой мудрости говорят, что человек, спасая других, спасает себя. Если ее невозможно спасти из той ситуации, которая связала их, как невидимые веревки, то невозможно спасти и его. И ничто на самом деле не будет в порядке. Он смотрел на нееона сделала несколько шагов к двери, остановилась, прижала руки к груди. Потом повернулась к нему:
Я привезла привезла некоторые свои вещи, и я остаюсь здесь. Я остаюсь здесь.
Она открыла дверь и вышла из дома. Он вышел за ней на крыльцо, смотрел, как она открыла багажник и вернулась со светлой сумкой с надписью «Гана-должна-уйти». Потом с заднего сиденья она достала пару туфель и нейлоновую сумку. Он смотрел на нее с радостью, внутренне счастливый оттого, что он наконец будет не один.
Но бо́льшую часть той недели ее телефон все звонил и звонил, иногда долго звонил. И каждый раз Ндали смотрела на экран и говорила моему хозяину: «Это отец» или «Это мама». И он каждый раз просил ее ответить на звонок, но она не отвечала. Потому что у нее была сила воли, как у великих матерей. Она просто шипела в ответ на просьбу моего хозяина и переключала свое внимание на что-то другое, как человек, стоящий выше всяких укоров или выше страха перед укорами. Мой хозяин восхищался этим ее качеством. Каждый раз, когда она делала это, он вспоминал о похожей черте у своей матери.
В середине второй недели родители приехали к ней в университет и ждали ее у выхода из аудитории, но она проигнорировала их и ушла со своей подружкой Лидией. Когда она рассказала ему об этом, у него появилось опасение, что она начинает отвергать свою семью из-за него. Хотя он со временем стал прикладывать все больше усилий спасти ситуацию, но не мог отрицать, что ее любовь к нему, казалось, только окрепла за эти дни. Потому что у него возникло такое ощущение, будто она отобрала свою любовь у всех остальных и всю ее отдала ему. И в эти дни она дважды плакала, когда они занимались любовью. И в эти дни она испекла ему сладкий пирог, написала ему стихотворение и пела для него. А один раз, когда он спал, она сняла рогатку со стены, выбежала с ней во двор и, испугав летавшего над фермой стервятника, прогнала его. И часть его хотела бы продлить эти дни, потому что, хотя они и не были женаты, ему казалось, что они муж и жена. Он хотел занять центральное место в ее жизни, обойти границы и запечатать все выходы. Он всегда боялся, что не сможет заполучить эту женщину, но теперь она принадлежала ему, и он не мог себе позволить потерять ее. Но с его страхом перед тем, что она делает, расцветала и его привязанность к ней, и ее привязанность к нему.
Именно в этот период она побывала с ним в Энугу. В то памятное утро его жизни он проснулся рано и увидел, что она уже одета, на ней платье из ткани анкара и ситцевый шарфик, она просматривает журнал учета птичьего поголовья, помешивая чай в чашке.
Ты куда-то собралась, мамочка?
Доброе утро, дорогой.
Доброе утро, сказал он.
Нет, я тоже еду в Энугу.
Что? Мамочка
Я хочу поехать, Нонсо. Я тут ничего не делаю. Я хочу знать о тебе все. И о птицах тоже. Мне это нравится.
Он был настолько поражен, что не мог найти слов. Он посмотрел на обеденный стол и увидел на нем одну из пластиковых емкостей, почти во всех двенадцати ее углублениях были яйца.
Эти от бройлеров?
Она кивнула:
Я их собрала около шести часов. Они еще продолжают нестись.
Он улыбнулся: больше всего в уходе за птицами ей нравилась сборка яиц. Этот феноменоткладывание яици то, как часто это происходит у кур, очаровывали ее.
Хорошо, мамочка, но рынок Огбете
Все в порядке, Нонсо. Все в порядке. Я не яйцо. Я тебе сказаламне не нравится, когда ты обращаешься со мной как с яйцом. Я такая же, как ты. Я хочу поехать.
