Ветер трепал легкий прозрачный тюль, шелестел листвой, распространял по комнате аромат цветущего сада. Волшебно.
Сутки? Да ты пять дней была между жизнью и смертью, произнесла женщина, внимательно глядя на девушку.
Пять дней? Что, серьезно? Меня отлупили плетью, и я так разболелась? Семерка не могла поверить в это.
Отлупили? Да на тебе живого места не было, девочка, большие глаза женщины потемнели от близких слез. Ты столько всего перенесла. Больше всего доктор боялся заражения крови. У тебя сейчас что-нибудь болит?
Семерка прислушалась к своим ощущениям.
Да вроде не очень. Спина только чешется, и сильно так. Зудит прямо. Ну и голова немного кружится.
Это от слабости. И раны зарастают, новая кожа появляется, вот и ощущения такие.
А я уж было подумала, что крылья режутся, пробормотала девушка.
Женщина обернулась к ней от стола и посмотрела на нее странным подозрительным взглядом.
Крылья? Какие крылья? Ты, наверное, еще бредишь?
Да нет, это я так пошутила, улыбнулась Семерка. Между лопатками зудит, значит крылья режутся.
А, как у ангела? женщина недоуменно хлопала глазами.
У ангела? Какого ангела? Не помню, не знаю, девушка потерла лоб.
Ты лежи, лежи, тебе нужен покой, служанка подошла к постели и погладила ее по волосам.
Они слиплись от пота, потемнели и выглядели жалко. Надо бы ее помыть, привести в порядок. Красивая девочка. За что же ей такое досталось? Наказание-то какое!
Здесь такая удобная кровать, улыбнулась Семерка. И такая мягкая перина. Это что-то с чем-то! Фантастика.
Женщина удивленно посмотрела на нее. Глаза скользнули на черный знак на руке, такой тонкой и слабой. В глазах снова защипало.
Я сейчас принесу тебе бульон. Похлебаешь горяченького, хорошо? Ты идешь на поправку, и Генрих будет рад узнать, что ты пришла в себя.
А все же, где я нахожусь? Семерка снова приподнялась над подушкой, но накатила слабость, и она упала обратно. Она лежала на животе, понимая, что еще долго не сможет спать на спине.
Женщина задержалась в дверях.
А ты не догадываешься? спросила она.
Ответ вопросом на вопрос, пробормотала девушка. Я в усадьбе?
Да. В гостевом домике.
Но почему? Разве сюда привозят больных рабов? Тем более детей рабов?
Вероятно, ты особенная девушка, если тебя удостоили такой части и заботы, произнесла женщина, отводя взгляд, и поспешно вышла из комнаты.
Чудеса, подумала девушка, натянув одеяло до подбородка.
Генрих зашел в комнату одновременно со служанкой, приветливо той улыбнувшись и придержав дверь, чтобы женщине было удобно внести поднос с едой для своей подопечной.
Добрый день, обратился он к Семерке с широкой улыбкой. Как ты себя чувствуешь? Рад видеть тебя в сознании.
Женщина поставила поднос на стол и суетливо принесла стул для Генриха. Тот кивнул женщине в знак благодарности и сел напротив девушки, продолжая ей приветливо улыбаться.
Мы все очень беспокоились за тебя, произнес он, глядя ей в глаза.
Ну что вы, не стоило, пробормотала Семерка смущенно. Она не понимала, чем вызвала подобное внимание к своей персоне, и жутко стеснялась.
Как тебе здесь, нравится? Генрих обвел комнату рукой.
Семерка прошлась взглядом по стеллажам с книгами и различными статуэтками, кубками и шкатулками, по серванту с красивой посудой. На стенах висело несколько картин, мягкий диванчик с пледом на подлокотнике стоял в нише, наполовину занавешенный зеленым тюлем, на тон темнее шелка на стенах. Круглый стол белого цвета, в тон всей мебели с графином и вазой с цветами она уже видела.
Здесь очень красиво, признала она. Все так изысканно и устроено со вкусом.
Генрих метнул взгляд на служанку, та с беспокойством смотрела на девушку. В ее глазах читалось непонимание и недоумение. Ей было странно слышать такие речи из уст человека, не знающего о жизни ничего и обладающего минимальным набором слов для того чтобы общаться со своими хозяевами, коим полностью принадлежала ее жалкая пустая жизнь.
Оставь нас, Лариса, мягко попросил хозяин и, кивнув, та вылетела из комнаты, испытав подобие облегчения. Она не желала знать никаких тайн, ей не нужны проблемы, а здесь явно происходит что-то странное. Ей это ни к чему.
