Звукорежиссер, который представляется как Тьерри, приносит еще одну порцию напитков и подталкивает Симону подняться, чтобы он мог продвинуть свой стул между нами.
Он задает вопросы о моей работе и первых впечатлениях о Париже; я спрашиваю, каково ему работать на самых разных концертных площадках столицы. Я общаюсь, чувствуя себя все более уверенно, говоря по-французски, и осознаю, что расслабляюсь и наслаждаюсь его обществом.
Сначала разговор между друзьями легок и жизнерадостен, наполнен улыбками и смехом, но затем он неизбежно переходит на тему теракта в Батаклане. Настроение за столом сразу становится мрачным, и я вижу боль от грубого вмешательства теракта, совершенного над городом, написанную на лицах Симоны и ее друзей это чувство охватывает всех. Батаклан не так уж далеко от места, где мы сидим, и Тьерри рассказывает мне, что он знал бригаду звукорежиссеров, которые работали там в ту ночь. Внезапно он начинает говорить о тех событиях так, словно они произошли в его собственном доме. Пока я слушаю, его лицо искажается гримасой глубокой боли, сменяя былое спокойствие маской горя. Его друзья вышли и помогли труппе и нескольким зрителям оказаться в безопасности, но сама жестокость содеянного и мысль о многих молодых жизнях, потерянных или навсегда поломанных из-за ужасных ран, как психических, так и физических, навсегда изменили видение этими людьми своего города. Подспудно начинает казаться, что страх и недоверие скрываются повсюду.
А тебя беспокоит, что нечто подобное может случиться с тобой, когда ты на работе? спрашиваю я его.
Тьерри пожимает плечами.
Конечно. Но что мы можем поделать? Ты не можешь позволить террору победить. Становится все важнее сопротивляться желанию поддаться страху.
Я потягиваю свой напиток, размышляя над его словами. Я слышу в них отголосок желания Мирей участвовать в сопротивлении и ее утверждения о том, что именно обычные люди должны решать, как жить дальше.
Даже посещение бара в пятницу вечером, чтобы послушать музыку, приобретает для нас иное значение, он улыбается, и печаль в его темных глазах сменяется гневной вспышкой. Мы здесь не просто для того, чтобы повеселиться. Мы здесь, чтобы убедиться, что свобода жить нашей жизнью не может быть отнята у нас. Мы здесь ради каждого из тех людей, которые были убиты той ночью.
Тьерри хочет услышать мое мнение, когда он спрашивает меня, какое влияние оказали атаки террористов по ту сторону Ла-Манша, в Великобритании, и о том, как мы справились с их зверствами на нашей собственной земле.
Мой отец волновался, что я еду в Париж, признаюсь я. Не то чтобы Лондон уже стал полностью безопасен. После того, что опубликовал Charlie Hebdo, папа изо всех сил пытался отговорить меня от работы за границей, вплоть до последней минуты. В то время его вмешательство вызывало во мне лишь негодование, так что я отметила этот факт как еще один пример того, что расстояние между нами увеличилось: неужели он не понимал, насколько эта возможность важна для меня? Разве он не понимал, насколько сильно мне хотелось уехать? Но теперь я осознаю, как он был обеспокоен. С этой позиции мне ясно, что его нежелание моего отъезда, возможно, было больше связано с любовью, чем с недостатком понимания. На мгновение я испытываю тоску по нему. Мысленно я решаю, что завтра позвоню ему, хотя он, вероятно, будет слишком занят, чтобы говорить со мной и, как обычно, ходить по магазинам с моей мачехой или водить девочек на уроки танцев по выходным и на ночевки.
Мы с Тьерри беседуем до позднего вечера, хотя музыканты уже давно закончили свой сет и присоединились к нам за столом, и в конце я чувствую настоящую близость с Симоной и ее друзьями, что для меня является своего рода сенсацией. Постепенно я обнаруживаю, что сбрасываю с себя защитную оболочку, моя обычная скрытность тает, поскольку я начинаю открыто проявлять свои мысли и чувства.
Похоже, что из-за бесед на новом языке и будучи в городе, где я человек посторонний, мне легче быть собой. Возможно, здесь, в Париже, я смогу стать тем, кем хочу быть, наслаждаясь свободой, которую приносит новое начало.
Затем у меня возникает другая мысль: возможно, именно это и чувствовала Клэр.
1940
Atelier в канун Рождества закрылось рано, как только несколько последних клиентов были обслужены и с них получены комиссионные, необходимые нам для обслуживания soirées и проведения праздничных мероприятий.