Он вперил взгляд в ее лицо, и в ее глазах он увидел, что она ничуть не кривит душой. Он кивнул.
О'кей, тогда позволь мне принять душ, сказал он и поспешил в ванную.
Позднее они завезли яйца в ресторан по соседству, и он сказал, что заедет за оплатой на обратном пути из Энугу. Они выехали на шоссе, и он понял, что никогда еще не испытывал такой радости в поездке. На мосту через реку Амату она рассказала ему, как ей было плохо в тот вечер, когда он впервые увидел ее на этом мосту. Она поехала в Лагос, провела два месяца у дядюшки и там часто думала о нем. И каждый раз, вспоминая его, она смеяласьон показался ей таким странным. А он в свою очередь рассказал ей, как вернулся на реку и стал искать птиц, но не нашел, и как он злился на себя.
Я на днях думала, сказала она, как может человек, который любит птиц, как ты, сделать то, что ты сделал. Почему ты это сделал?
Он посмотрел на нее:
Не знаю, мамочка.
Как только он произнес эти слова, ему пришло в голову, что он, вероятно, знает, почему она любит его: потому что он спас ее от чего-то. И взял ее под свое крыло, как взял когда-то гусенка. Эта мысль так громко заявила о себе в его голове, что он посмотрел на Ндалине услышала ли и она. Но ее взгляд был устремлен в окно, она смотрела на другую сторону дороги, где густой лес уступил место редким деревенским строениям.
На рынке в Энугу он представил ее как свою невесту, и его знакомые встретили это сообщение радостными криками. Эзекобия, продавец кормов, налил им пальмового вина, напитка богов. Некоторые пожимали ей руку, обнимали ее. На лице моего хозяина все время светилась яркая улыбка, потому что глухая стена будущего вдруг окрасилась в теплые тона. Когда они покинули с покупками рынок, солнце почти достигло зенита.
Близ заправки, где они припарковали машину, он купил угбу у придорожного торговца, а мокрая от пота Ндалибутылку «Ла Касера». Она заставила его попробовать, вкус был сладкий, но описать его он не смог. Она посмеялась над ним:
Дикарь. Это же яблочный вкус. Ты наверняка никогда не ел яблок.
Он отрицательно покачал головой. Они загрузили в машину новую клетку, два мешка корма для бройлеров, полмешка пшенки и сели в фургон, собираясь возвращаться в Умуахию.
Я не ойибо. Я буду есть мою угбу, как настоящий африканец.
Он развернул еду и начал засовывать куски в рот руками и пережевывать так, чтобы рассмешить ее, и она рассмеялась.
Я тебе говорила, чтобы ты не жевал, как козелням-ням-ням. Туфия!сказал она, щелкнув пальцами, и расхохоталась.
Но он продолжал есть, покачивая головой и облизывая губы.
Что ж, может быть, мы с тобой как-нибудь отправимся вместе за границу.
За границу? Зачем?
Чтобы ты посмотрел, как устроен мир, и перестал дикарствовать.
О'кей, мамочка.
Он завел двигатель, и они отправились в путь. Они едва выехали из города, как ему стало не по себе. Его желудок уступил дикому напору, и он пукнул.
Господи! Ньямма!вскрикнула она. Нонсо!
Извини, мамочка, но я
Следующий выхлоп заставил его замолчать. Он спешно съехал на обочину.
Мамочка, мой желудок, выдохнул он.
Что?
У тебя есть бумага? Туалетная?
Да, да.
Она схватила сумочку, но не успела достать бумагуон вытащил платок из кармана под дверной ручкой со своей стороны фургона и бросился в кусты. Чукву, он почти разорвал на себе брюки, когда отбежал на значительное расстояние в лес, а когда он их все же опустил, его испражнения ударили по траве с убийственной силой. Я встревожился, потому что с ним ничего подобного со времени детства не случалось.
Когда он поднялся, испытывая облегчение, его лоб покрылся влагой, словно после дождя. Ндали вышла из фургона, она стояла у входа в кустарник, держа рулон бумаги, от которого оставалась половина.