Может быть. Смотря о чем.
Думаю, разговор начался бы с вашего платья и им же закончился бы.
А что? Очень хорошее платье, говорю я, и то, что скрыто под этим самым платьем, краснеет.
Такой туалет с гордостью надела бы сама Мэрилин Монро. Облегающая ткань идеально подчеркивает фигуру, которой наградил меня Бог. Моя мать не сразу одобрила этот откровенный наряд: желание выдать дочерей замуж боролось в ней с боязнью сплетен, но, как часто бывает в подобных случаях, прагматический расчет военного стратега возобладал над любовью к благопристойности.
Пытаетесь похитить мое сердце? спрашивает мой партнер, шутливо изображая тревогу.
Если только совсем чуть-чуть, дразню его я. Мой взгляд пробегает по лицам других гостей и возвращается к нему. Вчера мы с вами так расстались, что я подумала, вы на меня сердитесь.
Мне кажется, мы недостаточно давно знакомы, чтобы сердиться друг на друга.
Верно, соглашаюсь я. Формально мы, по-моему, не знакомы вообще.
Так давайте это исправим. Друзья зовут меня Ник.
Я верчу это имя в уме, наслаждаясь тем, как звучит неофициальное имя официального лица. Скольким женщинам довелось так его называть? Видеть его с человеческой стороны?
А мы будем дружить?
Вроде того. Взгляд моего партнера становится задумчивым. Хотя сегодня, кажется, при вас уже есть друг.
Невозможно не расслышать вопроса, завуалированного в этих словах.
Эдуардо действительно друг. Старый добрый друг семьи. Он мне почти как брат.
Почти, однако не совсем.
И интересы у него, я полагаю, те же?
Об этом легко забыть, но за золотым фасадом, на который я сейчас смотрю, стоит политикчлен нескольких влиятельных сенатских комитетов. Эдуардо прав: Ник Престон мог бы быть для нас ценным союзником.
Хотите вытащить из меня сразу все секреты? говорю я.
Ни в коем случае. Мне тридцать семь лет, и я умею быть терпеливым. Я понимаю: ваши секреты лучше вытаскивать не все сразу, а по одному.
Я не думала, что вы такой старый! Забыв об этикете и не обращая внимания на гул любопытной толпы, я осмысливаю этот важный для меня факт: неудивительно, что Николас Престон торопится жениться!
Тридцать семь летразве это старость в наше время?
По меркам того, кому двадцать два, да.
Он улыбается.
Вот и первый ваш секрет.
Мой возрастникакой не секрет.
Пожалуй. И все-таки это кое-что о вас, еще одна частичка мозаики. К тому же у меня такое чувство, будто ваша душа старше вас самой.
Я соглашаюсь.
Наверное, мало кому удается пережить революцию, сохранив детскую наивность и чистоту.
Вы правы, война не способствует процветанию этих добродетелей.
Я слышала, вы воевали в Европе?
Он кивает, его взгляд становится более осторожным.
Тогда вы знаете.
Да.
Одно делосражаться на чужой земле, видеть вокруг себя смерть и разрушение, а потом вернуться в страну, которая, можно надеяться, никогда не будет доведена до такого безумия. Другое дело, когда весь этот кошмар происходит у тебя дома, когда умирают твои друзья и родные. Это еще тяжелее. И все-таки любая война есть война. От нее страдают все: и местное население, и иностранцы.
Трудно говорить с человеком, который ничего подобного не пережил. Который не видел того, что видели вы.
Он кивает.
Как там было? На фронте? Вы служили в авиации?
Я столкнулся с тем, к чему жизнь меня совершенно не готовила. Поначалу очень боялся взлетать. А потом в первый раз сбил самолет значит, убил человека его голос на секунду прерывается. Не думал я, что к такому можно привыкнуть. Тем не менее со временем привыкаешь. При каждом взлете ты знаешь, что можешь умереть, но миришься с этой мыслью. Сидишь вечером с кем-то рядом в баре, а завтра этот человек может уже не прийти, и это кажется нормальным. Ну а потом все вдруг заканчивается: ты жив и чудесным образом возвращаешься домой. Все тебя благодарят, называют героем, а ты пытаешься снова найти для себя место в этой жизни. Наши взгляды встречаются. Ты ходишь на балы и вечеринки, пьешь шампанское, танцуешь с симпатичными девушками, но часть тебя остается тамсреди бомб. Ты думаешь о жизнях, которые мог спасти и не спас, о сыновьях, мужьях и отцах, которые должны были вернуться, но не вернулись. Ты начинаешь спрашивать себя, почему ты выжил, если все те людихорошие людине выжили, какой в этом смысл и что ты должен сделать, чтобы оплатить свой долг. Подобные мысли гложут тебя, их трудно выкинуть из головы. И трудно найти человека, который поймет.
