Ты теперь с нашей дочерью, которая смотрит на тебя своими ледяными глазами или как будто вовсе не замечает твоего присутствия. Тебе, должно быть, не по себе, страшновато или даже досадно. Вы, надо думать, в твоей квартирке под крышей в квартале Миним. Ты знаешь от Джона Гранье, что Стелла не любит разговаривать, что первые слова она сказала в возрасте пяти лет. Я показывал ее всевозможным врачам и психотерапевтам. Ни один не смог поставить точный диагноз. Ни аутизма, ни дисфазии, ничего у нее не распознали. Стелла странная, и ее отношение к жизни практически недоступно пониманию. Со мной у нее иногда случаются внезапные порывы нежности, но это бывает редко и ненадолго. Она никогда не была по-настоящему привязана ни к одной из своих нянь. Ни к кому, кроме меня. Стелла пошла в школу, как только заговорила. Там у нее никогда не было друзей, но другие дети принимали ее и не обижали. Она, как правило, отказывалась отвечать на уроках, но исправно делала письменные задания. Она умеет читать, писать и считать и, похоже, не отстает в умственном развитии. Иногда она объясняется жестами. Это ее собственный язык, очень логичный и внятный, ты его быстро выучишь. Я мог бы написать о ней множество страниц, но я слишком устал для этого и даже не уверен, что тебе это поможет. Не стану скрывать, я долго считал проблемы со Стеллой следствием того факта, что ты нас оставила. Это было удобно, снимало с меня бремя ответственности. Но сегодня я уже не знаю, что думать.
Может быть, если вы обе останетесь живы, вам однажды удастся пролить свет на личность Стеллы. Я верю в это, и мне легче готовиться к смерти. Я совершенно уверен, что прав, поручив ее тебе. В конце концов, ты ее мать, и это, думается мне, единственное, что сегодня имеет значение.
Я целую вас обеих и желаю вам удачи.
Александр.
Так. Звучит не очень обнадеживающе. Восьмилетняя девочка, которая умеет говорить, но не хочет по непонятной причине, изъясняется жестами, когда ей вздумается, не привязана ни к чему и ни к кому, кроме отца, да и то в пропорциях, остающихся загадкой. Совершенно непроницаемая девчонка со своей неизвестной матерью. Роксанне вспомнились статуи, изображающие Неизвестного солдата, образ войны 1914 года, символизирующий всех солдат, павших на фронте. Двадцать первому веку следовало бы воздвигнуть памятник Неизвестной матери. Ни одна эпоха не знала такой нехватки матерей, по самым разным причинам. Было как минимум три категории неизвестных матереймученицы, жертвы и стервы. Мученицы умирали до срока. Жертвы бросали ребенка, слишком рано появившегося в их жизни или рожденного от изнасилования, что было главной причиной оставления. Женщины же из последней категории, к которой принадлежала Роксанна, попросту бежали с корабля, из трусости, из отвращения к жизни и к себе самим. И последних становилось все больше, из всех мест и всех культур, от бедных деревень Индии до роскошных гетто Калифорнии. Материнский инстинкт медленно угасал у рода человеческого.
Роксанна пошла в кухню приготовить подобие обеда. К приезду Стеллы она накупила уйму полуфабрикатов. Она достала из морозильника две пиццы и поставила их в духовку. Ждала и курила. Ей не хотелось возвращаться в гостиную, сидеть рядом с безмолвной девочкой. Она могла бы взять «Большие надежды», открыть на том месте, где остановилась вчера, когда Пип, герой, присутствует на похоронах своей несносной сестры, которая якобы воспитала его «своими руками», криводушное создание. У Пипа не было матери, но он общался, был забавным, ловким, трогательным, идеальным мальчуганом, которого даже самая бесчувственная мать приняла бы в объятия с радостью. Почему же Роксанне не достался в наследство Пип вместо этого бесплотного существа, леденящего до костей? Духовка звякнула, это означало, что пиццы готовы. Роксанна выложила их на две мало-мальски чистые тарелки и понесла в гостиную. Круглый столик, служивший письменным столом, был уже очищен от бумаг, и Роксанна поставила на него тарелки рядом с двумя стаканами воды, принесенными заранее.