Мадемуазель Ваннье даже соизволила выдать сдержанную улыбку, пока раздавала швеям конверты с зарплатой.
Месье Делавин сказал мне сообщить вам, что он доволен вашей работой. Это был один из наших самых успешных сезонов, поэтому он, что весьма щедро с его стороны, попросил меня назначить каждой из вас, так сказать, небольшое вознаграждение за ваши старания и преданность.
Девушки обменялись косыми взглядами. Было общеизвестно, что одна из vendeuses покинула ателье всего неделю назад, прихватив с собой всю смену своих помощниц и маленькую черную книжечку, в которой были записаны мерки и контактные данные всех ее клиентов. Ходили слухи, что ее переманил другой модный салон, а одна швея даже осмелилась пробормотать, что некая «Коко», которая поощряла контакты с немецкими оккупантами, теперь весьма настороженно относилась к набору нового персонала, хотя ее собственный бизнес процветал именно на упомянутых контактах.
Швеи взволнованно болтали, повесив белые халаты и натянув шарфы и перчатки. Клэр с завистью посмотрела на них, засунув свой конверт с зарплатой в карман юбки; у большинства из них были дома, куда можно было пойти, и семьи, где, опять же, можно было бы поужинать вечером под Réveillon de Noël, независимо от того, насколько скромным был праздник в этом году, чтобы по-семейному встретить Рождество. У нее же были лишь три компаньонки в квартире наверху и чрезвычайно аппетитное меню из овощного супа, который состоял в основном из репы, и небольшого количества черствого хлеба, чтобы за их поглощением нетерпеливо ждать рождественского чуда.
В насквозь промерзшей мансарде она взяла часть денег из полученной зарплаты, тщательно подсчитав, сколько ей понадобится на предстоящую неделю, и спрятала остальное в жестянку, которую держала под матрасом. Стопка банкнот ее сбережения и пропуск в ту жизнь, о которой она мечтала, росла медленно, но неуклонно.
Затем из ящика рядом с кроватью она взяла небольшую коробочку, обернутую коричневой бумагой, и пошла по коридору, чтобы постучать в дверь спальни Мирей. Однако ответа не дождалась, и когда она постучала снова, немного сильнее, дверь распахнулась, открыв ее взору лишь аккуратно заправленную кровать, на которой небольшой кучкой лежали вещи Мирей, словно брошенные туда в спешке.
Клэр огляделась. Пальто Мирей обычно висело позади двери, но сейчас его там не было. Должно быть, она снова отправилась на встречу с тем, с кем она обычно встречалась, чтобы делать то, что она обычно делала. И это в канун Рождества! Похоже, для нее все это было гораздо важнее, чем проводить время с друзьями. Клэр вздохнула и заколебалась, затем положила коричневый пакет на подушку Мирей и повернулась, чтобы уйти, осторожно прикрыв за собой дверь.
Затем вернулись двое ее соседок по комнате, смеясь и сплетничая. Когда они увидели Клэр, то остановились.
Ты чего такая кислая? Мирей тебя бросила? Только не говори, что в одиночку собираешься встретить Réveillon! Они посмотрели друг на друга и кивнули. Давай, Клэр, мы не можем оставить тебя здесь. Пошли с нами! Мы собираемся повеселиться. Надень подходящие для танцев туфли и вперед! Вряд ли ты познакомишься с кем-нибудь, сидя тут, на чердаке.
После минутного колебания Клэр вытащила жестяную банку из-под своего матраса и извлекла часть сохранившейся зарплаты. Дальше она уже даже смутно помнила, как оказалась на улице Риволи среди толпы весельчаков, едва замечающих красные, белые и черные флаги, колыхающиеся под звездным небом на сильном ветру. Этот ветер всю ночь бродил и шнырял по широкому бульвару.
* * *
Мирей спешила по узким улочкам Маре и, наконец, остановилась перед витриной, как ее и учили, наблюдая за тем, чтобы за ней никто не следил. Белый знак, прикрепленный к двери, резко выделялся на фоне опущенных затемняющих жалюзи: новое руководство, гласил он, по приказу администрации. Такие объявления появлялись все чаще и чаще на дверях и витринах магазинов, особенно в этом квартале города. Все это были заведения, ранее принадлежавшие лавочникам еврейского происхождения. Но теперь владельцы покинули их: целые семьи оставили свои дома и отправились в депортационные лагеря в пригородах, а затем еще дальше, один бог знал куда. Предприятия были присвоены властями и «перераспределены», как правило, в руки сочувствующим новой власти или тем, кто завоевал доверие администрации, донеся на соседей или предав своих бывших работодателей, которые раньше были владельцами магазинов, подобных этому.
