Несмотря на эти сильные и противоречивые эмоции, или отчасти из-за них, Кэмерон чувствовал несомненную тягу к Джона, будто магнитную. Кэму хотелось обвить его руками и забрать домой, чтобы больше ничто никогда не могло причинить ему больдаже если он не знал, что причинило ему боль. Но Кэмерон знал, что у него нет возможностей, чтобы справиться с болезнью Джона.
Ещё он просто наслаждался компанией этого парня. Кэмерон понял бы, что он романист, просто по разговорам с ним. Джона говорил как писатель, будто всё, что слетало с его языка, было сначала записано в его голове. У Кэма было не так; всё, что он думал, обычно вырывалось поневоле. И на заднем плане всегда было сожаление.
Судя по тому, что всё ещё дышал, Джона явно был силой, с которой стоило считаться. Кэмерон где-то прочёл поговорку: «Раненные люди опасны; они знают, как выжить». В случае Джона, Кэмерон был уверен, что это правда.
И всё же, он был заинтригован. Ему хотелось быть тем, кому Джона откроется, кого впустит во все тёмные уголки своего разума. Это пугало Кэмерона больше всего, и всё же, он уснул с изображением лица Джона, которое мелькало на коре его головного мозга.
Глава 8
У Джона случился очередной приступ. Он начался в присутствии Кэмерона. Комната снова загорелась. Этот неистовый шёпот вернулся, пробираясь сквозь пламя, чтобы бесконечно его колоть. Ему удалось держать себя в руках во время последних реплик их разговораедва липотому что он не вынес бы, если бы выставил себя сумасшедшим лунатиком перед Кэмом снова.
Стены начали выпирать и вздыматься с губительным пульсом. Гвозди трещали, на выкрашенном в бежевый цвет гипсокартоне появлялись тонкие трещины, окна шатались. Всё это было из-за дрожащего, туберкулёзного дыхания. Дыхания с терпкой сладостью, как от дыма сигар. Дыхания Ангуса. Но это было нелепо, так ведь? Просто бред сумасшедшего.
Он мог вычислить точный момент, когда Кэмерон начал смотреть на него новым взглядом, когда в его глазах отразилась сдержанность. Джона видел это раньше, этот взгляд означал, что человек говорит с настоящим сумасшедшим, и это не просто домысел. Отсюда недалеко было до жалости или страха и до отвращения. Джона не мог вынести мысль о том, что Кэмерон будет чувствовать к нему нечто подобное. Ему следовало держаться подальше, спугнуть этого парня. Но каждый дюйм его кожи болел от желания быть рядом с ним. Он не мог представить, почему именно, потому что настоящее всё смешалось с прошлым, иллюзии с реальностью. Он знал только то, что его тянет к Кэмерону.
В голове Джона идеально во всём разобралсянашёл место для всего и расставил всё по этим местам. Это были сумасшедшие, невозможные вещи, но он знал, что это такое, и как разбить это на категории. Воспоминание, галлюцинация, призрак, идея, иллюзияего болезненный мозг был смесью кружащейся активности.
Сегодня был день доктора Драри. Сэм Драри был абсолютно незаинтересованным героем на этой стадии жизни. Ему было почти пятьдесят, он носил двухфокусные очки и начинал терять волосы. Его стандартной формой были брюки и белая рубашка, натянутая на лёгкое брюхо. На галстуке, который висел вялой макарониной на его шее, обычно было пятно, а на его бледном лбу почти всегда виднелась испарина.
Джона боялся его. В то время как Шелдон был совершенно идеальным, а Кэллоуэй стервозной карьеристкой, Драри был подозрительно безобидным. Судя по опыту Джона, люди, которые казались безвредными, всегда ужасали больше всего.
Он не мог вспомнить, как вышел из своей комнаты в жилом блоке и дошёл до двери в кабинет доктора Драри. Такое иногда бывало, он терял отрывки времени, пока его разум заплывал в омут воспоминаний или какие-то психические зыбучие пески, отказываясь его отпускать. Когда дверь распахнулась, рука Джона всё ещё была сжала в кулак, готовая к стуку, хоть он и не осознавал, что вообще стучал.
Слегка хитрое лицо Драри появилось в серебристом свете от открытой двери.
А, Джона. Проходи,средним пальцем он поправил очки на носу и отошёл назад, давая Джона возможность проскользнуть в открытую дверь.
