Высокая медсестра опускает глаза, но тут же словно вспоминает что-то важное:
Вообще-то ты пораньше должен был прийти, я считаю. Сколько прошло времени? Недели три-четыре?
Белая кивает. Внезапно они начинают говорить быстро и наперебой, их голоса становятся все пронзительнее.
Она без конца у всех спрашивала, как именно это произошло.
Все, что она про тебя знала, она узнала из газет. Она так часто о тебе спрашивала!
Полицейскиете тоже рассказали ей только факты, официальную версию, но Кейтлин, понятное дело, хотелось большего.
Она тебе не звонила? Она каждое утро собиралась тебе позвонить, но, когда давали линию, говорила, что уже не нужно.
У нее в голове вообще была каша. Когда пришли из пожарной инспекции и сообщили, что тебя хотят наградить, она целый день ничего не ела.
Слушать их выше моих сил. Их голоса эхом отскакивают от кафельных стен, слов не разобрать. Вдобавок у меня в ушах снова что-то воет. Я заглядываю в палату: все понятнотам крутят боевик, Шварценеггер с ревущим мотором несется по дрожащему асфальту. В кадре то его сжатые челюсти, то ступня на педали газа. Мне ведь нужно задать один вопрос, вспоминаю я.
А ступня? спрашиваю, дождавшись паузы. Ее левая ступня? Что с ней сделали?
Они так таращатся, будто у меня из носа свисает какая-то пакость.
Первой дар речи обретает медсестра в голубом.
Ну что делают с подобными вещами? Если это не обычная ампутация, а авария или что-то в этом родепередают в полицию на расследование. А потом сжигают.
В больничной печи. Как и пробы крови, тканей и всякое такое, добавляет белая.
Сжигают?! вскрикиваю я.
И тут же понимаю, что кричать здесь не полагается. Но немудрено, что я не сдержался. Ее ступню бросили в огонь! А я ведь сделал все, чтобы нога не загорелась!
Разговор длится недолго. Больные нуждаются в уходе, а после смены медсестрам нужно спешить домой, к семье. Они еще раз напоминают, что Кейтлин часто обо мне спрашивала, и берут с меня обещание, что я навещу ее и расскажу, как все было.
Всю дорогу домой я мысленно разговариваю с Кейтлин. Я пытаюсь вспомнить, как все началось. А для этого придется вернуться назад, в прошлую зиму.
ДЕД УМЕР за неделю до Рождества. Он долго лежал в больнице, но состояние его не менялось, и его выписали, тем более что в праздники в отделении все равно не хватало персонала. До дома он доехал на такси. Мы с матерью тогда были у себя в столице. Готовились провести с ним Рождество. Утром я еще успел ему позвонить. Мы обсудили запасы дров в сарае: дед сказал, что они поистощились, и мне, возможно, придется распилить пару сосен, до которых у него не дошли руки. Я заверил, что готов помочь, втайне надеясь, что дед выдаст мне бензопилу.
Вечером мы позвонили ему снова, но он не поднял трубку. И на следующее утро тоже. Хотя мы просили его поставить телефон у кровати, и он обещал. Ближе к одиннадцати мать набрала полицейский участок нижнего города. Ей сказали, что пошлют кого-нибудь проверить.
По воле судьбы, нашла деда именно сестра Беата. Дедов дом стоит выше по склону холма, чем монастырь Сент-Антуан, но сад и дровяной сарай лежат ниже уровня дороги, сразу за крутым поворотом, ведущим к монастырю. Монахиня заметила что-то на снегу. Сперва она подумала, что это забытое кем-то одеяло, но заколебалась, не стоит ли проверить. Они с дедом сто лет уже не разговаривали, сестра Беата старалась держаться от него подальше. Видно, в то утро христианское милосердие все-таки взяло верх, потому что она повернула назад.
Позже полицейские рассказывали, что монахиня ужасно расстроилась. Годами они с дедом жили по соседству, не перебрасываясь ни словом: дедединственный обитатель особняка на вершине холма, онапоследняя из монашек в полуразрушенном, забытом богом монастыре.
Причину их ссоры я не знал, да и не интересовался ею, когда был ребенком. Так вышло, и с этим просто следовало считаться. Я был убежден, что их молчаниескорее дань привычке, чем настоящая вражда. Но этим летом Кейтлин открыла мне глаза. Оказалось, я, как последний дурак, единственный во всей округе не знал, что между ними произошло.