По-видимому, мне придется позаботиться о твоем обеде, произнес Генрих, направляясь к столу.
Девушка с беспокойством следила за ним. Она что, должна есть при нем? Оказалось, ей придется есть с ложки.
Мужчина держал пиалу в руке, второй поднося ей ложку с янтарным куриным бульоном с ароматом укропа, кинзы и еще каких-то трав, о которых Семерка ничего не знала. Она молча глотала жидкость, не смея поднять на него глаза. На свое счастье, ей были не известны мысли этого человека в данный период времени.
А он рассуждал об аналогии с человеком, который выращивает животных на своем скотном дворе лишь для того, чтобы в назначенное время зарезать эту живность и употребить в пищу, для насыщения и гастрономического удовольствия. Вот и Генрих сейчас заботливо пестует свою будущую жертву. Это хорошо, что ситуация сложилась так, что его тесное общение с этой девочкой стало естественным и вполне логичным для всей его семьи. Нет, возможно, это и показалось кому-то странным, что он взял в дом рабыню, выхаживает ее, тратится на дорогие медикаменты, поместив ее в роскошный отдельный дом, но больше его заботила не реакция его близких, приученных подчиняться его желаниям и указам, а реакция самой девочки. Не хотелось с самого начала оказаться в ее глазах злодеем. Ему почему-то было очень важно прежде стать ее другом, близким и дорогим. В этом есть особый шарм. Тем сильнее будут ее чувства в момент откровения об истинной сути их дружбы и сущности ее «друга».
Он почувствовал что-то вроде эйфории, голова слегка закружилась, и он пролил несколько капель на белоснежный пододеяльник, заверив девушку, что беспокоиться не о чем, и в ближайшее время постельное белье будет перестелено. Появилось острое желание самому провести омовение выздоравливающей, но он справедливо рассудил, что время еще есть, и не стоит смущать и пугать ее раньше времени. Он наверстает свое, и у него еще будет не одна возможность провести с ней время, в том числе и в ванной комнате.
Чувствуя приятную бодрящую дрожь во всем теле, он поднялся со стула и, пожелав ей приятного дня, направился к выходу, пообещав прислать служанку ей в помощь.
Скажите, что меня ждет дальше? решилась Семерка на волновавший ее вопрос.
Генрих медленно обернулся к ней с приятной улыбкой.
Думаю, много хорошего, мон шери, произнес он. Много хорошего.
Но моя норма Я узнала сегодня, сколько времени провела на перинах, и боюсь, что не смогу вернуть долг, отработать и отблагодарить вас. Похоже, я попала в кабалу
«Провела на перинах» казалось, Генрих удивился ее оценке событий, случившихся с ней. Дорогая, ты была на грани жизни и смерти, твою боль постоянно снимали наркотиками, твоя спина была сплошным мясом, и пройдет еще много времени, прежде чем шрамы зарастут и затянутся. Разумеется, ты не можешь вернуть долг, но ты не по своей воли в него влезла.
Вот как Но я была не в праве рассчитывать на такое отношение, пробормотала девушка.
Твои права, равно как и всех живущих в этой местности, определяю я, и я подарил тебе такое право, произнес Генрих серьезно. Так же, как и наказал того, кто на это право посягнул.
Что вы имеете в виду? девушка замерла. Ей стало не по себе от только что услышанного.
Тебя это не должно касаться, проговорил мужчина с легкой прохладцей в голосе, пытаясь донести до нее мысль о ее месте во всей этой истории не смотря на особую симпатию к ней. Но могу сказать, что виновный понес заслуженное наказание. С моей собственностью, как и с моими друзьями все обязаны обращаться бережно, о чем он забыл.
Что с Махмудом? напрямую спросила Семерка.
Не то, чтобы она испытывала к нему сочувствие или беспокоилась о его судьбе, но мысль, что перед ней стоит жестокий человек, безжалостно вершащий чужие судьбы, пугала довольно сильно. Очень хотелось услышать, что провинившийся мужчина, превысивший свои полномочия и давший излишнюю свободу своим эмоциям, наказан вполне адекватно проступку, и пребывает, к примеру, в заточении, откуда в скором времени должен выйти, чтобы вновь приступить к своим обязанностям. Воспоминания об утащенной с поля женщине она постаралась прогнать сразу же, как только они появились в голове.
Генрих ничего не ответил. Он замер, изучая ее лицо, потом его губы раздвинулись в улыбке, и вновь пожелав ей хорошего дня, он вышел из комнаты.
Тут же вошла Лариса, и направилась к ее кровати.