Стол Драри был крохотным и стоял в углу комнаты, его ноутбук ненадёжно лежал на стопке лишних бумаг. Было несколько шкафчиков для документов и фикус, и больше ничего в плане личных вещей. По комнате у него было расставлено много различных стульев с барахолки. Он всегда говорил, что хочет, чтобы пациент чувствовал себя комфортно, так что предоставлял большой выбор.
Джона уселся в глубокое кресло с плотной обивкой, устраиваясь в его кожаных складках. Драри занял место в чёрном стуле на колёсиках напротив него. Он не достал диктофон или блокнот. Джона знал, что он не станет этого делать, потому что его кабинет был оснащён камерами и микрофонами. Если верить словам доктора, это создавало меньше давления на пациента.
Доктор Драри посмотрел на Джона долгим внимательным взглядом, из-за чего обвисли его щёки, и он стал напоминать одного из этих английских бульдогов. Затем он привёл черты своего лица обратно в спокойное, кроткое выражение.
На этот раз всё хуже, да?
Джона коротко кивнул.
Да.
Не было смысла врать этому мужчине.
Драри приподнял свои густые брови.
Я удивлён, что ты готов признать, что твои симптомы двигаются по дегенеративной траектории. Это прогресс. Значит ли это, что ты наконец готов поговорить о событиях своего детства?
Джона позволил своей гробовой тишине ответить за него. Он серьёзно имел в виду то, что говорил Кэмерону. Ни за что он не станет открывать ту дверь; это только впустит внутрь всех злодеев. Но впервые за долгое время, его губам хотелось начать двигаться, просто чтобы выпустить всё это и сдаться сумасшествию. Ведь каким он уже был, если не сумасшедшим? Он заставил своё горло сжаться вокруг слов, которые жаждали выскользнуть. Эта трухлявая дверь должна была остаться запертой.
Его вежливость перекрыло разочарование, но так же быстро оно и исчезло. Его взгляд стал острее.
Тогда ладно. Можешь рассказать мне, как они начинаются, эти твои приступы? И, может быть, побольше о том, что происходит во время них? Чем больше подробностей ты мне предоставишь, тем лучше.
Сделав глубокий вдох, Джона забрался в собственную голову, пытаясь мысленно вернуться в то место, где верх взяло сумасшествие.
Ну, иногда это адский, настойчивый скрип в моём черепебудто кот скребётся в дверь. Он просто хочет, чтобы его впустили«покорми меня, погладь меня, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ»пока ты наконец не сдашься,сказал он, вздрогнув.В других случаях оно просто давит на меня силой, распахивает дверь и запускает в меня свои когти, вплетаясь в мой костный мозг до тех пор, пока не можешь сломать меня, кусочек за кусочком, превращая в кричащего маньяка. В такие времена я улетаю. Я просто покидаю своё тело, потому что оно становится враждебным. Непригодным для жизни.
Драри стал мёртвенно-бледным, мышцы на его лице застыли в маске омерзения. Не важно, как много раз кто-то это делал, встреча лицом к лицу с сумасшествием всегда казалась шоком.
И что именно такое это «оно»?
Я не знаю,ответил Джона, ненавидя слегка скулящую нотку, которая вплелась в его голос.Вы не думаете, что если бы я знал, то смог бы что-то с этим сделать?
Тогда что происходит? Что ты видишь?
Просто воспоминания. Обычно они начинаются как воспоминания. Я вижу призраковне как медиум или ещё что-то, я знаю, что на самом деле их нет. По большей части. Я вижу свою мёртвую мать, своего отца. Пожар. Всегда пожар.
Как ты считаешь, какое значение имеет пожар?
Он не думал, он знал, но если он расскажет об этом доктору, это опасно сдвинет границы его худшего кошмара. Он опустил глаза и уставился на свои руки. Затем потёр запястье, незаметно привлекая внимание к ожогам на нём. Дело было за доктором, выяснит он это или нет.
На щеке доктора Драри дёрнулся мускул. Он устало выдохнул, скрещивая, а затем опуская руки.
Послушай, Джона, здесь я с тобой поспорю. Я уверен, что тебе абсолютно необходимо начать говорить о том, что с тобой произошло, когда ты был маленьким. Даже не обязательно говорить со мной или другими докторами. Это может быть родственник или друг, кто-то, кому ты доверяешь. Чёрт, даже вести дневник лучше, чем держать всё под таким замком.
