Мартин кивнул, не найдя, что сказать в ответ. Он не знал, каково этоскучать по кому-то, кроме жены. Ему трудно было представить счастливые отношения между отцом и сыном, но любовь Аарона и Джоэля вызывала восхищение и что-то очень похожее на зависть.
Как и Поппи, Мартин всю жизнь провёл в районе Е17. Двухуровневая квартира Термитов располагалась недалеко от квартиры Поппи, в доме, который был данью шестидесятым. Гостиная могла похвастаться пёстро раскрашенными коврами, плакатом с клоуном Пепито над электрическим камином да овальным буфетом со стеклянным верхом, который собирал пыль, упаковки от пиццы и старые выпуски «Желтых страниц». Матьнервная, беспрерывно курившая буфетчица в школьной столовой; отец отецпросто сукин сын. Мартин не мог и вообразить, чтобы такой человек хранил его рисунки. Отец был из тех людей, которые ничего в жизни не видели и ничего не добились, но постоянно унижают и критикуют остальных. Он-то лучше других знал всё обо всём! Чем не талант для такого болванасидя в гостиной, из засаленного кресла изрекать мудрые высказывания.
Большой, толстый, неопрятный, он носил на расстёгнутой рубашке остатки недавней пищи; его седая борода казалась тенью на лице и по своей равномерной выстриженности могла бы стать шедевром дизайнерского искусства. За ним тянулся стойкий запах жареной пищи и секса. С ранних лет чувствуя, что отецзлой человек, Мартин ещё не мог осознать, как сильно его боялся. Лишь с годами, оглядываясь на прошлое, он понял, что всё детство провёл, затаив дыхание. Он верилесли не дышать, можно стать лёгким, как пёрышко, незаметным. Мартин Термит хотел стать невидимкой.
В первые десять лет жизни или даже больше Мартин не мог бы сказать, какого цвета глаза у отца, потому что никогда не смотрел ему прямо в лицо, а отводил или опускал взгляд. Мартин рос тихим ребёнком; опыт научил его скрывать свои мысли. Пару раз он высказал своё мнение по какому-то вопросу и тут же был жестоко высмеян отцом, который издевался над его детскими суждениями, во весь голос гогоча и повторяя слова сына, по-женски повизгивая, что совсем не подходило его зычному голосу: «Как ты сказал, кретин малолетний? Как это понимать? Ну ты и ничтожество!» Он часто поднимал на сына руку, порой чтобы ударить, но иногда тут же её опускал. Мартин не знал, ждать удара или нет, и каждый раз вздрагивал и скулил. Это отец находил смешным, да не то что смешнымпросто УМОРИТЕЛЬНЫМ!
Страх насилия стал таким ощутимым, что стоило отцу слишком резко взмахнуть рукой, и мальчик готов был выпрыгнуть из кожи. Побои приносили едва ли не облегчение, доказывая, что Мартин не сошёл с ума. Он думал: «Вот видишь, Март, ты имеешь право бояться, он тебя бьёт; тебе не почудилось, это и впрямь больно!»
Мать, зависимая от никотина, даже не пыталась противостоять мужу. Мартин её не винил; не будучи благодарным ей за такую жизнь, он понималу неё тоже каждый день своя борьба, своя война. По ночам он слышал, как она кричит с надрывом, от боли, не от удовольствия. Зарывшись лицом в подушку, он рыдал, желая, чтобы всё это поскорее прекратилось, чувствуя себя никчёмным, думая: «Посмотри на себя, Март, лежишь тут и ревёшь в подушку, и ничем не можешь помочь маме. Он прав, ты просто ничтожество».
В такой атмосфере постоянного напряжения, страха и сигаретного дыма проходило детство Мартина; он не видел ни выхода, ни света в конце тоннеля. Всем этим стала дружба с Поппи. Она слушала его и не смеялась. Мартин навсегда запомнил день, когда открыл ей дверь в школьную столовую, шагнув чуть вперёд, чтобы раньше Поппи дотянуться до ручки. Он не мог объяснить, зачем это сделал, ему просто хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы Поппи стала чуточку счастливее, а её жизньчуточку легче. Прежде чем войти в дверь, Поппи посмотрела на Мартина, чуть наморщила нос и встряхнула головой, чтобы откинуть с глаз прядь волос.
Рядом с тобой мне ничего не страшно.
Мартину показалось, будто его сейчас разорвёт от наплыва чувств. Словно Поппи подарила ему луну в коробке, такую прекрасную, редкую, невероятную вещь, что ею нельзя делиться с остальными. Домой из школы он не шёл, а летел. Он понялесли такой умной и красивой девочке, как Поппи Дэй, рядом с ним ничего не страшно, значит, не такое уж он и ничтожество. Ему тогда было двенадцать лет.
