Каменная беленая стена защищала сад от нескромных взглядов соседей. По стене карабкались и свешивались на улицу плетистые розы. В жаркие летние дни прохожие с завистью поднимали взгляд на пышную зелень, и неудивительно, что люди сочиняли самые невероятные легенды о тайном райском саде Конвертини.
Пора цветения
Когда наступала пора цветения, бабушка преображалась. Она часами пропадала в саду, сажая герань или пересаживая рассаду бархатцы и циннии, которые с конца зимы росли в старых горшках и консервных банках в сарайчике за бассейном для полива. В это время она всегда была в приподнятом настроении и забывала о строгих правилах, особенно когда была в саду, и позволяла себе такие проявления нежности, которые в другое время были немыслимы. Все замечавшие дети радовались наступлению мая, предвещавшего скорое лето.
В начале месяца бабушка отправляла служанок в сад срезать всевозможные белые цветы, которыми потом украшались статуи Девы Марии по всей деревне. Анджела Конвертини дарила букеты всем церквям, школам, в которых учились внуки, богадельне, монахиням из монастыря Марии Помощницы Христиан, подругам и соседкам; букеты стояли и во всех парадных комнатах палаццо. Иногда цветы отправляли также францисканцам в Мартина-Франку и сестрам милосердия Конгрегации Непорочного Зачатия в Массафру.
Первого мая во второй половине дня бабушка выходила в сад, словно генерал во главе войска, состоявшего из кухарки, двух горничных и пары работников лесопилки, которые приходили после обеда, вооружившись лестницами и секаторами. Для начала они наполняли водой все ведра и тазы, какие могли найти в доме, и выставляли их в ряд под портиком, чтобы до составления букетов цветы были в прохладе. Затем отправлялись в сад, где с военной четкостью исполняли приказы синьоры, определявшей, какой именно цветок надлежит срезать.
Бабушка собственноручно срезала каллы для домашней церкви и ландыши для капеллы Святого Причастия церкви Иммаколаты. Затем она приказывала работникам, чьи руки загрубели от труда на лесопилке, срезать лучшие белые розы с кустов, ползших по стенам сада, эти цветы предназначались для церквей Святой Анны и Мадонны-делла-Грека. Тем временем служанки собирали пионы, маргаритки и гладиолусы для прочих приходских церквей Беллоротондо, а затем все вместе принимались составлять букеты из веток чубушника, лавролистной калины, спиреи, сирени и первых цветов гипсофилы для школ и женских монастырей. А когда ее войско уже рассеивалось по деревне, доставляя букеты, бабушка еще оставалась в саду, срезая первые белые лилии благоухающие лилии святого Антония, щедро рассыпавшие пыльцу при малейшем прикосновении. Их она ставила в кувшин тонкого зеленого стекла к подножию статуи Девы Марии в прихожей дома, и всю следующую неделю их сильный запах напоминал входящим, что настала пора цветения и царит в эту пору, бесспорно, Анджела Конвертини.
В мае 1927 года суматохи с цветами было больше обычного потому что апрель выдался дождливый и сад был как никогда роскошен и потому что в тот год на последнее воскресенье мая была намечена конфирмация Джованны, Витантонио и их двоюродного брата Франко в церкви Иммаколаты. А через неделю после этого всем троим предстояло первое причастие по традиции оба таинства совершались в соседние недели, когда детям исполнялось семь или восемь лет.
К тому моменту, как бабушка решила, что цветов срезано достаточно, и отправила своих помощников разносить букеты, детям давно уже наскучило наблюдать за ними и они залезли на черешню, усыпанную спелыми красными плодами. Они выбирали самые темные ягоды и, прежде чем съесть, вешали их на уши, будто сережки. Заметив, что взрослые закончили работу и разошлись, дети слезли с дерева, сгребли оставшиеся на земле цветы и усеявшие сад белые лепестки и устроили выдающееся цветочное побоище. Джованна, у которой на ушах еще висели черешневые сережки, сделала себе диадему из веток чубушника. Витантонио бросал в нее горсти лепестков роз и пионов, девочка отвечала тем же, и можно было подумать, что они исполняют какой-то невиданный танец, наполовину скрытые завесой падающих, как густой снег, цветочных лепестков. Наконец оба утомились и повалились на усыпанную цветами землю, отдуваясь и смеясь.