Пригнув голову под напором северного ветра, Мирей свернула в небольшой переулок и постучала в дверь дома, который показался ей безопасным. Три быстрых, тихих удара. Затем пауза и еще два. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, и она проскользнула внутрь.
Месье и мадам Арно (она понятия не имела, настоящие ли это были имена) являлись одними из первых членов хитросплетенного плана, с которыми она связывалась через красильщика, и это был уже не первый раз, когда она отправлялась в их дом, чтобы передать с рук на руки или забрать очередного «друга», который нуждался в укрытии на ночь или две, или для сопровождения его по городу, чтобы благополучно доставить в руки следующего passeur их организации. Она знала, что в городе действуют и другие группы, помогающие нуждающимся пройти под самым носом оккупационной армии и удалиться в безопасное место. Однажды, когда планы изменились в последнюю минуту, ее попросили сопровождать молодого человека, который должен был уехать с вокзала Сен-Лазара, поэтому она знала, что некоторые из повстречавшихся ей людей, должно быть, являются выходцами из Бретани. Но чаще всего пунктами назначения были Исси-ле-Мулино, Булонь-Бийанкур или места неподалеку от Версаля, так что отчетливый юго-западный акцент из уст человека, который должен был стать следующей частью плана, убедил бы ее, что последний «друг» передается в хорошие руки, чтобы совершить через Пиренеи сложное путешествие к свободе. Она часто задавалась вопросом, не будет ли их маршрут пролегать поблизости от ее дома.
Сегодня вечером она испытывала особенную тоску по своей семье, представляя их всех на речной мельнице под тем же небом, украшенным замерзшими звездами. Ее мать будет на кухне, готовя рождественский ужин из того, что ей удалось наскрести. Возможно, ее сестра, Элиан, тоже будет сидеть там, греясь в тепле старого торфяного очага, покачивая на колене малышку Бланш. Ее отец и брат войдут в дверь, вернувшись после того, как доставили последние несколько мешков муки в местные магазины и пекарни, а ее отец подхватит Бланш и поднимет ее в воздух, что заставит ее смеяться и хлопать своими пухлыми ручками.
Что-то внутри Мирей сжалось от тоски по дому. После это чувство долго её не отпускало. Как же она по всем скучала. Она бы отдала все, что угодно, чтобы оказаться там, на кухне, делясь скромной, но богато приправленной любовью едой. А потом, лежа в своей постели в комнате, которую они с Элиан разделяли, они шепотом обменивались бы секретами. Как же ей хотелось довериться хоть кому-нибудь.
Но это была роскошь, которую она не могла себе позволить. Она заставила себя отогнать прочь мысли о доме и сосредоточиться на своих инструкциях к сегодняшнему заданию.
Мадам Арно объяснила, что празднование Рождества, как все надеются, отвлечет солдат, которых назначили охранниками в праздничный период. Мирей должна сопровождать человека в Пон-де-Севр, где их встретит Кристиана, passeuse, с которой Мирей раньше работала, и она отвезет спутника по определенному маршруту в безопасное место.
Но сегодня вечером вам придется работать особенно быстро, Мирей, предупредила мадам Арно. В метро будет многолюдно, поездов, наоборот, мало, так что ваша встреча с Кристианой должна состояться точно в назначенное время, чтобы вы успели вернуться домой до наступления комендантского часа. Даже на Рождество было бы неразумно привлекать излишнее внимание немцев.
Мирей кивнула. Она прекрасно понимала, насколько велик риск. Её предупредили, что при задержании и допросе, ей следует держаться по возможности скрытно как минимум первые двадцать четыре часа, чтобы остальные успели замести следы и разойтись. Она знала о пытках, которые были в ходу у нацистов, чтобы добывать информацию от любых подозреваемых в принадлежности к Сопротивлению, поэтому глубоко внутри нее поселился страх. Если до этого дойдет, сможет ли она выдержать такое обращение?
Впрочем, сейчас об этом она не думала: ей нужно было полностью сосредоточиться на задании. Даже секундное отвлечение или малейший страх могут выдать их, что будет означать: она утратила бдительность в какой-то решающий момент. Было неведомо, что ждет их в пути ради благополучной доставки ее «друга» к месту назначения.
Французским владеет? спросила она мадам Арно, имея в виду незнакомца, ради которого собиралась рискнуть своей жизнью.
Мадам Арно покачала головой.