Есть ли у меня хоть какой-то шанс?
Мне было гораздо проще, когда я могла относиться к нему просто как к плейбою с Палм-Бич, у которого форма преобладает над содержанием, привилегии над ответственностью. Но сейчас я вижу правду: она маячит в его голубых глазах. Он не здесь, а в другом месте и в другом времени, среди образов, которые мучают его и которые невозможно стереть из памяти, среди звуков, от которых он просыпается по ночам в холодном поту.
Я по-прежнему слышу выстрелы в стенах крепости Ла Кабанья, чувствую запах смерти, сырости и тюремной грязи. Меня часто будит рев толпы на стадионе, где людей осуждали на смерть. Во мне навсегда поселилась песня страха с рефреном отчаяния: шум взлетающего самолета, глухой удар тела о землю, визг машины, уносящейся прочь.
Мне очень жаль, говорю я, прекрасно понимая, как мало утешения в моих словах.
Я знаю.
Повисшая пауза заставляет меня почувствовать неловкость. Сейчас мне кажется, что он действительно открыл один из моих секретовдобрался до той боли, которая прячется под моей брильянтовой улыбкой.
Они перестали на нас смотреть, говорю я, стараясь заполнить тишину чем-нибудь нейтральным, безопасным.
Кто?
Другие гости.
На его лице появляется уже знакомая мне улыбка.
Я и не заметил.
Музыка перестает играть, он замирает.
А мне не хочется останавливаться, не хочется отстраняться от негоэто кажется противоестественным.
Спасибо за танец, говорит Ник.
После того, какими сокровенными воспоминаниями он со мной поделился, его тон кажется очень формальным. Маска снова надета.
Интересно, какую сторону себя он показывает своей невесте? Кого она знает и любит? Человека с тенями прошлого в глазах или уравновешенного джентльмена, стоящего сейчас передо мной?
Кто-то слегка прикасается к моему локтю. Оборачиваться мне не нужно: я знаю, что рядом со мной стоит Эдуардо. Выражение лица Ника это подтверждает. Он наклоняет голову, они с Эдуардо молча обмениваются взглядами поверх моей макушки. Я вижу их вместе и с поразительной ясностью ощущаю, что один из них еще мальчишка, а другоймужчина.
Потом Ник уходит, как ушел накануне. Его широкоплечий длинноногий и длиннорукий силуэт грациозно удаляется.
Эдуардо протягивает мне бокал шампанского. Я беру хрустальную ножку дрожащими пальцами.
Мне его почти жалко, говорит Эдуардо.
Я смотрю Нику в спину, пока толпа не проглатывает его.
Почему?
Рано или поздно ты разобьешь ему сердце.
Очень сомневаюсь.
Я бы скорее побоялась за свое сердце, если бы оно не было уже разбито.
Глава 4
Ник Престон уехалговорят, в Вашингтон, наращивать политический капитал перед ноябрьскими выборами. Проходят недели. Без него светская жизнь Палм-Бич невыносимо скучна. Его симпатичная невеста осталась здесь, и время от времени я мельком пересекаюсь с ней в круговороте вечеринок, но мы не разговариваем. Ее пасет целый сонм Престонов и Дэвисов. Благодаря громкой фамилии она живет в более высокой социальной сфере, чем та, где обитаю я.
Однажды февральским днем Эдуардо объявляется у меня на пороге с букетом орхидейэто мои любимые цветы. Я качаю головой, на моих губах играет улыбка. Несмотря на стесненные обстоятельства, Эдуардо верен себе: стиль для негоэто искусство.
Поехали, прокатимся, говорит он после того, как мы обмениваемся приветствиями.
Цветы, которые он принес, явно следует рассматривать как взятку, а не как романтический жест, но он глубоко заблуждается, если думает, что меня можно купить за пару орхидей. С другой стороны, те приключения, которые Эдуардо гарантирует мне своим появлением, привлекают меня больше, чем перспектива весь день просидеть на диване, листая вместе с Изабеллой модные журналы и слушая жалобы матери на наше безнадежное положение. На сплетни о моем танце с Ником Престоном она не обратила почти никакого внимания. Если даже она понимает, насколько он для меня недосягаем, значит, наши дела действительно плохи.