Дорогая, я перестелю твою постель, она помогла девушке встать на ноги и осторожно проводила к дивану. А потом мы с тобой искупаемся, произнесла она, будто разговаривала со своей маленькой дочкой. В соседней комнате я наполнила ванную. Специальные травы укрепят твои силы и сделают бодрее.
Взяв за плечо и поддерживая за талию, Лариса вывела ее на застекленную террасу. Сквозь окно во всю стену можно было видеть дивный сад. Деревья качались на сильном ветру, солнечные лучи, перебиваемые ветками груш и яблонь, светили в окно и оставляли сияющие дорожки, тянущиеся через всю комнату и пронизывающие пространство помещения.
Как здесь красиво, улыбнулась Семерка и замерла, желая посмотреть на это все.
На дорожке среди деревьев увидела знакомую фигуру красивого паренька в инвалидном кресле. Он смотрел на нее. Лицо его было хмурым, но на нем явно читалось желание поговорить, Семерка это разглядела. Неуверенно подняла руку и помахала ему.
Что ты делаешь? Зачем? обеспокоенно зашептала Лариса. Лучше не общайся с ним, прошу тебя.
Ну почему? Семерка продолжала улыбаться приближающемуся парню. Его волосы забавно топорщились, в ушах сверкали серебряные клипсы.
Он опасен, прошептала Лариса. Только прошу тебя, не говори никому о том, что я тебе это сказала, попросила она.
Ну что ты, конечно же нет, заверила девушка.
Лариса, придерживая больную одной рукой, второй толкнула дверь, чтобы парень мог подъехать к самой террасе.
Привет, обратился Гай к Семерке.
Привет, улыбнулась та. Как твои дела? Можно рабыне задать такой вопрос?
Вообще-то нет, но я тебе разрешаю.
Ну так как твои дела?
Я живу и, наверное, это значит, что не плохо, он равнодушно пожал плечами.
Живому псу лучше, нежели мертвому льву, произнесла девушка, и Лариса не сдержавшись, ахнула.
Гай пристально посмотрел ей в лицо.
А как твои дела? спросил он почти сердито.
Я тоже жива, и вроде бы иду на поправку.
Да, и сейчас она идет мыться, осторожно вклинилась в разговор Лариса, пытаясь развернуть девушку к двери, ведущей в ванную комнату.
А тебя, тварь, я ни о чем не спрашивал и слова тебе не давал, процедил Гай, бросив на Ларису уничижающий взгляд. Он заметил, как напряглась девушка. Рабы должны знать свое место, зачем-то пояснил он. Чего она так побледнела? Проклятье, почему он должен перед ней оправдываться? Эй, ты, он посмотрел на Ларису, оставь нас.
Но она еще слишком слаба, попыталась вступиться женщина.
Принеси ей стул, приказал Гай тоном, не терпящим возражений.
Хорошо, Лариса, опустив глаза, метнулась в комнату и вынесла тяжелый стул с высокой спинкой. Поставила рядом с девушкой и помогла присесть.
Иди, я позову тебя, Гай недовольно дернул рукой в сторону комнаты. И закрой за собой дверь.
Семерка в волнении смотрела на него. Если он опасен своей грубостью, то это она переживет, но если он как Генрих?
Что ты на меня так смотришь? сердито спросил Гай, въехав через маленький порожек в комнату. У меня ослиные уши выросли?
Нет, у тебя нормальные уши, и красивые сережки, пожала плечами девушка.
Ей было трудно сидеть, во всем теле ощущалась слабость и начала кружиться голова, но она ни за что ему в этом не признается.
Тебе нравится серебро?
Не знаю, наверное, нет, но выглядит красиво. Как рабыне может нравиться серебро? У нее ничего не может быть.
Сейчас будет, произнес Гай и стянул один из браслетов с тонкого, почти девичьего запястья. Держи, это тебе, протянул подарок девушке.
Он так и не понял, чего она испугалась, только Семерка как-то сильно побледнела и отрицательно замотала головой, вцепившись руками в сидение.
Если рабыню увидят с дорогим украшением, могут решить, что она его украла, а второго такого наказания я просто не переживу, объяснила она.
Гай подъехал к ней вплотную, грубо схватил за руку и нацепил на запястье браслет.
Теперь он твой, и никто тебя за это не накажет, произнес он строго. Никто не лишит тебя жизни из-за него.
Девушка посмотрела на затейливое украшение и грустно улыбнулась.