Он вошёл в квартиру; отец сидел на своём обычном месте, приросший к дивану и телевизору. Не отрываясь от экрана, он поприветствовал сына:
Ах, она вернулась из школы. Как поиграли с девочками в нетбол?
Мартин встал между отцом и телевизором. Отец сжимал в руке пивную банку; алюминий трещал под его пальцами.
А-ну-пошёл-отсюда-к-чёрту!
Мартин не дрогнул, не двинулся с места. Он смотрел отцу прямо в глазабледно-голубые. Пальцы отца собрались в кулаки, пульсирующие от напряжения, готовые начать атаку, но Мартин стоял спокойно, держа руки по швамв эту минуту он был больше отца.
Мистер Термит молчал. Не последовало ни остроумных замечаний, ни оскорблений. Он посмотрел на сына и понял, что произошла перемена. Хватит. Больше Мартин не станет терпеть это дерьмо. Всё это случилось благодаря Поппи. Она дала ему понятьон сможет бросить вызов всему миру и победить.
Потом, когда они качались на качелях, держась за ржавые цепи, она сказала:
Ты мой самый лучший друг в целом мире, Мартин. Было темно, но Поппи зналаон улыбается. Мне будет очень грустно, если ты уедешь и мы больше не сможем вместе играть.
Такого не может быть, Поппи. Ну куда я уеду?
Она пожала плечамиместо, куда он мог отправиться, было трудно даже представить.
Обещаю, Поппи, я всегда буду твоим лучшим другом. Мы как будто связаны невидимой ниточкой, от твоего сердца до моего. Если я буду тебе нужен, ты только потяни за неё, и я приду.
Поппи рассмеялась, представив себе эту ниточку.
А если ты за неё потянешь, я тоже приду к тебе, Мартин. Так я всегда буду знать, когда тебе понадоблюсь.
Найдя в темноте руку Поппи, он спрятал в своей ладони маленькие пальчики
Глядя на подбородок Аарона, покрытый мыльной пеной, Мартин думалкаково это, когда у тебя есть маленький сын, который рисует тебе картины? У них с Поппи всё было впереди, совсем рядом, оставалось только руку протянуть.
Завтрак, как и всё остальное в лагере, быстро стал для Мартина привычным. Звук собственных шагов по незнакомым тропам уже не пугал, и стало обычным, находясь среди пустыни, в тяжёлом защитном снаряжении идти по дощатому настилу за сухим пайком. Поначалу жизнь здесь казалась интереснойбыло что-то необычное в одинаковой одежде. Мартин казался себе участником единой командытакое он раньше видел только в фильмах и журналах. Он чувствовал связь с остальнымидома его никто не понял бы. Закон, порядок и правила здесь касались всего, начиная от всеобщего похода в уборную и заканчивая всеобщей молитвой, и люди, с которыми его связывали такие отношения, стали ему товарищами.
Первые пару недель Мартин нервничал, ожидая чего-то, держа ухо насторожевдруг завоет чёртова сирена. Возможность ракетного обстрела держала его в постоянном напряжении, особенно ночью. Райские сны о Поппи разбивались вдребезги, когда в них врывалось предчувствие опасности. Падая, зарываясь лицом в землю, он, затаив дыхание, ждал, повезёт ему на этот раз или нет.
Он вообще жил в ожидании, подобно тому, как в детстве ждал Рождества. Тогда он не знал, сбудутся ли завтра все его мечты, или впереди такой же паршивый день, как все остальные. Рождество оказывалось таким же паршивым днём, как все остальные, но он всё равно на что-то надеялся. Всегда есть шанс, пусть даже самый ничтожный, получить много радости, если весь год вёл себя хорошо.
Мартин всегда был умным ребёнком и понималвесь этот бред про Санту только гнусное враньё, но за час или два до сна предвкушение чуда становилось почти болезненным. Ему нравилось думать, будто в жизни есть место волшебству, хотя бы где-то. Подобно этому он чувствовал себя в первые недели своего приключенияходили разные слухи, в том числе о возможной опасности.