Куда прокатимся? спрашиваю я Эдуардо.
К нашему общему другу, который изъявил желание с тобой встретиться. Твое предложение заинтересовало его, и он хочет обсудить некоторые вопросы.
После моего первого разговора с человеком из ЦРУ прошел целый месяц, и я уже не ждала ответа.
Он согласился?
Он явно заинтересован. Я пообещал ему, что ты с ним пообедаешь.
А со мной посоветоваться не надо было?
Я знал, как ты скучаешь и как жаждешь приключений. Эдуардо открывает передо мной дверцу автомобиля. Так ты едешь?
С цветами в руках я сажусь в машину.
* * *
Мы мчимся по шоссе, ветер треплет мне волосы. На мой вкус, сегодня холодновато. Американцы зимой съезжаются в Палм-Бич, чтобы погреться, и все-таки здесь не Куба с ее тропическим климатом. Я хочу попросить Эдуардо поднять верх кабриолета, но на очередном лихом повороте эта просьба застревает у меня в горле.
К вождению машины Эдуардо относится та же легко, как и ко всему остальному в жизни. Беззаботностьэто одновременно и лучшая, и худшая его черта. Она может открыть море новых возможностей, но может и привести к трагической ошибке. Несколько лет назад я была к нему немного неравнодушна. Если учесть, какое место он занимал в тогдашнем круге моего общения, то мою влюбленность в него можно считать неизбежным этапом взросления. Будучи на три года старше, он казался мне умудренным опытом, а близость между нашими семьями давала ощущение комфорта и безопасности. Когда мы жили на Кубе, он всегда был поблизости и вошел в мои воспоминания так же прочно, как шум прибоя на набережной Малекон, смех сестер или голос брата.
Однажды в детстве, играя с Эдуардо во дворике нашего дома в Мирамаре, я украдкой его поцеловала и взяла с него клятву молчать. Какой шум бы поднялся, если бы об этом узнал Алехандро! Интересно, Эдуардо хоть помнит тот случай? Мои воспоминания смутные: кажется, это было ужасно давно и как будто даже не со мной.
Где вы назначили встречу? спрашиваю я, перекрикивая ветер и волны.
В «Юпитере», в маленьком ресторанчикеничего особенного. Он посчитал, так будет лучше, кричит Эдуардо в ответ.
Ты хорошо знаешь мистера Дуайера?
Почти совсем не знаю, признается Эдуардо, барабаня пальцами по рулю.
Маленький автомобиль поворачивает так круто, что у меня подводит живот. Быструю езду я вообще-то люблю, только не хочется завтра проснуться простуженной. Почему все то, что весело, бывает вредно для здоровья?
И тем не менее ты ему доверяешь?
Я бы так не сказал. Просто нам выбирать не приходится. Когда мы станем ему не нужны, он может нас выбросить, но пока наши интересы сходятся. Надеюсь, они будут сходиться еще достаточно долго и мы с тобой успеем получить от этой сделки то, чего хотим.
А если не успеем?
Не знаю. Придумаем что-нибудь еще.
Например?
Посмотрим.
У нас теперь есть друг от друга какие-то секреты?
Эдуардо бросает на меня косой взгляд.
Это ты мне скажи. О чем вы с сенатором Престоном разговаривали, пока танцевали?
Я отворачиваюсь и смотрю на море.
Ни о чем интересном.
Эдуардо тихо усмехается.
Почему-то я тебе не верю. Я видел, как он на тебя смотрел. Это не было «ни о чем».
Мы говорили о погоде, о вечеринке, о том, какой выдался сезон.
Ну конечно.
Дальше мы едем молча. Я разглядываю пейзажи. Переезжая из Палм-Бич на материк, попадаешь в другой мир. Приятно на какое-то время оказаться в недосягаемости для любопытных взглядов и смешков, а еще я несказанно рада отдохнуть от матери. С каждым днем нашего изгнания нарастают ее уныние и тревога, как будто стены нашего дома смыкаются. Думаю, она не согласилась бы уехать с Кубы, если бы знала, что это так надолго. Но и остаться мы не могли. Алехандро погиб, люди Фиделя схватили отца и грозились убить его тоже. Кто знает, что бы случилось с ним и со всеми нами, если бы мы не спаслись бегством?