Когда они перевели дух и встали, им все еще было смешно. Франко, слезший с дерева последним, подошел к брату и сестре, держа в руках по горсти лепестков, и осыпал ими кузину, пытаясь одновременно поцеловать ее в щеку. Джованна рассердилась и отскочила. Франко снова попытался коснуться губами ее щеки.
Не трогай меня! закричала девочка, сердясь все больше и отталкивая его.
Франко опять бросился на кузину, обхватил так, что она не могла пошевелиться, и приблизил губы к ее лицу. Он не видел, как подскочил Витантонио. Тот схватил Франко, встряхнул и отшвырнул с такой силой, что мальчик полетел наземь, до крови разбив нос о камень портика.
Услышав крики, бабушка вышла из гостиной через застекленную дверь и увидела на белых лепестках кровь; Франко в разодранной рубашке, перепачканный кровью, с распухшим носом, истерически рыдал у крыльца
Через час, когда ушел врач, испуганного Витантонио позвали в дом до тех пор он ждал снаружи. Едва войдя в гостиную, он понял, что пощады не будет. В комнате его ожидали тетя, отец Феличе и бабушка, которая заговорила первой. Она никогда еще не обращалась к нему так сухо.
В этом году тебе не будет ни конфирмации, ни первого причастия.
Твое поведение сегодня показывает, что ты еще не готов, подытожил отец Феличе.
Витантонио заплакал, но не стал спорить.
Может быть, ты хочешь рассказать, как все произошло? спросила тетя.
Здесь не о чем говорить, перебила бабушка. Такая грубость неприемлема в этом доме.
Но ведь мы знаем о случившемся только со слов Франко, настаивала тетя. Мы должны выслушать и Витантонио.
Ты портишь ребенка! Его поведению нет оправдания. И не спорь со мной при детях.
Мальчик горячий, но честный и не прячется. Он никогда не врет, не соврал бы и на этот раз.
С этими словами тетя встала, протянула руку плачущему Витантонио и позвала с кухни Джованну.
Джуа́ннин! крикнула она, впервые за много лет прибегнув к родному наречию.
Синьора Анджела метнула в нее яростный взгляд, но не двинулась с места, оставшись сидеть в своем кресле.
В этом году пора цветения была сладостной и безмятежной всего лишь сутки.
В день конфирмации тетя попросила передать синьоре Анджеле, что не придет на торжественную мессу в церковь Иммаколаты, и вместе с Витантонио пошла к первой утренней службе в церкви Святой Анны. Джованну она еще накануне отправила в палаццо, чтобы с утра бабушка, бывшая также крестной девочки, нарядила ее в пышное платье, сшитое на заказ у модистки в Бари. Выйдя из церкви, Доната увидела, что синьора Анджела в смятении ждет ее у боковой калитки на краю площади Санта-Анна.
Джованна пропала. С утра я одела ее и оставила на кухне завтракать, а сама пошла одевать Франко. Когда я вернулась, ее не было. Мы уже час ищем ее по всему дому. Может быть, она у вас?
Это был не столько вопрос, сколько мольба.
Женщины вошли в дом и стали звать Джованну, но та не откликалась.
Тетя знала: все это время девочка была в ярости от того, что Витантонио наказали, и не сомневалась, что побег это форма протеста. А значит, она скоро вернется. И Доната постаралась успокоить бабушку:
Отправляйтесь в церковь Иммаколаты и не заставляйте епископа ждать. Я найду Джованну и приведу туда же. Она не могла далеко убежать.
Едва за бабушкой закрылась дверь, на лестнице появилась Джованна в нарядном платье. Она пряталась наверху.
Если Витантонио не пускают на конфирмацию, я тоже не пойду!
Семейные заповеди
Накануне Дня святого Иоанна, когда паковали чемоданы, чтобы переехать в Савеллетри, в дом на побережье, одна из служанок спросила, почему в этом году они не берут с собой двойняшек.
Если это из-за разбитого носа Франко, синьора Анджела, то знайте, он сам напрашивался. Я как раз отнесла цветы в церковь Иммаколаты и входила в сад через боковую калитку, когда увидела, что он пристает к Джованне.
Вечером того же дня бабушка пришла к Донате.
Я не собираюсь просить прощения. Но, возможно, я поспешила.