Стелла
Девочка медленно подняла на нее глаза. Нет, все было скверно. Роксанне хотелось ударить девчонку, лишь бы ее лицо переменилось, лишь бы появилось на ее мраморных чертах выражение, все равно какое, пусть даже боли или непонимания. И тут что-то возникло в водянистом взгляде малышки: какой-то свет промелькнул в нем. Только на миг, и глаза вновь стали гладкими и холодными. Почувствовала ли девочка приступ ярости, сотрясавший изнутри Роксанну? Стелла поднялась и села за стол. Она начала есть, и ничего в ее движениях, в ее манере жевать не говорило о том, голодна ли она, нравится ли ей еда или нет. Александр лопухнулся: его дочь была не человеческим существом, но андроидом. Или злая фея сыграла злую шутку с несчастным одиноким отцом: украла его ребенка, настоящую Стеллу, из колыбели и подменила ее клоном, лишенным всяких чувств. Роксанна не могла позвонить Гранье и сказать ему: «Я передумала. Мне подсунули негодный товар. Стелла не девочка. Нет, нет, уверяю вас. Она что-то другое, я не знаю что, но другое».
Обед закончился, как и начался, в унылой атмосфере. Роксанна посмотрела на часы на мобильнике. Скоро придет Мехди. Они должны были доставить товар одному типу в Схарбеке. Но Роксанна пойдет одна, а Мехди останется со Стеллой. Когда в квартире раздалось пронзительное дребезжание старого звонка, Стелла и бровью не повела; она не отрывалась от своего аватара в дурацкой игре на планшете, Apple «Friend» последней модели; машина постоянно предлагала ребенку всевозможную деятельность в зависимости от его психологического состояния. Без передышки. Роксанна подозревала, что даже ночами Стеллу преследует голос Френда, поющий по-английски или по-китайски, чтобы малышка не просто спала, а учила языки.
Неистовый Мехди ворвался в квартиру. Он прыгал, как блоха, а лицо его подергивалось сильнее, чем когда-либо. Боясь, что он напугает ребенка, Роксанна задержала его на несколько секунд в кухне, чтобы успокоить. Она сообщила ему, что он может приступить к своим обязанностям бебиситтера сегодня же вечером. Уголки губ Мехди вдруг опустились, как у грустного клоуна. Они так не договаривались, и «нет речей», чтобы он отпустил Роксанну одну, как собаку, к этой скотине Бэтмену. Этот Бэтмен был психопатом, работавшим в костюме знаменитого американского героя. Никто никогда не видел его лица, и он нюхал и колол столько всевозможной пакости, что думал, будто умеет летать. Он уже сообщил в видео, выложенном в Интернете, что скоро совершит этот подвиг с Южной башни. Кто-то, заверивший его однажды, что, в отличие от Супермена, Бэтмен не летал, получил нож между глаз. Больше никто не смел перечить его фантазму. Вряд ли о нем кто-нибудь пожалеет в день, когда он разобьется о бетон, но Роксанна должна была признать, что Бэтмен был отличным покупателем, платил исправно и без задержек, не мелочился, и она регулярно уговаривала его отложить попытку полета на попозже.
Мехди вошел в гостиную, растянув рот на манер античной маски трагедии. Стелла подняла голову и, увидев его, состроила в точности ту же гримасу. Роксанна, вместо того чтобы обрадоваться знаку общения, который призывала всей душой уже несколько часов, пришла в ярость. Стелла напомнила ей тех детей, что без причины показывают язык людям, проявляющим к ним доброту. Но Мехди было этим не смутить; его рот растянулся в широкую улыбку. Стелла, однако, больше на него не смотрела, вновь погрузившись в свою игру.
Здравствуй, Стелла, сказал Мехди, протянув ей руку.
Никакой реакции. Роксанна вздохнула.
Не стоит. Она немного странная. Я тебе потом объясню. Сейчас мне пора.
Она надела подходящий к случаю костюм, плащ и никаб, взяла дорожную сумку с товаром.
Пусть она спит в моей кровати. Я положу матрас на пол. Если я не вернусь через два часа, позвони Мило, сказала она в дверях, голос был заглушен покрывалом у губ.
Окей, Рокси. Осторожней, милка!
Но Роксанна была уже на лестнице. Мехди закурил и сел рядом со Стеллой. Он стал расспрашивать ее об игре, но Стелла не отвечала.
Знаешь, когда я был маленьким, у нас был один планшет на девятерых. Мы жили в Сен-Жоссе, в двухкомнатной квартирке
И готово дело. Мехди унесся к радостным часам своего детства, он вскочил и расхаживал взад-вперед, подпрыгивая на каждом шагу на своих лягушачьих ногах. Его сбивчивый рассказ прерывался короткими приступами кашля. Он рассказывал, как они жили, теснясь в маленькой квартирке, как дрались и играли, какой кускус готовила мать, как заходили в гости соседи, но и как холодно было зимой, когда отключали газ за неуплату. И как умирали, сестренка Айша, в пять лет, от гриппа, братишка Халед, которому отрубили голову Братья-мусульмане, и другой брат, Надир, казненный Всадниками Апокалипсиса в прошлом году, и наконец старшая сестра Джамиля, унесенная Эболой. Осталось пятеро детей, но один Мехди еще жил с матерью. Он любил ее больше всех на свете, даже больше, чем Рокси, та была ему как сестра, но мать, зеница его ока, любовь его жизни, он ее никогда не покинет, нет, никогда, потому что Стелла перебила его:
Как ее зовут?
