* * *
Ночь после Воздаяния выдалась суровой. Как и мои братья, я отказался ужинать, хоть и был голоден, да и аромат стоял соблазнительный: мать приготовила жареную индейку с плантанами. Она знала, что гордость не позволит нам сесть за стол, и потому приготовила это редкое в нашем доме блюдочтобы усугубить наказание. На самом деле она не готовила додо (жареные плантаны) уже очень давнос тех самых пор, как с год назад мы с Обембе похитили пару кусочков из холодильника, а потом соврали, будто видели, как их съели крысы.
Мне отчаянно хотелось выбраться из комнаты и тайком стащить с кухни одну из четырех тарелок, на которых мать выложила наши порции. Удерживал меня страх предать братьев, устроивших голодовку. Неудовлетворенный голод лишь усиливал боль, и я очень долго плакал, пока наконец не заснул.
Наутро мать разбудила меня, похлопав по плечу.
Бен, проснись, проснись. Отец хочет видеть тебя, Бен.
Каждая клеточка в моем теле горела от боли. Казалось, что в моих ягодицах стало больше мяса. Впрочем, к моему облегчению, братья прекратили голодовку, а я опасался, что она продлится еще целый день. После суровых наказаний мы дулись на родителей, избегали их и отказывались принимать пищу до тех пор, пока они не сдавались ив лучшем случаесами не просили прощения, стремясь чем-нибудь нас задобрить. Правда, на сей раз вышло иначе, потому что отец вызвал нас к себе.
Чтобы встать с кровати, мне пришлось сперва подползти к краю и медленно опустить ноги на пол. Ягодицы покалывало. В гостиной тускло светила стоявшая на середине стола керосиновая лампа. Электричество отключили еще вчера.
Последним, хромая и морщась на каждом шагу, пришел Боджа. Когда мы расселись по местам, отец долго и пристально смотрел на нас, подперев челюсть руками. Мать, сидящая лицом к нам, прямо передо мной, развязала узелок враппы под мышкой и приподняла чашечку лифчика. Сосок ее округлой, налитой молоком груди моментально исчез во рту у Нкем. Малышка жадно обхватила еготемный и твердыйгубами, точно хищник, набросившийся на добычу. Отец с интересом разглядывал сосок, а когда Нкем начала есть, снял очки и положил их на стол. Всякий раз, когда он их снимал, в его темном, вытянутом лице отчетливее проступали черты сходства со мной и Боджей. Икенне и Обембе досталась кожа матери, цвета муравейника.
А теперь слушайте, все вы, произнес отец по-английски. Ваш поступок сильно ранил меня, и причин тому множество. Во-первых, я предупреждал, чтобы в мое отсутствие вы не доставляли хлопот матери. А вы что? Доставили ейи мнесамые настоящие хлопоты.
Он по очереди оглядел нас.
Вы поступили очень дурно. Очень. Как могли дети, получающие западное образование, опуститься до такого вопиющего варварства? Я тогда не знал, что значит слово «вопиющий», но по тому, как отец выкрикнул его, понял: словонехорошее. И во-вторых, мы с матерью в ужасе от того, как вы собой рисковали. Это же не школа, в которую я вас отправил. Нигде на берегах этой смертельно опасной реки не найдете вы книг. И хотя я велел вам постоянно читать, книги вас теперь не интересуют. Затем, убийственно серьезно нахмурившись и подняв руку в вызывающем трепет жесте, он сказал: Позвольте же предупредить вас, друзья мои: любого, кто принесет домой плохие оценки, я отправлю в деревню, пахать в поле или собирать пальмовое вино, ogbu-akwu.
Не дай Бог! Мать защелкала пальцами над головой, словно разгоняя угрожающие слова отца. Мои дети не будут такими.
Отец удостоил ее гневного взгляда.
Вот именно, не дай Бог, сказал он, подражая нежному тону ее голоса. Как же Господь такого не допустит, когда у тебя под носом, Адаку, они ходили на реку целых три недели? Целых. Три. Недели. Качая головой, он по очереди загнул три пальца на руке, по числу недель. А теперь послушай, друг мой, отныне ты будешь следить, чтобы дети читали книги. Слышишь? Отныне ты закрываешь лавку в пять, не в семь. И чтобы никакой работы по субботам. Я не позволю, чтобы у тебя под носом мои дети скользили вниз по наклонной.
Я все поняла, ответила на игбо мать, цыкая языком.