К нашему приезду сестра Беата уже обо всем позаботилась. Она собственными руками перетащила деда в мансарду и положила на кровать. Зажгла свечи и предусмотрительно засунула под шкаф и под кровать поглотители запаха. Вызвала сотрудника похоронного бюро и заказала гробсамый дешевый и простой, но, видно, этого ей показалось достаточно.
Мы вошли в комнату прямо в пальто и с чемоданами, после утомительной дороги поездом с задержками и пересадками. Маленькая монахиня, вся в сером, кивнула нам и удалилась. В тот раз я впервые увидел ее вблизи.
Это было зимой. В конце апреля мать решила, что хоть дед и умер, но лето мы, как обычно, проведем в особняке на вершине холма. Перспектива сидеть в жару в городе ее ужасала, вдобавок она считала, что мы обязаны заботиться о доме, где прошло ее детство. У меня же были другие планы. Мне совершенно не хотелось уединяться с матерью в холмах. Незадолго до этого я вступил в молодежный клуб и прекрасно проводил там время с новыми друзьями. Каникулы с матерьюнет уж, спасибо. Но мать не оставила мне выбора. Она сдала нашу квартиру на три месяца, и я был вынужден поехать с ней. Друзья пытались меня утешить и торжественно клялись, что приедут в гости на машине Мумуша (он старше остальных и уже сдал на права). От меня требовалось лишь организовать угощение.
Я не сомневался, что буду изнывать от скуки. Книг с собой я не взялне люблю читать, а в поезде в знак протеста вытащил колоду карт и стал раскладывать пасьянс на сиденье напротив.
Вспоминаю, как мы сюда ехали, и думаю: а не было ли у меня уже тогда какого-то предчувствия? Может, я не хотел ехать, поскольку знал, что за несколько недель вся моя жизнь полетит вверх тормашками? Но нет, настроение у меня было паршивое не из-за дурного предчувствия, а из-за того, что я был уверен: ни-че-го интересного меня не ждет.
Дело было не только в скуке. Чем дальше на юг, тем жарче становилось в купе. День едва начался, а солнце уже палило вовсю. Я задернул занавески и приоткрыл окно, но на каждой станции в вагон входили все новые и новые пассажиры, и пекло сделалось невыносимым. Пасьянс пришлось убрать, чтобы освободить место. От соседа несло потом.
Добравшись до дома, мы поставили чемоданы у тыльного входа.
Попить здесь найдется? спросил я.
Ничего холодного, ответила мать, обшаривая многочисленные карманы сумки в поисках ключей.
Я пошел в сад. Без деда он всю весну стоял неухоженный и совсем зарос. Его северный склон, ведущий к дороге, покрылся буйной растительностью, и она загораживала проезжую часть. Вид на монастырь заслоняли несколько вытянувшихся сосен. Сад треугольной формы, и, если забраться поглубже, в его дальний угол, где скалы образуют нечто вроде естественной смотровой площадки, можно разглядывать Монтурен.
Город искрился в обжигающих лучах солнца. Казалось, от красной черепицы крыш поднимается пар. Ближе, между городом и холмом, где я стоял, текли ручьи, несущие воду вниз, в реку Сиан. Тут и там их пересекали деревянные мостки; на зиму их разбирают. Хотя в пейзаже было полно следов человеческого присутствия, мне внезапно почудилось, что кроме меня в мире никого не осталось.
Лукас! позвала мать.
Я повернул к дому с черно-серой двускатной крышей и плетистыми розами на стенах. Мать стояла у поленницы и показывала на штабель дров, полуприкрытых куском полиэтилена.
Видишь, он уже осенью плохо себя чувствовал, сказала она. У него явно не было сил нарубить побольше. Почти все запасы он извел уже к Рождеству: этого не хватило бы и на месяц.
Мы зашли в дом и обнаружили засохшие цветы в горшках, пустой холодильник с распахнутой дверцей, подпертой стулом, перекрытый водопровод, застланные простынями диваны и кресла и взломанный замок с тыльной стороны двери. Кто-то забрался сюда и стащил телевизор.
Я ужасно разозлился. Молча взял чемодан и пошел наверхв полной уверенности, что проведу все лето за пасьянсами.
Поскольку ставни все это время были закрыты, в доме стояла неожиданная прохлада. На втором этаже было чуть жарче, но все равно лучше, чем на улице. По привычке я направился было в гостевуюбольшую комнату в конце коридора, где обычно мы с матерью спали, но, поравнявшись с дверью дедовой спальни, остановился. Опустил чемодан на пол и повернул ручку двери.