Мариам.
Мариам, повторила она имя, старательно артикулируя.
Стелла на несколько секунд всмотрелась в глаза Мехди, очень внимательно, словно искала что-то в его взгляде, потом положила планшет на столик, встала и ушла в спальню Роксанны. Она закрыла за собой дверь. Мехди не знал, что делать. Он пошел следом и встал у двери. Через несколько минут погас свет. Он сказал:
Ну ладно, спокойной ночи. Если что, позови меня. Я здесь, никуда не уйду.
Он уснул, сидя на старом диване. Его разбудило около полуночи сообщение от Роксанны: все прошло хорошо. Она решила пройтись в центр и вряд ли вернется до утра. Спасибо, если он останется на ночь.
* * *
В «Галактику» стояла очередь, но Роксанна всех обошла: она хорошо знала одного из портье, которому продавала всякие запрещенные снадобья. Под куполом неистово отплясывала толпа. Диджеев давно не было в ночных клубах, но искусственный диджей «Галактики» был одним из лучших в Европе. На сей раз Роксанна пришла не затем, чтобы вилять бедрами и потеть на танцполе. Она хотела потратить деньги, которые заработала; ей нужен был трах, и дорогой. Опыт с Гранье оставил у нее гадкий привкус во рту. Она сразу направилась к маленькой дверце, ведущей в «Парадиз». Хостес подала ей шлем и провела в одну из «спален». Роксанна легла на софу и надела шлем на голову. Мужской голос предложил ей закрыть глаза и расслабиться. Раздались звуки «Партиты 1» Баха. Что-то щелкнуло, вздрогнуло в ее мозгу, и кайф начался.
Роксанна сидела в шикарном ресторане, одетая в шикарное черное платье, окруженная шикарными людьми. Она кого-то ждала. Мужчину. Но ей не хотелось всех этих предварительных любезностей, ей надо было просто трахнуться. На сей раз ей не нужно было, чтобы он пришел, сел напротив, заговорил с нею о Китсе или Вирджинии Вулф, заказал вина. Сколько можноеще есть, улыбаться друг другу, выйти, взять такси Желание Роксанны было тотчас исполнено: она оказалась в комнате, на кровати. Нет, она не хотела кровати, стол, вот что ей было нужно. И она очутилась на столе. Мужчина был рядом. Он поцеловал ее в губы, эти полные мягкие губы она так хорошо знала, потом посмотрел на нее. Она видела, как светятся его миндалевидные, очень светлые глаза в полумраке. И этот взгляд окрылил ее, как всегда.
Она всякий раз выбирала одного и того же виртуального партнера, английского актера, который играл непростых мужчин с избытком нейронов и, стало быть, не лишен был сексапильности. Ему было за пятьдесят, и выглядел он на все свои, потому что был одним из тех, кто отказывался от благ омолаживающей медицины. По крайней мере, пока у него была работа. Он любил ее долго, предвосхищая каждое ее желание. Спереди, сзади, сидя, лежа, в разном темпе. В какой-то момент он замер в ней, как она хотела, и Роксанна неистово кончила. Но испытанное наслаждение было печальным и горьким, и ей не хотелось показать этого аватару столь проницательного британского актера, на чьем лице уже появилось сочувственное выражение. Он тотчас вышел и лег рядом с ней, глядя на нее своими прекрасными глазами ездовой собаки, теперь непроницаемыми. Роксанне это не понравилось. Она зажмурилась и сделала вид, будто спит. Проснулась она разочарованная, еще более несчастная и одинокая, чем когда пришла. Она выкинула свой заработок за два месяца на это развлечение, нисколько ее не порадовавшее. Она еще час подергалась на танцполе, потом вернулась домой и легла, скорчившись, на матрас рядом с диваном, на котором спал Мехди.