Почти нет, у него такой ужасный акцент, который мгновенно его выдаст. И еще одно осложнение он повредил ногу. Поэтому вам придется оказывать ему некоторую поддержку, если вам придется пройти более или менее значительное расстояние.
Возможно, неудачно приземлился при прыжке с парашютом, подумала Мирей. Это будет уже не первый иностранный летчик, которому она поможет сбежать. Или, может быть, этот человек, чья религия заставила его в страхе спасать свою жизнь, только что прошел долгий, страшный путь. А может, причиной была политика. Или просто мелкая вражда с соседом, которая вылилась в донос. Кто же мог подумать? Она не спрашивала, ведь чем меньше она будет знать, тем лучше. Особенно если её поймают.
Из комнаты в задней части дома появился мужчина, одетый в плотное пальто. Он хромал, и месье Арно, который следовал за ним, протянул ему руку, чтобы поддержать под локоть, пока мужчина спускался по двум ступенькам от прихожей ко входу, где его ждала Мирей. Его кожа имела сероватый оттенок, и, хотя он пытался скрывать это, она увидела, как он вздрогнул от боли, когда ступил на травмированную ногу. Месье Арно протянул ему шляпу-хомбург. И Мирей не могла не заметить, что шляпа эта серая, и что на ней зеленая лента, точно такая же, как на той, которую носил человек, бросивший газету во время ее первого серьезного как ей казалось задания в тот день, когда она впервые повстречала месье Леру.
Пойдем, прошептала она по-английски. Нам нужно идти.
Мужчина кивнул, а затем повернулся к мадам Арно, обхватив обеими руками ее ладони.
Мерси, мадам, тысяча спасибо, вы очень мужественный Он запнулся, и подавленные гласные, обличающие его английский акцент, заставили обеих женщин вздрогнуть.
Одно можно было сказать наверняка: если их остановят и попросят документы, вести беседу придется ей. Ее проинформировали о том, что у него на руках фальшивые бумаги; она знала, что где-то в одном из карманов пальто у него лежит идентификационная карта, которую он якобы получил «как-то и от кого-то», чтобы соответствовать ее истории.
Когда они шли рука об руку через Марэ, выглядя, словно молодая пара, ищущая, где бы опрокинуть пару стаканчиков, чтобы отпраздновать Réveillon, она пыталась выглядеть так, чтобы было похоже: это он поддерживает ее, а не наоборот. Ей думалось, что нужно по максимуму использовать метро, чтобы ходить ему пришлось как можно меньше. В то же время она понимала, как важно избегать оживленных станций, вроде площади Бастилии, которые часто обстреливаются и где с большой вероятностью будут находиться дежурные охранники, проверяющие документы.
Она вела мужчину по улицам, время от времени ободряя его, хотя представления не имела, что из сказанного ей он мог понять. Но когда они подошли к станции метро Сен-Поль, она с ужасом увидела двух немецких охранников, стоящих у входа. Они остановили какого-то человека и кричали, чтобы он предъявил свои документы, а он в это время шарил в атташе-кейсе, пытаясь их отыскать.
Быстро прикинув шансы, Мирей направила своего «друга» на улицу Риволи. Было бы лучше смешаться с толпой, ищущей удовольствий, и перейти к другой станции метро. Их постепенно захватывало и носило по волнам моря весельчаков, и мужчина всякий раз задыхался, когда кто-нибудь наталкивался на него, а боль в ноге заставляла его почти каждому уступать дорогу.
Держись за меня крепко, пробормотала Мирей ему на ухо, обхватив его рукой за талию. Если им повезет, он сможет сойти за обычного гуляку, перебравшего Ricard, чья подруга пытается отвести его домой, чтобы тот проспался. Так или иначе, они, пошатываясь, миновали отель де Виль, где еще большая группа нацистов занималась проверкой документов. Мужчина уже изрядно вспотел от боли в ноге, и Мирей изо всех сил пыталась помочь ему оставаться в вертикальном положении. Придется им рискнуть и отправиться к Шатле, хотя она и была одна из самых оживленных станций на линии. Ле-Аль, оптовый рынок, который располагался рядом со станцией метро, был известен как «горячая точка» для нечистых на руку дельцов, хотя это обычно означало, что немцы скорее предпочитали там отовариваться, чем проверять необходимые бумаги. Она вознесла молчаливую молитву всем, кто мог ее услышать: пусть в канун Рождества отныне и впредь каждому солдату-оккупанту будет интереснее возложить руки на очередной стейк или тарелку устриц, чем докапываться к измученной паре, держащей на нетвердых ногах путь домой. Тем более такой потрепанной паре.