Однако через две недели до него дошло, как всё обстоит на самом деле. Работа и жизнь здесь были монотонны и предсказуемы. Он не видел ничего интересного, захватывающего и весёлого в постоянных бомбёжках и вероятности получить ранение в любое время дня и ночи. Когда-то манящее приключение на поверку оказалось полным дерьмом. Он пребывал в замешательстве. С этой работы нельзя было уйти раньше чем через год, нельзя было отпроситься, снизить темпы, уволиться. К тому же Мартин верил, что, если сможет через это пройти, всё станет по-другому; представлял в розовом свете будущеесвоё и Поппи. Повышение означало дом, сад, может быть, переезд в какое-нибудь классное место. Им воздастся за все праздники, которых они никогда не праздновали
Судорога в мышцах руки вернула Мартина в настоящее. Он покрутился немного, стараясь поудобнее улечься на матрасе, и с иронией отметил, что тоскует по унылой, утомительной работе в лагере. В любом случае там было в миллион раз лучше, чем здесь; да везде было лучше, чем здесь, даже в аду.
Резким спазмом свело кишечник.
Нет! взвыл Мартин громче, чем ему хотелось бы. Пожалуйста, мне нужно в туалет, отпустите меня, пожалуйста
Эти мольбы дошли до безразличных ушей. Два молчаливых охранника, не видимых Мартином, встали по обе стороны двери, сжимая в руках оружие. Несколько часов назад эти люди выбросили у ворот базы обезглавленное тело. В рот отрубленной головы они всунули записку, где были указаны их условия: освободить четыреста пленников, преданных организации и находящихся в тюрьме за три континента отсюда, в обмен на солдата, которого они захватили в плен. На размышления правительству Великобритании давалось двадцать четыре часа. Охранники ставили ноги на закатанный в ковёр труп Аарона, лежавший на полу машины, и им дела не было до двадцатиоднолетнего отца маленького Джоэля. Целые колбасы пепла падали с их сигарет на его тело. Тем более им не было дела до того, что Мартину Термиту нужно в туалет.
Ему пришлось несколько часов пролежать в собственных экскрементах, прежде чем похитители наконец понялион не такой уж опасный противник. Невидимая рука разрезала пластиковый хомут, стягивавший шею Мартина, сняла с его головы мешок. Нож, освободивший Мартина, пощекотал ему подбородок, и Март ощутил сбегающие по шее струйки крови, но не смог их стереть, потому что руки по-прежнему были связаны.
Он судорожно глотал кислород сквозь сухие рыдания и наконец-то без помех моргал и не вдыхал больше затхлую вонь мешкасвоего спутника. Теперь он дышал воздухом, плотным от сугубо мужского запахасочетания пота, пряного дыхания и мускуса. Это была скверная, вонючая комнатка, но, в сравнении с необходимостью дышать сквозь грязный мешок, она была чудесна. Пару минут глаза привыкали к свету; снова получив возможность видеть, Мартин осматривал всё вокруг, пытаясь вникнуть в обстановку.
Комната площадью порядка четырёх с половиной метров. Белёные стены; нижняя половина выкрашена рыжевато-коричневым. Все в выбоинах, вмятинах. Куски штукатурки отвалилисьвне всякого сомнения, стены были изрешечены пулями. На дальней кто-то наискось выцарапал фразу на арабском.
Мартин довольно долго изучал петельки и чёрточки, стараясь расшифровать узор из точек и штрихов. Но, видимо, ему суждено было окончить свои дни, не успев перевести древнюю цитату и осознать её горькую иронию. «Секрет счастьяв свободе. Секрет свободыв храбрости».
С потолка зловеще свисал длинный кусок электропровода, напоминавший о доброжелательных благодетелях, которые обещали провести электричество, правда, обещания так и не сдержали. Маленькое, высоко расположенное окно было заколочено обломками деревянного ящика. Эти импровизированные планки криво прибили гвоздями к раме: так обычно персонажи мультфильмов наспех заколачивают дверь, спасаясь от заклятого врага, хотя он уже у них в комнате. Мартин рассматривал маленькое отверстие в сорок пять сантиметров. Сможет ли он туда пролезть? Как он доберётся до окна, как уберёт планки? Что по ту сторону?
Помимо кровати, в комнате находились два стулавы найдёте целую кучу таких в гипермаркете «Сделай сам» в разгар сезона барбекю. Они стояли по обе стороны двери, опустевшиете, кто их занимал, теперь стояли напротив Мартина. Когда его глаза перестали слезиться, он смог наконец рассмотреть мужчин. Одинаково одетые, они, на первый взгляд, показались ему двойниками, но вскоре оказались довольно непохожими.
Спасибо. Впервые за несколько часов он мог без помех говорить, и собственный голос показался Мартину непривычным.
Радость освобождения тут же сменилась пугающими вопросами. Зачем они сняли мешок? Что дальше? Причинят ли ему боль? Что ему делать? Говорить с ними? Знает ли Поппи, что он пропал без вести? Кожа на лице была содрана, из глаз текло.