Назавтра отключили электричество на целых три дня. Первый день прошел относительно спокойно. Люди давно привыкли к отключениям, ставшим необходимыми из-за нехватки энергии. Но вечером, вскоре после восьми часов, недовольные высыпали на улицы, выкрикивая свой гнев и круша все, что попадалось, машины, витрины, да и головы прохожих, имевших несчастье встретиться им на пути. Повсюду вспыхивали пожары. Роксанна и Стелла заперлись в квартире; они наблюдали в окно за оравой молодых парней, лупивших трех человек, очевидно, бомжей, судя по их лохмотьям и туго набитым пластиковым мешкам. Роксанна узнала среди них старика, которого часто встречала на площади Пти-Саблон. Он играл там на скрипке, а рядом с ним спала маленькая собачка. Роксанна иногда останавливалась послушать его; в репертуаре были ностальгические вальсы, инструментальные версии французских песен былых времен. Парни били старика его же инструментом. Собачки нигде не было видно.
Стелла смотрела на эту сцену без всяких видимых эмоций. И было даже ужаснее видеть невозмутимого ребенка перед этим зрелищем, чем само зрелище. Роксанна бесцеремонно отстранила Стеллу от окна и велела ей идти спать. На следующий день разгул насилия в городе продолжился, и, не в пример тому, что происходило обычно, дневной свет, казалось, усилил ярость жителей. Роксанна отменила две «деловые» встречи и упросила Мехди посидеть дома. У нее кончились сигареты, и она решилась выйти посмотреть, открыт ли маленький магазинчик на углу. Надежды не было, но, сидя взаперти, она буквально лезла на стенку. На лестничной площадке этажом ниже стояла мадам Поэлар в стареньком халате, неподвижная, свесив руки и глядя пустыми глазами. Она бормотала что-то бессмысленное, обращаясь к кому-то невидимому: «Если увидишь его, скажи, чтобы возвращался пораньше» Роксанна спросила, как она себя чувствует, не дождавшись ответа, отвела ее домой и усадила в кресло у окна. До сих пор старушка была более-менее в своем уме. Очевидно, события ускорили старческую деменцию в ее усталом мозгу.
На улице стоял сильный запах гари; густой дым поднимался над крышами откуда-то с площади Саблон. Магазинчик был закрыт, как Роксанна и ожидала. На паперти церкви Нотр-Дам собралась толпа. Скученные фигуры выглядели спокойными, стояли, сгорбившись, и смотрели все в одну сторону, как смотрят шахтеры на своих собратьев, жертв взрыва рудничного газа, на картинах Константина Менье. Среди них были жители квартала, но они казались неузнаваемыми, словно их исказило представшее зрелище. Роксанна подошла к группе и обнаружила объект их внимания: к церковным воротам был прибит мальчик, похоже, совсем маленькийлет шести или семи, не больше. Его головка в обрамлении длинных кудрей лежала на щуплой груди. Из пробитых гвоздями рук стекали густые ручейки подсохшей крови. Связанные одна перед другой ноги опирались на маленький помост, приколоченный к воротам. Он выглядел мертвым. Никто не решался к нему прикоснуться. Мужчина и женщина держались за голову, бормоча молитвы. Другая женщина тянула руку к ребенку, к самому его лицу, но ее дрожащие пальцы не смели дотронуться до принесенной в жертву юной плоти. Над воротами, в каменной нише, восседал на троне Бог Отец, бородатый старец, и, поддерживая распятого Сына, являл свой образ миру.
Плач и стоны поднимались от толпы, но все стояли неподвижно, словно парализованные. Казалось, какой-то болевой транс овладел этими людьми, погрузив их в состояние измененного сознания, которое могло длиться вечность. Как будто режиссер-извращенец накачал своих актеров наркотиками, позволив тем самым вынести зрелище этого распятого ребенка, чтобы явить захватывающую живую картину. Уже и на Роксанну начинало действовать это остановившееся время, этот ужас, разделенный в летаргии. Она присоединилась к другим «плакальщикам» и тоже играла роль в этом ремейке средневековой мистерии. Вообще-то она никак не могла поверить в реальность этой сцены; это была иллюзия, фикция, и это вскоре подтвердится, думала она, когда ребенок поднимет голову и улыбнется статистам вокруг. Тишину разорвал крик. Одна из женщин упала. Жуткие чары рухнули; молодой человек пощупал шею мальчика и обернулся к остальным: ребенок мертв. Гвозди вытащили, и снова мозг Роксанны отказался видеть в этом что-либо иное, кроме оригинальной театральной версии снятия с креста. Но когда ребенка положили на землю и она увидела его, лежащего в своих одежках уличного мальчишки, в брюках «Найк», слишком широких для его тонких ножек, в стареньких кроссовках с дырявыми подметками, к горлу подкатила тошнота, она отошла, и ее вырвало на ступеньки утренними хлопьями. Потом она попросила сигарету у какого-то мужчины, который закуривал на другой стороне площади, и выкурила ее до фильтра, вдыхая каждую затяжку так, будто курила в последний раз в жизни; возможно, в конце концов, так оно и было.