В общем, продолжил отец, обводя взглядом полукруг наших лиц, хватит причуд. Постарайтесь быть хорошими сыновьями. Никому своих детей пороть не нравится. Никому.
Причуды. Отец часто употреблял это слово, и постепенно до нас дошел его смысл: бессмысленное потворство своим слабостям. Он хотел говорить дальше, но тут под потолком зажужжал вентилятор, возвещая возвращение электричества. Мать щелкнула выключателем, а затем прикрутила фитиль керосиновой лампы. Пользуясь временным затишьем, я при электрическом свете взглянул на календарь на стене. На дворе был уже март, однако страницу февраля так и не перевернули. На ней красовалась фотография орла в полете: крылья расправлены, лапы вытянуты, когти выпущены; сапфировые глаза смотрят прямо в камеру. Птица величественно парила на фоне природы, точно мир был ее творением, а она в немкрылатый бог.
В тот момент мне подумалось: что-то должно внезапно измениться, нарушить этот бесконечный покой, и меня вдруг парализовало страхом. Я испугался, что птица отомрет и начнет молотить в воздухе крыльями. Испугался, что она вдруг заморгает, засучит лапами. Испугался, что когда это произойдет и орел наконец покинет отведенное ему место в небе на страницетой, на которую Икенна перелистнул календарь 2 февраля, мир и все в нем изменится до неузнаваемости.
С другой стороны, вам следует знать: пускай вы и совершили дурной поступок, он лишний раз показывает, что в вас есть мужество искателей приключений. Такой смелый духэто дух мужчины. И я хочу, чтобы отныне вы направляли его на полезные дела. Сделайтесь рыбаками иного сорта.
Мы удивленно переглянулисьвсе, кроме Икенны. Он смотрел в пол. Ему было хуже остальных, особенно потому, что отец возложил всю вину на него и порол особенно нещадно, не зная, что на самом деле Икенна отговаривал нас от рыбалки.
Вы должны стать рыбаками, удящими добрые мечты, и без особенно удачного улова домой не возвращаться. Вы должны стать настоящими гигантами, грозными и неудержимыми рыбаками.
Я сильно удивился. Мне-то казалось, что отец презирает это слово; ища объяснений, я взглянул на Обембе. Тот кивал, глядя отцу в рот и задорно выгнув брови.
Молодцы, пробормотал отец, и широкая улыбка разгладила морщины, прочерченные на полотне его лица гневом и яростью. Я всегда учил вас тому, что даже из большого зла всегда можно извлечь что-нибудь доброе, и поймите: из вас могут получиться совсем иные рыбаки. Не те, что ловят рыбу в грязной топи Оми-Алы, а рыбаки разума. Хваткие люди. Те, которые окунают руки в чистые реки, моря и океаны жизни и добиваются успеха, становятся врачами, летчиками, профессорами, юристами. Ну, как? Он снова оглядел нас. Вот такими рыбаками я бы хотел видеть своих сыновей. А теперь давайте все вместе исполним гимн.
Мы с Обембе тут же кивнули, и тогда отец перевел взгляд на наших старших братьев, по-прежнему смотревших в пол.
Боджа, ты с нами?
Да, неохотно пробормотал Боджа.
Ике?
Да, после затянувшейся паузы произнес Икенна.
Вот и хорошо, а теперь все вместе: ги-ган-ты.
Ги-ган-ты, повторили мы хором.
Гроз-ны-е. Г-р-о-з-н-ы-е. Гроз-ные.
Неудержи-мые.
Рыбаки добра.
Отец гортанно засмеялся, поправил галстук и пристально посмотрел на нас. Затем вскинул руку, задев кончик галстука.
Мы рыбаки! проорал отец во всю глотку.
Мы рыбаки! почти так же громко, надрывая глотку, хором повторили мы. Каждый из нас был удивлен, как резкои почти без усилиймы все пришли в возбуждение.
Идем за нашими крюками, лесками и грузилами.
Кто-то умудрился произнести «грузивилами» вместо «грузилами», и отец заставил нас несколько раз отдельно повторить это слово, а после продолжил. Правда, перед этим посетовал, что мы слишком много общаемся на йоруба вместо английского, языка «западного образования», потому и не знаем простейших слов.
Мы неудержимые, продолжил он, и мы повторили.
Мы грозные.
Мы гиганты.
Мы победим.
Молодцы, мальчики, похвалил отец, когда на комнату, точно осадок на дно, опустилась тишина. Новоиспеченные рыбаки обнимут меня?