Небольшая комната напоминала пещеру. Все вещи лежали там, где мы оставили их в прошлый раз. После похорон мать сняла с постели все белье, до матраса, перестирала и высушила на морозе все одеяла и простыни. На картины, стоявшие у стен, она набросила покрывало и задвинула их за шкаф. Пыль с платяного шкафа и комода она тогда вытерла, но за эти месяцы образовался новый слой. На письменном столе лежали с краю два романа, которые дед взял у кого-то почитать. Рядом со столом пылился ротатор, попавший сюда, казалось, из другого века. Сколько я помнил, он служил подставкой для газет и журналов. В скошенном потолке было прорезано слуховое окно, через которое сочился скудный солнечный свет.
Пока я стоял там, вымотавшись от таскания чемоданов и еле чувствуя ноги, в памяти неожиданно всплыла картинка из прошлого. Я был совсем еще ребенком. Эта комната всегда запиралась: здесь хранились картины. Однажды я играл в соседней комнате. Вдруг раздался шум. Кто-то взбежал по лестнице, повернул ключ в замке и вошел внутрь. Было слышно, как двигают мебель. Не обуваясь, я вышел в коридор. Дверь спальни была приоткрыта. Я просунул голову в щель и увидел, что дед передвинул письменный стол к слуховому окну, залез на него и напряженно вглядывается в окно. Что такого он мог там увидеть? Заметив меня, дед ужасно расстроился и забормотал какую-то невнятицу.
Он так и не объяснил мне, что там делал. А я и не спрашивал. Я даже забыл об этом случае. Но из-за внезапно всплывшего через столько лет воспоминания мне еще больше захотелось обосноваться в этой комнате. Я положил чемодан на узкую кровать, открыл, вытащил из него всю одежду и разложил ее по полупустым шкафам.
Я же не виновата, что телевизор украли! обиженно сказала мать, поняв, что я не собираюсь ночевать с нею в гостевой.
НАЗАВТРА солнце начало припекать уже с раннего утра, и я решил первым делом отправиться в Монтурен подстричься. Волосы липли к шее и ко лбу и раздражали меня. Это было ошибкой, теперь-то я понимаю. Мысленно отматывая события назад, я вижу: как раз тогда и начались мои неприятности. Хотя сейчас что уж говорить. Сколько б я ни лежал зарывшись лицом в подушку, как бы ни чесал башку, мечтая повернуть время вспять, я ведь понимаю: это невозможно. Никогда больше я не проснусь с чистой совестью, как тем утром. Лишь во сне порой удается поверить, что все это мне приснилось.
Я пошел по пастушьей тропе, как делал всегда, с раннего детства. Как быстро и безопасно преодолеть утес Шаллон, мне показал дед. Сам он в последние годы уже не отваживался на спуск: слишком трудно, да и торопиться ему было некудаон мог спокойно спуститься вниз по главной дороге. С собой я взял лишь немного денег и пластиковую бутылку с водой из-под крана. По сторонам я почти не смотрел; шел и воображал, как мы с друзьями устраиваем барбекю во дворе. Но, дойдя до фруктовых садов, отметил, что на сборе урожая занято на удивление много арабов, даже больше, чем в прошлом году. Да и по дороге через Сёркль-Менье бросалось в глаза, что на каждом углу, во дворах и даже на парковках выросли домики из гофрированного железа, а внутри штабелями навалены матрасы сезонных рабочих.
Направлялся я к парикмахерше по имени Надинровеснице матери, я стригся у нее с детства. Работала она быстро и брала не так дорого, как столичные мастера. Дверь и окно салона были распахнуты, чтобы устроить сквозняк.
Не будешь потом жалеть? спросила Надин, прежде чем взяться за ножницы.
Она обмакнула расческу в стакан с теплой водой. Кончики пальцев у нее были черно-коричневыми от краски, короткие ногти обгрызены, и руки напоминали обезьяньи лапы.
С длинными волосами слишком жарко сейчас, решительно ответил я, и ножницы защелкали.
Я представлял, как падают на плиточный пол обрезки моих каштановых волос, потемневшие от воды, и испытывал смесь радости и сожаления. Шея постепенно оголяласьстранное ощущение.
Ты пользуешься детским шампунем? спросила Надин.
Да, ответил я, не шевеля головой.
По запаху поняла. Его ни с чем не спутаешь.
Ее рука ползала туда-сюда по моей голове, как скорпион.
У тебя густые волосы, сказала она. Это у вас семейное. У твоего дедушки тоже была такая грива.
Немного помолчала и неожиданно добавила:
Вам, наверное, непривычно теперь тут отдыхатьбез него.