Знаешь, а зачем рабыне жить? Я вот думаю, что у меня был хороший шанс уйти из этого мира, но меня зачем-то спасли. Стоило ли это делать? Для хозяина да, понимаю, что стоило. Все же за меня заплачены деньги и моя смертьпотеря для него, но не такая уж и большая. А вот мне продолжать такое существованиемучительно, понимаешь?
Понимаю, прошептал Гай. Я тоже иногда думаю, что лучше мне было тогда разбиться вместе с матерью, чем жить так, инвалидом, на всеобщем обозрении.
Они подняли головы и их взгляды встретились. Он не ожидал, что она так сделает, а девушка протянула худые руки к нему и за плечи привлекла к себе. Он не стал сопротивляться. За четыре года, прошедшие со дня смерти матери и его такого жалкого положения, никто ни разу даже не потрепал его по голове, не говоря уж о такой нежности. Никто даже не догадался его приласкать. Был только страх, брезгливость и тайное презрение. Даже родственники только жалели его, избегая долгого с ним общения. Было невыносимо видеть эту жалкую беспомощность: парень с обрубками ног может вызывать только отвращение.
А она все поняла с первого взгляда. Будет жалко потерять ее, но Генрих не отступится от нее.
Если мы все еще живы, значит, так и должно быть, проговорила тихо девушка, продолжая его обнимать. Ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно
Опять это лезет из нее. Какие-то обрывки стихов. Чьи, и откуда она их знает? Ведь не знала же до этой минуты, а вот сейчас пришли на память. Память. Как жаль, что она ее потеряла.
Ты классная, неожиданно для себя произнес Гай.
Я такая, какая есть, и я даже не знаю, какая я. Добрая, или злая, хорошая, или плохая. Понимаешь? Я могу быть любой.
Так ты меня специально обняла, чтобы показаться мне хорошей и войти ко мне в доверие? вскинулся Гай, вырвавшись из ее слабых объятий. Он даже отъехал от нее демонстративно.
Я не знаю, растерянно пожала плечами девушка. Гай, я не знаю Мне просто захотелось это сделать, потому что я вижу, как тебе одиноко и плохо. Ты мог бы парить в вышине, а вместо этого Ты в силках, в цепях, и в этом не было твоей вины, так случилось. И от этого больно. Мне показалось, что я почувствовала твою боль. Я же тоже в цепях.
Гай все еще недоверчиво смотрел на нее исподлобья.
Ладно, не изворачивайся, все нормально, проговорил он, разворачиваясь к дверям, ведущим в сад. Тебе пора купаться и спать. Ты устала и дрожишь от слабости. Лариса! крикнул он громко, выезжая на асфальтовую дорожку.
Тебе вернуть браслет? спросила девушка, прикоснувшись к подарку.
Нет, теперь он твой, и Гай поехал прочь, ни разу не обернувшись.
Выздоровление шло полным ходом. Врач, серьезно мотивированный Генрихом и без вариантов нацеленный на положительный результат, приходил по нескольку раз в день. Спокойный, невозмутимый, много лет назад он научился скрывать истинные чувства под маской невозмутимого специалиста, уверенного в своих знаниях и правоте своих действий. Он умеет не совать нос, куда не следует, и не задавать лишних вопросов.
Он неспешно входил в комнату, брал стул, усаживался напротив кровати, и со словами «Ну, как? Посмотрим, посмотрим», брал тонкое запястье девушки с прозрачной кожей, под которой синели тонкие вены, и замерял пульс. Ему нравилось смотреть на ее лицо, на тонкие черты, в огромные глаза, немного запавшие, темные, но горящие каким-то внутренним светом, словно не способные скрыть работу мозга, чехарду мыслей и глубину мечтаний. Да, ничто не может заставить эту девушку ползать, думал врач, она определенно рождена летать.
Из ее редких скупых ответов врач давно заключил, что никакая она не раба, рожденная в неволе. Зачем было так над ней издеватьсяпоставить это клеймо, не имеющее к ней никакого отношения, он понимал, и находил это чудовищным. Так она подскочила в цене. Мало того, что у нее и так отняли жизнь, выкрав эту девушку в расцвете лет из привычной среды, поставив крест на ее будущем, лишив настоящего, так они еще и украли ее прошлое! Воспользовались амнезией и подсунули ей чужую судьбу, жизнь животного. Это с ее-то харизмой, это с ее-то неуемной энергией, полетом мысли и живой душой! Да, пора Генриху брать в штат психолога, чтобы как-то фильтровать и упорядочивать такие действия, а то действуют, как мясники, ей-богуоттяпали половину жизни, присобачили чужой хвост, и назвали своим творением. Жутко.