Опустошенные и огорошенные переменойкак по волшебству нечто глубоко омерзительное превратилось в престижное, мы встали и по очереди обняли отца, утыкаясь в его грудь между лацканами пиджака. Каждого отец несколько секунд похлопывал по голове и целовал в макушку. Потом он достал из портфеля пачку новеньких двадцатинайровых купюр, скрепленных бумажной лентой с печатью Центрального банка Нигерии, и выдал нам деньги на карманные расходы: Икенне и Бодже по четыре купюры, мне и Обембепо две. Еще по одной купюре он оставил для Дэвида, спящего тут же, и Нкем.
Не забывайте наш разговор.
Мы кивнули, и отец уже хотел уйти, но, словно вспомнив о чем-то, опять повернулся к нам. Подошел к Икенне. Опустил руки ему на плечи и сказал:
Ике, знаешь, почему тебе досталось больше всех?
Икенна, по-прежнему неотрывно глядя в пол, словно в экран кинотеатра, пробормотал:
Да.
И почему же?
Потому что я первенец, старший.
Молодец, не забывай об этом. Отныне, прежде чем сделать что-нибудь, оглядывайся на братьевони следуют твоему примеру. К своей чести, вы сплочены, и потому, Икенна, не уводи братьев с истинного пути.
Да, папа, ответил Икенна.
Будь для них хорошим лидером.
Да, папа.
Подавай им хороший пример.
Помедлив в нерешительности, Икенна все же пробормотал:
Да, папа.
Всегда помни: если кокос упадет в сливной бачок, орех потом придется хорошенько отмыть, прежде чем есть. Этим я хочу сказать, что если вы поступаете неверно, вас надо учить.
Родителям часто приходилось пояснять подобные выражения, содержащие скрытый смысл, потому что мы могли понять их буквально. Так уж родители выучились говорить; так был устроен наш язык, игбо. Вместо обычного: «Будь осторожен» в языке есть простые слова предупреждениямать с отцом предпочитали говорить: «Jiri ire gi guo eze onuпересчитай зубы языком». Отец однажды сказал так Обембе, когда бранил его за проступок, а потом расхохотался, увидев, как Обембе и впрямь приступил к подсчету зубов: ворочает языком во ртущеки сморщены и аж слюна потекла. Поэтому же родители чаще всего ругали нас на английском, ведь когда они злились, им было не до объяснений. Впрочем, даже говоря по-английски, отец часто забывался и употреблял как непонятные слова, так и фразеологизмы. Икенна рассказывал, что еще до моего рождения отец как-то совершенно серьезным тоном посоветовал ему «остыть немного», и он полез в холодильник.
Понял вас, сэр, произнес Икенна.
И я постарался тебя научить, сказал отец.
Икенна кивнул, и отецневиданное дело! взял с него слово. Икенна и сам удивился, ведь отец просто требовал от нас исполнять наставления, не спрашивая ни нашего мнения, ни согласия. Когда Икенна ответил: «Даю слово», он развернулся и вышел. Мы последовали за ним и стали смотреть, как он садится в машину и уезжает по пыльной дороге, и нам опять сделалось грустно.
4. Питон
Икенна был питоном.
Дикой змеей, которая стала чудовищным гадом, живущим на деревьях, на равнинах выше других змей. Икенна обернулся питоном после той порки. Она его изменила. Икенна превратился в неуравновешенного и вспыльчивого человека, который постоянно вынашивал какие-то планы. Правда, превращение началось задолго до порки и медленно шло глубоко внутри Икенны; наказание лишь заставило его проявиться. Превращение толкало Икенну на поступки, каких мы от него не ожидали. Началось с мести взрослому человеку.
Прошел примерно через час после того, как отец тем утром уехал в Йолу. Икенна дождался, когда мать вместе с младшими детьми уйдет в церковь, и собрал нас у себя в комнате. Объявил, что мы должны наказать Ийя Ийябоза донос. В церковь мы не пошли, сказавшись больными после порки, и вот сидели на кровати и слушали старшего брата.
Я своего добьюсь, и вы должны помочь, потому что это все из-за вас, говорил Икенна. Если бы вы меня слушали, торговка не наябедничала бы и отец бы меня так сильно не выпорол. Вот, полюбуйтесь
Она развернулся к нам спиной и спустил шорты. Обембе зажмурился, а я смотрел: пухлые ягодицы Икенны были испещрены красными полосами, похожими на те, что покрывали спину Иисуса из Назарета. Какие-то были длиннее, какие-то короче; какие-то пересекались, образуя алые кресты, тогда как некоторые, одиночные, напоминали линии злой участи на ладони.