Витантонио просто защищал сестру, а вы даже не выслушали ребенка, которому не исполнилось еще и восьми лет. Для вас он никогда
Этого я не потерплю, оскорбилась гранд-дама Конвертини. Для меня он такой же внук, как и Джованна, и можешь быть уверена, что я обращаюсь с ними одинаково. По правде говоря, единственные, кто имеет право жаловаться, это остальные внуки, дети Маттео, Марко, Луки и Джованни, которые живут далеко, а особенно дети Маргериты, которых я вижу только летом и на Рождество.
Дело не в том, далеко или близко они живут. А в нежности. И в справедливости.
Нежничать значит проявлять слабость. Но я всегда справедлива к Витантонио. Я прекрасно понимаю, что если бы мой сын не был таким безрассудным и отчаянным на войне, твой муж был бы сейчас жив и у мальчика был бы отец. Я знаю, что я в долгу перед тобой и твоим сыном. И всегда помню о том, что ты ухаживала за Франческой, пока она была больна
Вы всегда были к нему строже, чем к остальным внукам.
Неужели ты ничего не понимаешь! Ты хотела, чтобы он вырос настоящим Конвертини? Так вот пожалуйста! Именно поэтому он должен быть сильнее и дисциплинированнее. Ты растишь мальчика слишком свободным, слишком порывистым. Наказание наверняка пошло ему на пользу в том смысле, что он понял: если не хочешь, чтобы об тебя вытирали ноги, нужно заставить себя уважать. Витантонио должен быть готов к тому, что скоро ему придется отвечать за свои поступки как настоящему Конвертини, а для этого нужна подготовка и дисциплина. В нашей семье есть собственные заповеди, мы члены церкви, которая запрещает нам зависеть от других.
А вам не кажется, что вы гневите Бога своим неумеренным честолюбием?
Не говори глупостей. Если бы Господь пожелал сотворить всех равными, он бы так и сделал.
Я все же вижу в этом большой грех гордыни.
А отказываться от сына не грех? Синьора Анджела подняла брови и вперилась в Донату взглядом. Затем улыбнулась: Конечно, грех! Но ты совершила его из любви, так что Господь прощает тебя, а я тобой восхищаюсь.
Анджела Конвертини смотрела Донате прямо в душу, но та сохраняла спокойствие и не отводила глаз. Выждав несколько мгновений, синьора Анджела вернулась к разговору:
Малыш должен научиться бороться и повелевать, как настоящий Конвертини, и ты должна мне помочь. Ты не похожа на дочь простого пастуха из Матеры, у тебя гордость и напор Конвертини или даже больше настоящей венецианской Джустиниан. Только потому я и согласилась, чтобы детей оставили тебе. Не знаю, откуда ты берешь силы, но дети большему научатся у тебя, чем у любого из моих сыновей-рохлей.
Анджела по-прежнему смотрела Донате в глаза, восхищаясь ее спокойной силой и завидуя ей. Потом надменно подняла голову, но в голосе ее слышалась мольба:
Завтра мы уезжаем на побережье. Надеюсь, что к сентябрю, когда мы вернемся, обо всем этом будет позабыто.
Вы ранили мальчика! Теперь вам придется завоевать его сердце, разочаровала ее Доната. А еще вам придется вернуть уважение Джованны.
За девочку я спокойна, в ней есть гордость Конвертини. Но Витантонио еще предстоит понять, что непросто быть членом семьи, на которую возложена такая ответственность. Или ты думаешь, я не плачу высокую цену за то, чтобы быть Синьорой Беллоротондо?
Лето не на море
В последнюю неделю июня они никуда не поехали и остались в Беллоротондо. Дети скучали по морю и дюнам Савеллетри. На побережье в медленные часы первых дней лета еда была вкуснее, цвета ярче, запахи приятнее и все ощущения в целом сильнее. Возле моря жизнь Витантонио и Джованны была свободнее, из ничего возникали приключения можно было валяться в песке на пляже и рассказывать друг другу секреты, искать червяков и личинок в качестве наживки для удочек или лежать у самой кромки прибоя, наслаждаясь ласковыми волнами.
Витантонио также скучал по Франко, который летом превращался в незаменимого товарища. Они научились ловить рыбу на небольшой глубине, погружая в воду стеклянную банку, закрытую лоскутом ткани, рыбы заплывали внутрь через сделанный разрез, привлеченные приманкой кусочками хлеба и сыра. Когда мальчишки, выныривая на поверхность, обнаруживали в банке пойманную таким простым способом добычу, они визжали от радости на всю деревню.