Вот мы подъехали к ресторанчику. Эдуардо припарковал свой спортивный автомобиль на пыльной стоянке между «Олдсмобилем» и «Бьюиком». Других машин на парковке нет. Здание очень мало напоминает элегантные рестораны Палм-Бич. Вероятность, что меня здесь кто-то узнает, почти нулевая. Остатки моей репутации надежно защищены.
Эдуардо ведет меня ко входу и поддерживает, когда камешек попадает мне под каблук и я едва не падаю, подняв облако пыли.
Здесь я тебя оставлю.
Ты шутишь?
Он качает головой.
Я только посредник. Говорить он хочет с тобой одной. Буду ждать в машине, чтобы потом отвезти домой.
Я, конечно, уже встречалась с мистером Дуайером наедине, но тогда, на балконе бального зала, это было совсем по-другому. Сейчас мне куда менее комфортно. Я в нерешительности стою на пороге заведения, к которому моя мать не подпустила бы ни меня, ни моих сестер. Дверь обита, через стекло виден далеко не самый воодушевляющий интерьер.
Эдуардо наклоняется и целует меня в висок.
Ты справишься.
Он открывает передо мной дверь, я переступаю порог и, вытирая потные ладони о юбку, лихорадочно оглядываю зал.
С тех пор как Гавану охватила революция, Алехандро убили, а я стала спрашивать себя, не придут ли однажды и за мной, я живу словно бы на краю пропасти. При Батисте мы находились в состоянии конфликта столько лет, что привыкли к нему и чувствовали себя в относительной безопасности: нужно только проявлять элементарный здравый смысл, не делать рискованных движений, и связи отца уберегут нас от беды. Алехандро удерживал меня в шаге или двух от повстанческого движения, защищая от гнева Батисты. Но пришел Фидель, и все изменилось: наша собственная фамилия стала для нас угрозой. Гибель брата перевернула мой взгляд на мир. Теперь, входя в комнату, я первым делом ищу опасность.
Ресторан почти пустой. За одним столиком сидят два пожилых джентльмена с газетами и кофе. В другом конце, на диванчике, расположился мистер Дуайеркукловод из ЦРУ.
При моем приближении он даже не отрывает взгляда от газеты и кофейной кружки. Я подсаживаюсь к нему с фамильной грацией, которая до сих пор никогда меня не подводила. Сейчас мне остается лишь делать вид, что ладони у меня не потеют, а колени под юбками не трясутся.
Мистер Дуайер?
Он поднимает глаза: наверняка он видел меня с того самого момента, как я вошла.
Мисс Перес.
Официантка подходит, принимает у меня заказ и приносит кофе.
Зачем вы меня позвали?
Я обсудил ваше предложение с коллегами, говорит он и делает маленький глоток. Они заинтригованы.
Я подаюсь вперед и понижаю голос: теперь мне самой нужно кое-что выведать.
Как обстоят дела с Фиделем?
Не живя в Гаване и полагаясь лишь на чужие слова, трудно быть в курсе того, какие настроения царят в стране, о чем говорят на улицах.
Неважно, признается мистер Дуайер, помолчав. Мы пытались создать безопасный канал связи между Вашингтоном и Гаваной. Не получилось.
Уже довольно давно над всеми нашими планами маячит, как привидение, боязнь того, что Соединенные Штаты признают действующий режим легитимным и бросят нас, кубинцев, на произвол судьбы. Пока все попытки свергнуть Фиделя опираются на поддержку американцев или по крайней мере основываются на предпосылке, что Америка не придет Фиделю на помощь. При Батисте мы на горьком опыте усвоили: СШАгрозный союзник, чьи ресурсы кажутся неисчерпаемыми.
Неудивительно, говорю я. Фидель не из тех, кому нравится чье-то вмешательство в его дела.
В таком случае за его поддержку не проголосуют.
Он не позволит легко себя приручить, предостерегаю я.
Некоторые из нас считали, что Фиделя можно сначала использовать для свержения Батисты, а потом отстранить от власти. Многие мои братья и сестры по оружию связывали с ним надежду на те перемены, которые были нам так нужны. Но он не оправдал ожиданий, и его отстранение стало необходимостью. К сожалению, он оказался более стойким, чем кто-либо мог предположить. Американцам следовало усвоить этот урок уже сейчас.
Фидель человек высокомерный, продолжаю я. Все они гордецы. Служить кому-то, преклонив колено, не в его натуре, и для компромиссов он тоже не рожден. Он не допустит, чтобы Куба вновь стала марионеткой Америки, как при Батисте. Да и люди, я думаю, этого не захотят.