Надин опустила ножницы, чтобы услышать ответ, но я молчал, и она вновь принялась за работу.
И надо ж было, чтобы те двое как раз сейчас приехали к сестре Беате. В городе говорятсовпадение, но, если честно, в это трудно поверить.
Подул теплый ветерок, занавеска от мух на входной двери заколыхалась. Я не особо вслушивался в болтовню Надин. Она, видно, это поняла и кончиками пальцев надавила мне на шею.
Ну помнишь, женщина с дочкой из Нью-Йорка? Черноволосая девочка, вы вместе играли, хоть вам и запрещали.
Взяв меня за подбородок, Надин развернула мою голову. Волосы на макушке она оставила длинными, намного длиннее, чем на шее, и аккуратно зачесала их вниз.
Твоя мама, помню, рассказывала, как вы прятались от сестры Беаты в подвале монастыря.
Надин перегнулась через меня, чтобы взять зубчатые ножницы. Ей тоже было жарко. Сзади на ее майке, между лопатками, темнело влажное пятно.
Кейтлин, сказал я и сам удивился, что имя всплыло в памяти. Об этой девочке я не думал годами. И все же, услышав про монастырский подвал, сразу вспомнил, как ее звали.
Точно, Кейтлин, повторила Надин чуть ли не с облегчением.
Чем дольше она работала, тем явственнее вырисовывался контур моего лицатонкий, почти девичий Я смотрел на отражение, как смотрят на старую фотографию, с любопытством разглядывая себя и с неодобрениемсвою тогдашнюю одежду.
В общем, они вернулисьКейтлин и ее мать, подытожила Надин. Решили, поди, что теперь бояться нечего.
Челку она трогать не стала, и та закрывала мне лоб, щекоча кожу. Волосы у меня густые, но тонкие. Надин старалась придать стрижке форму, но пряди выскальзывали из-под ножниц и падали как попало.
Закончив, Надин развязала фартук и встряхнула его перед собой, как тореадор. Я протянул ей деньги, она выдвинула ящик стола и дала мне сдачу. Я покосился на себя в зеркало.
Но ты им не верь! заговорщическим тоном сказала Надин, резкими движениями складывая фартук. Не верь их россказням. Они тебе такого наболтаютмать Кейтлин и сестра Беата, им только рот дай открыть! А ты не слушай. Я твоего деда знала. Хороший был человек.
Проведя пальцами по волосам, я подошел к двери и остановился в проходе, втягивая носом выхлопные газы автомобилей. Надин взяла щетку и смела волосы в кучу. Перекинув занавеску через полуоткрытую дверь, она одним взмахом вымела обрезки на тротуар и вернула занавеску на место.
В тот день я быстрее обычного взобрался на вершину холма, даже слишком быстро: на подходе к дому у меня перед глазами плясали белые пятна, а ступни чесались от пота. Я зашел в дом, собираясь принять душ. Вместо матери я обнаружил на кухне записку. Мать отправилась в нижний город, чтобы заявить о взломе. Я машинально скомкал записку и бросил ее в мусорное ведро.
Выйдя на улицу, я сделал то, что мне всегда запрещали: перелез через увитую виноградной лозой стену монастыря и направился через сад к главному корпусу. Дойдя до низких кустов, я опустился на четвереньки и пополз дальше, до места, откуда открывался вид на небольшой монастырский двор. Там не было ни души. Я двинулся дальше, мимо старых кактусов в горшках, и уже собирался было пересечь двор, как вдруг в дверном проеме мелькнула тень, зазвенел колокольчик. Застигнутый врасплох, я метнулся за ствол низкорослой ивы.
Во двор вышла сестра Беата с медным колокольчиком в руках. Тихонько позвякивая, она причмокнула и пощелкала языком, и из разных углов сада сбежались полосатые кошки. Среди них был и Коперник, старый дедов питомец. Монахиня наклонилась и поставила на землю миску. В последний раз я видел ее зимой, тогда она носила лечебные чулки, а сверху обычные. Сейчас ноги у нее были голые, с голубоватой кожей.
Кошки приблизились бесшумно, задрав хвосты. Они обходили миску со всех сторон и маленькими глоточками, как благовоспитанные дамы, отхлебывали варево, в котором плавали куски мяса. Не задерживаясь, сестра Беата нырнула в прохладу монастыря. Я встал и, как удирающая из курятника курица, прошмыгнул мимо двери. Кошки не обратили на меня внимания. Они заглатывали еду, их тела ходили ходуном. Я прошел мимо аптекарского огорода и надгробных плит у монастырской стены.