Жизнь на море была райской, и Витантонио и Джованна не понимали, почему в то лето тетя не отправила их вместе с двоюродными братьями и сестрами, как обычно. Однако накануне праздника святого Петра, когда дети уже стали потихоньку смиряться со своей участью, они переехали в старинный крестьянский дом Пальмизано, и, едва оказавшись там, Витантонио и Джованна забыли и о песке, и о рыбах, и о друзьях в Савеллетри. На окраине Беллоротондо, в доме, где в одиночестве жила Кончетта, было еще меньше правил, чем на побережье, и дети согласились, что так даже лучше. Они купались в бассейне с водой для полива, охотились в огороде на сверчков, бегали по оливковым рощам, пока крестьяне выдирали там сорный кустарник, а после вместе ужинали на кухне. Вечером все собирались на гумне, наслаждаясь прохладой. Взрослые пели и рассказывали истории, а дети играли в прятки до изнеможения и в конце концов засыпали на коленях у тети. Дом Пальмизано стоял в центре контрады, квартала из нескольких труллов с резервуаром для воды, хлебопекарней и большим гумном, который делили между собой три семьи Пальмизано, Вичино и Галассо. Кончетта и Доната были единственными женщинами Пальмизано, оставшимися в Беллоротондо после трагической гибели мужей на войне, они и унаследовали совместные права на дом и три гектара виноградников и оливковых рощ. С тех пор как Доната переехала в центр Беллоротондо, Кончетта одна занималась рощами и виноградниками, а кроме того, ухаживала за коровой, свиньей и лошадью, которыми владела совместно с Вичино. Третьи соседи, Галассо, в жизни не могли бы позволить себе купить корову или свинью, даже пополам с кем-нибудь: детей у них было семеро, а земли один гектар.
Дом по привычке называли усадьбой, хотя он представлял собой скромное прямоугольное строение вокруг старинного трулла. Конусообразная каменная крыша трулла смотрелась очень изящно, и Пальмизано нарисовали на ней известкой большое солнце с волнообразными лучами. Сбоку к дому были пристроены еще два трулла; один предназначался для животных, а в другом хранились инструменты для работы в поле, туда же складывали и урожай оливок. В результате двух перестроек в основном корпусе здания были выделены две спальни с расчетом на то время, когда семья разрастется, но из-за Большой войны и тяготевшего над семьей проклятия они стояли ненужными. Несмотря на несчастья, Кончетта и Доната и не подумали сдаваться и, бросая вызов богам и людям, нарисовали в центре солнца, украшавшего крышу трулла, большую букву «П» «Пальмизано». Посоветовавшись с Донатой, Кончетта забрала к себе в дом четверых старших детей бедняков Галассо, поскольку их семья ютилась в единственной комнатушке небольшого трулла.
Когда Тощий привозил ящики овощей и фруктов, во всем доме Кончетты стоял аромат, какой на площади Санта-Анна бывал только на кухне. В такие дни вся площадка перед входом была уставлена ящиками и корзинами с кабачками, луком и огурцами, пахнущими на весь дом. Ярким пятном выделялись помидоры, особенно первые поспевшие плоды сорта «Реджина ди Торре-Канне», их выращивали особенно много, чтобы связывать в грозди и хранить до зимы. В отдельном ведре лежали первые фрукты ранние сливы, груши «Сан-Джованни» и несколько персиков, а на буфете в гостиной стоял круглый поднос с горой источающих сладкий аромат мелких абрикосов всех возможных оттенков желтого и оранжевого, треснувших от жары и покрытых темными пятнышками. Еще пару ящиков абрикосов пристроили на полу кухни Кончетта чистила их на варенье.
Запах овощей и фруктов не покидал их все лето. Постепенно созревали новые плоды, добавлявшие свои нотки в аромат, пропитавший стены дома. В конце августа консервировали в оливковом масле баклажаны, развешивали грозди жгучего перца, а спелые помидоры захватывали все комнаты. Дом словно окрашивали в праздничный красный цвет: повсюду тазы, ведра и корыта похожих на лампочки томатов. Три дня кряду тетя, Кончетта и жена Тощего набивали ими стеклянные банки и бутыли, заготавливая плоды целиком или в виде соуса на весь год.