Охранники и пленник разглядывали друг друга с равным интересом. Оба похитителя были бородаты, обав традиционных афганских головных уборах. Одинзаметно старше, беззубый; видно было, что судьба не раз немилосердно обошлась с ним. Шрамы и въевшаяся в кожу грязь указывали на тяжёлые условия жизни. Второйкуда ухоженнее: волосы причёсаны, борода аккуратно подстрижена. Он дал Мартину воды и обращался с ним безразлично; и за то, и за другое Мартин был весьма признателен.
Охранник развязал ему руки. После мучительной боли, когда кровь вновь побежала по затёкшим конечностям, он ощутил непередаваемое блаженство от того, что можно запустить пальцы в волосы, почесать лицо, потереть глаза. Руки слушались плохо, ладони казались онемевшими кусками плоти.
Мартин тяжело перемещал тело, пока наконец не смог сесть, прижавшись к стене. Поправил форменные штаны, чтобы их содержимое не липло к коже. Ему было неприятно, но чутьё подсказало пока не обращаться к этим людям с просьбами и быть благодарным за уже подаренную свободу.
Не обращая на него внимания, охранники снова заняли свои места на стульях у двери и продолжили разговор на гортанном арабском, не допускавший чужих.
Мартин закрыл глаза, наслаждаясь переменой положения. Он никогда бы не подумал, что окажется в такой ситуации; вместе с тем он сознавал, что именно этого больше всего боялась Поппи. Долгое время, чуть ли не целый год перед отъездом Мартин убеждал её, что шансов попасть в плен практически нет. Теперь пришлось признать, что слишком наивным оказался он, а не она.
Служба оказалась совсем не такой, как он ожидал, записываясь в ряды вооружённых сил. До того, как подписать контракт, Мартин никогда не думал об армии, о том, каково этобыть солдатом. Он не встречал никого, кто служил, кроме стариков, защищавших родину; по правде говоря, их воспоминания казались ему несколько скучноватыми.
Была только одна причина, по которой Мартин решил служить, ему казалось, что только так он сможет обеспечить им с Поппи лучшее будущее. Он терпеть не мог квартиру, где они жили, шум машин, наркоманов и исписанные стены в подъезде. Мартина выводила из себя мысль о работе Поппи, до которой она добиралась в вонючем лифте и где восемь часов в день мыла и накручивала на бигуди волосы старушек.
Мартин страдал от того, что не мог обеспечить Поппи жизнь, которой она была достойна. Она заслуживала большего, чем изо дня в день торчать в грязной парикмахерской, работая на полоумную старую шлюху. И он хотел дать ей намного больше.
Он видел рекламные объявления в газетах и по телевизору, даже читал какую-то литературу, но если бы его спросили, по какой причине он решил пойти в армию, он не нашёл бы ответа. Впрочем, он знал ответ, просто старался не думать о причинах.
Окончив школу, Мартин устроился на работу в местную автомастерскую. Он хотел стать механиком, а порой в фантазиях видел себя даже управляющим. Не мечтая о головокружительной карьере, он скорее предпочитал путь наименьшего сопротивления, возможность хорошо устроиться, имея небогатый выбор. Пару лет спустя, по-прежнему подавая чай, бегая туда-сюда с заказами для владельца, отвечая на звонки и выгребая мусор после окончания рабочего дня, он внезапно осознал, что застрял на месте.
Мартин старался, изо всех сил старался, как тупой тяжеловоз, который надрывается, не задумываясь, что происходит вокруг. Он работал охотно, ожидая, что в недалёком будущем ему воздастся за все труды.
Начальник всё твердил, что где-то через полгода начнётся обучение; Мартин верил, как идиот. Он хотел верить, он должен был Но однажды зимним утром всё изменилось.
Пришёл работать сын владельца автомастерской, парень шестнадцати лет. В первый же день ему выдали комбинезон и собственный набор инструментов в голубой железной коробке. Мартин мечтал об этой коробочке с отделениями и навесным замком. Ещё этому парню отвели свой собственный крючок, чтобы вешать одежду. Не за дверью кабинета, как Мартину, а в самой мастерской, как всем механикам и ремонтникам.
Мартин смотрел, как в конце трудового дня вся бригада дружески хлопает парня по спине. Смотрел, как он любуется солидолом у себя под ногтями. А потом взглянул на свои мягкие, чистые руки, день за днём подшивавшие счета и снимавшие телефонную трубку, и всё понял. Он понял то, во что отказывался верить последние два годаего никогда не станут хлопать по спине, его обучение не начнётся никогда, и собственного крючка в автомастерской ему тоже не отведут. Мартина затошнило; он почувствовал себя очень, очень глупо.