Нет,каждой фиброй своей души Джона был настроен серьёзно. Хоть он и знал, что док, наверное, прав, он не мог это вынести. Даже при мысли об этом в уголках его сознания растягивалась бездна, пытаясь заставить его улететь. Может, он просто откинется назад, позволит своему разуму стать буйком. Уйдёт. В конце будет не так больно, верно ведь?
Я очень рекомендую тебе передумать. Не думаю, что ты когда-либо восстановишься, пока не сможешь поговорить о том, что произошло, разобраться со своими чувствами и двигаться дальше. Я работаю над теорией о твоём расстройстве Пока не буду вдаваться в подробности, потому что хочу понаблюдать за тобой чуть дольше. Но даже если верить доктору Кэллоуэй, и у тебя личностное расстройство, сопутствующие симптомы очевидно ухудшаются тем, о чём ты отказываешься говорить.
Драри снял свои очки и потёр уставшие на вид глаза.
Вывод? Думаю, у тебя будут происходить эти цикличные приступы, пока ты не разберёшься со своим прошлым. Они могут даже ухудшиться или длиться дольше. Боже, Джона, в итоге ты можешь остаться жить здесь! Я тебя умоляю, хотя бы подумай об этом немного
Желудок Джона дёргался внутри его тела, как рыба на суше в ожидании того, когда её либо поджарят, либо закинут обратно в море. Он кивнул Драри и натянуто улыбнулся, не в силах что-то сказать. Он не хотел об этом думать, но складывалось страшное ощущение, что доктор не далёк от правды.
***
Иногда самых беспокойных пациентов Ривербенда принуждали к изоляции. Это использовалось скорее для ограничения, чем в качестве наказания, но всё равно считалось «провалом в лечении». Однако, Джона попросил изоляцию на следующий день после приёма у доктора Драри. Пчёлы жужжали у него в голове больше, чем обычно, и он не мог справиться с повседневными мыслями, не говоря уже о том, чтобы решить, скольким он готов поделиться.
Реальность была изворотливым зверем. Она играла с ним как кошка с мышкой, виляя перед ним свободой, только чтобы разрушить надежды взмахом гигантской лапы. О, как она смеялась над ним, у Джона аж зубы сводило.
Изолированная комната, естественно, обладала мягкими стенами, и окно было всего одно, в двери, без сомнений из небьющегося стекла. Это была белая комната, в которой не было ничего, кроме кровати с белыми простынями. Она не вызывала никаких чувств, и Джона это нравилось. Не было никакой визуальной, звуковой или тактильной информации, чтобы добавить постоянного жужжания. За это он был безмерно благодарен.
Ему хватало переживаний.
Джона сел на кровать, подтянув колени к груди. Его веки дёргались в нервном ритме, что было продуктом серьёзного недостатка сна. Позади него раздался тяжёлый вздох, смешанный с разочарованием.
Ты снова смотришь это шоу, сынок,сказала Онория.
Джона медленно повернул голову, бесстыдно, так же медленно, как поворачивается ржавая петля. Он не хотел смотреть и чертовски надеялся, что когда повернётся, её там не будет. Но она была. Её кожа не была такой морщинистой, какой стала ближе к концу. Вместо этого была гладкая, карамельная кожа латиноамериканки в расцвете сил, хоть она и быстро старела с тех пор, как Джона забрали.
Поставив руки в боки, она покачала головой и цыкнула на него.
Ты знаешь, что это не по-настоящему, Жонас, сказала она, используя испанскую версию его имени.
«Это не по-настоящему,подумал Джона.Это телешоу реальнее, чем ты сейчас».
Убирайся,всё, что он сказал вслух. От разговора с ней он только будет чувствовать себя более сумасшедшим.
Лицо Онор напряглось, и губы раскрыли в оскале её пожелтевшие с возрастом зубы.
Я бы убила этого ублюдка, Ангуса. Если бы когда-нибудь увидела его снова. Если бы не он, ты бы не заглядывался на этого маленького блондина-гринго в этой идиотской коробке.
Этот разговор произошёл, когда Джона было лет семь или восемь. Тогда он даже не знал, что значит «заглядываться».
Ангус не превратил меня в гея, ма,ответил нынешний Джона, ныряя в кроличью нору в виде ускользающего здравомыслия.
Все так говорят, все говорят,нараспев произнесла она. Огонь охватил пол и её босые ноги, поднимаясь по краю её платья.Но он сделал тебя хорошим и изворотливым, да?
Я разговариваю со своей мёртвой матерью. Как ты думаешь?
Она взмахнула руками.