Все из-за вас и этой дуры. Так что давайте думайте, как ее наказать. Икенна щелкнул пальцами. Надо все сделать сегодня же, тогда она поймет: нельзя с нами связываться и ждать, что останешься безнаказанным.
Пока он говорил, за окном закричала коза: м-ме-е-е-е-е-е!
Боджа разозлился.
Опять эта дурная коза! Ох уж она мне!.. закричал брат, вскочив на ноги.
А ну сядь! заорал Икенна. Забудь о козе и думай, как быть с этой женщиной. Надо успеть до возвращения матери.
Ладно, ответил Боджа и сел. Ты знаешь, что у Ийя Ийябо полно кур? Некоторое время Боджа сидел, глядя в окно; с улицы все еще доносилось меканье козы, и хотя Боджа явно думал о животном, вслух он произнес: Да-да, у нее целое стадо.
Почти одни петухи, вставил я. Пусть Боджа знает, что кукарекают вовсе не куры.
Удостоив меня насмешливого взгляда, брат со вздохом произнес:
Да, но разве так важно, самки это или самцы? Сколько раз тебе говорить: не лезь с этой глупой любовью к зверюшкам в важный
Икенна осадил его:
Ох, Боджа, сперва сам научись отличать важное от второстепенного. Сейчас важнопридумать план, а ты тратишь время на пустой гнев из-за тупой козы и упрекаешь Бена в том, что он напомнил о такой ерунде, как разница между петухом и курицей.
Ладно, предлагаю украсть одну птицу, убить и зажарить.
That is fatal! воскликнул Икенна, сделав такую мину, будто его сейчас вырвет. Нет, жрать ее куртак не пойдет. И потом, как мы птицу зажарим? Мама обязательно учует запах. Она заподозрит, что мы украли курицу, а нам всыплют еще больше плетей. Оно нам надо?
От предложений Боджи Икенна никогда не отмахивался, не обдумав как следует. Эти двое друг друга уважали. Ни разу не видел, чтобы они спорили, зато на мои вопросы всегда рубили: «Нет», «Не так», «Неверно». Боджа покивал головой, соглашаясь с Икенной. Тогда Обембе предложил закидать ее двор камнями и молиться, чтобы попало либо в саму торговку, либо в кого-то из ее сыновей, а потом взять ноги в руки и умотать, пока никто за нами не погнался.
Плохая мысль, ответил Боджа. А вдруг ее сынки, эти вечно голодные парни в рваной одежде, здоровые, как Арнольд Шварценеггер, поймают нас и побьют? Он изобразил, какие у них выпуклые бицепсы.
Побьют еще сильнее, чем отец, заметил Икенна.
Да, сказал Боджа, представить страшно.
Икенна согласно кивнул. Я остался единственным, кто еще ничего не предложил.
Бен, что у тебя? спросил Боджа.
Я судорожно сглотнул; сердце забилось быстрее. Уверенность моя всегда таяла, когда старшие братья побуждали меня принять решение, вместо того, чтобы самим решить за меня. Я все еще соображал, как вдруг мой голос, словно обретя самостоятельность, произнес:
Есть одна идея.
Ну так говори! велел Икенна.
Хорошо, Ике, ладно. Предлагаю украсть у нее петуха и, я вперился в его лицо, и
Ну? поторопил Икенна. Все посмотрели на меня, словно на чудо какое.
отрезать ему голову.
Не успел я договорить, как Икенна вскричал:
That is fatal! Круто!
Боджа выпучил глаза и принялся хлопать в ладоши.
Братья одобрили идею, которую я позаимствовал из народного сказания: его в начале четверти поведала нам учительница йоруба. В сказании говорилось о злобном мальчишке, который в гневе бросается обезглавливать всех петухов и куриц в стране.
Мы выбежали из дома и тайным путем побежали к дому торговки орехами, мимо кустов и лавки плотникатут пришлось зажать уши руками, потому что механические пилы работали просто оглушительно. Ийя Ийябо жила в небольшом бунгало, внешне от нашего неотличимом: небольшая веранда, два окна с жалюзи и москиткой, электрический щиток на внешней стене, двойная входная дверь. Только забор отличался: он был не из кирпича и цемента, как у нас, а из грязи и глины. Он был весь в пятнах и мазках, время и солнце покрыли его трещинами. Со двора, проходя через крону одного из деревьев, к электрическому столбу тянулся кабель.