Мёртвая, мёртвая. Что такое «мёртвая»? Вот я здесь, ты здесь. Я говорила тебе, сынок, это нельзя показывать. Они тебя заберут, запрут, прямо как твоего отца.
Это тяжеловато, когда ты постоянно появляешься.
Огонь добрался до её колен.
Эти бедные девочки. Я всегда думала, почему они. Почему они, а не я? Я была замужем за этим сукиным сыном, так ведь? Не то чтобы я этого хотела, но ты знаешь, почему?
Джона тёр ладонями глаза так сильно, что увидел вспышки света.
Я не знаю, ма,сказал он, прежде чем открыть глаза. Онор исчезла. Огонь был сильным, обжигающим, и в комнате потемнело, так что единственный свет излучало пламя.
Внезапно, Джона услышал скулёж. Ему не нужно было смотреть, чтобы знать, что в углу будет сидеть безглазая девушка, возможно, под одеялом пламени. «Прочь. Прочь. Нужно убраться ПРОЧЬ». Огонь развести было легко, как только он нашёл старый коробок с двумя оставшимися внутри спичками. Тяжелее было выбраться.
Соскочив с кровати, Джона подбежал к стене. То, что должно было быть мягким, стало твёрдым и холодным. Камень. Глина. И немного гнилых досок, наскоро прибитых, чтобы заделать дыру. Они горели, но едва заметно. Он ударил по ним рукой, один раз, второй, снова и снова, пока доски наконец не сдались, и не ворвался свежий воздух.
Где-то на задворках разума, пока он соскальзывал по стене на пол, Джона думал, что они увидятесли люди в белых халатах наблюдали за ним в окно. Каким им казался его кошмар?
***
На следующий день, Джона не пошёл на ланч в общую комнату, как делал обычно. Он сдержал своё обещание доктору Драри и думал о том, чтобы постучаться в ту тайную дверь. В любом случае, всё ускользало. В его комнате играла «Аида» Верди, чтобы заглушить звуки внутри неготакие звуки, как скулёж безглазой девушки, шаги и тяжёлое дыхание его отца, бесконечные вопросы его матери с отсутствующим взглядом.
Сильный, ясный голос тенора прорезался сквозь белый шум в его мозге, помогая ему сосредоточиться. Док был прав, если он всё это не вытащит наружу, ему никогда не станет лучше. Джона был уверен в этом. Но если вытащит, могло произойти неизвестное. Он мог полностью потерять себя, необратимо разорвав связь с реальностью. Или мог наконец освободиться и узнать, каково жить как нормальный человек, а не как несчастная горгулья, скорчившаяся на обрыве и глазеющая на прохожих.
Смерть или сумасшествие казались лучше, чем остаться никем, кроме каменной статуи или подобия человека. И всё же, каждый раз, когда Джона казалось, что он решил сорвать этот пластырь, распахнуть дверь, внутри у него всё дрожало и съёживалось до вида вяленого мяса, и он яростно отступал назад.
К чёрту,пробормотал он сам себе.У меня болит чёртова голова.
Сердце Джона подскочило, когда его дверь открылась и вошёл улыбающийся Кэмерон в своей уличной одежде, в клетчатой рубашке и чёрных обтягивающих джинсах, а поперёк груди у него висел странный разноцветный ремешок. Он заглянул внутрь, согнувшись под неловким углом, и Джона смог увидеть, что на этом ремешке держится акустическая гитара.
Поначалу Джона пришёл в замешательство, думая, почему Кэмерон не в обычной форме. Он понял, что изоляция отключила его внутренние часы. Сегодня была суббота, обычный выходной Кэма. Хоть щёки Джона покраснели от перспективы того, что его увидят в таком беспорядке после изоляции, его сердце затрепетало от того, что Кэмерон пришёл увидеть его в свой выходнойвозможно, пришёл только для того, чтобы его увидеть?
Прочистив внезапно пересохшее горло, Джона попытался улыбнуться.
Что ты здесь делаешь? И к чему бренчалка?
Что?спросил Кэмерон, очаровательно смутившись.
Так мы, южане, называем гитару,он намеренно произнёс это в деревенском стилегит-тарано это только напомнило ему об Ангусе, так что он заставил себя сглотнуть волну тошноты.
Щёки Кэмерона растянулись от улыбки, а глаза прищурились. От этого он должен был казаться старше, но на самом деле это придавало ему ауру невинности, которой обычно не было. Джона подвинулся и похлопал по краю кровати, чтобы Кэмерон присел. К счастью, молодой человек подчинился.