Что ж, такие обстоятельства
Ты заговорила, как твой отец. Обстоятельства вот какие: тебе девятнадцать лет, ты красивая девушка. Должна найти себе хорошего, сильного, порядочного мужика, который готов полюбить Бена как родного. Но найти мужика, который согласится растить двоих ой, это совсем непросто. Разве что подвернется святоша какой-нибудь, который рвется всех спасать, и ты за него выйдешь из благодарности, а потом почувствуешь себя виноватой, и его возненавидишь, и втюришься в какого-нибудь саксофонистаперекати-поле Ой, Лу, это будет трагедия, просто трагедия. Давай пошевелим мозгами. Дело нешуточное. Лу, ты теперь просто слушайся меня, дай я все улажу. Я же всегда тебе хорошие советы давала, правда?
Ну, вообще-то не самые хорошие, но у меня в голове был такой сумбур, что я ничего Белле не ответила. Только пожалела, что проболталась. Я ведь ехала в Эль-Пасо без какой-то особой цели: хотелось повидаться с родней, развеяться, позабыть про все беды А бед только прибавилось: мать опять накладывает на себя руки, папа вообще не приедет.
Жди тут, и никуда! Закажи нам кофе, а я кое-кому позвоню.
Она пошла к телефонной будке. По дороге улыбалась и махала рукой тем, кто окликал ее из других машин на парковке драйв-ина. По большей части это были мужчины. В будке она оставалась долго, два раза возвращалась к машине: один разчтобы попросить у меня шерстяную кофту и взять еще кофе, второйза мелочью. Бен сам себя развлекалкрутил ручки на радиоприемнике, включал и выключал дворники. Официант подогрел мне бутылочку с молоком, Бен выпил молоко и прикорнул у меня на коленях.
Вернулась Белла. Подняла крышу машины, ослепительно улыбнулась мне, нажала на газ. Мы помчались по Меса-стрит в сторону Плазы. Южнее границы, по дороге на Мехикозапела Белла.
Все путем, Лу. Все обговорено. Я сама через это прошла. Жуть, но опасности никакой, и у них там чистенько. Сегодня в четыре тебя примут, а завтра в десять утра выпишут. Дадут с собой антибиотики и обезболивающие, но боль не так чтобы сильная, наподобие месячных. Я позвонила домой и сказала, что мы прошвырнемся по магазинам в Хуаресе, переночуем в отеле Камино-Реаль. Мы с Беном действительно там переночуем, познакомимся поближе, а ты сможешь к нам приехать, как только все закончится.
Подожди минутку, Белла, про это я даже не думала.
Знаю-знаю. Потому за тебя думаю я.
А если что-то пойдет не так?
Доставим тебя к американскому врачу. В Техасе врачи могут спасти жизнь и вообще. Им не разрешается только делать аборты.
А если я умру? Кто позаботится о Бене?
Кто-ктоя, конечно! И я буду хорошей матерью, черт подери!
Тут я невольно рассмеялась. А ведь она дело говорит. Если честно, у меня словно камень с души свалился. Беспокоиться за одного только Бена, а не за нового малыша. Боже, какое облегчение. Белла права. Абортлучший выход. Я зажмурилась, откинулась на спинку кожаного сиденья.
Но у меня нет денег! Сколько это стоит?
Пятьсот. Наличными. И такая сумма случайно естьвот она, в моем маленьком потном кулачке. Денег у менякуры не клюют. Каждый раз, когда я подхожу к маме или папеа мне иногда просто хочется, чтобы меня кто-нибудь обнял, или хочется рассказать, как я тоскую по Клетису, или спросить: А может, мне пойти на курсы секретарш?они суют мне деньги: иди купи себе что-нибудь красивое.
Я знаю, сказала я. Я знала, как это бывает. Или как бывало, пока родители не выгнали меня из дому. Раньше мне представлялось: если большой злой тигр откусит мне руку, а я побегу к маме, она просто залепит культю деньгами. Или иронизировать начнет: Что этохлопок одной ладони?
Вот и мост, вот и запахло Мексикой. Дымом, чили и пивом. Гвоздиками, свечками и керосином. Апельсинами, Деликадос и мочой. Я опустила стекло, высунула голову: до чего же здорово вернуться домой. Церковные колокола, звуки ранчерас, бибопа, мамбо. Из сувенирных лавокрождественские гимны. Кашель выхлопных труб, рев клаксонов, пьяные американские солдаты с базы Форт-Блисс. Матери семейств из Эль-Пасо, нагруженные кувшинами с ромом и пиньятами, скупают всякую всячину. Новые торговые центры, шикарный новый отель, где один милейший юноша отогнал машину в гараж, второй взял мои чемоданы, а третий подхватил Бена на руки не разбудив. Обстановка в номере изысканная: красивые коврики и пледы, добротный поддельный антиквариат и яркие народные поделки. Окна с опущенными жалюзи выходили на внутренний двор с пышным садом и с фонтаном, облицованным керамической плиткой, вдали виднелся бассейн, над которым клубился пар. Белла раздала всем чаевые и начала звонить по телефону. Заказала большой кофейник с кофе, ром, кока-колу, булочки, фрукты. У меня с собой было детское питание, каша и много чистых бутылочек для Бена, я умоляла Беллу не кормить его конфетами и мороженым.
А фланом? спросила она. Я кивнула. Флан, сказала она в телефонную трубку. Потом Белла позвонила в магазин отеля, заказала купальник восьмого размера, восковые мелки, все игрушки, какие есть, и модные журналы. Может, вообще тут останемся на все праздники! А Рождество с семьейну его в топку, а?!
* * *
Мы гуляли в саду отеля, держа Бена за руки с двух сторон. Я чувствовала себя такой счастливой и безмятежной, что, когда Белла Линн сказала: Ну, голубка, тебе пора, опешилауспела про все позабыть.
Она выдала мне пятьсот долларов. Велела вернуться в отель на такси и вызвать ееона спустится и заплатит: Тебе нельзя иметь при себе документы и лишние деньги. Но назови мое имя и дай вот этот телефонэто можно.
Она усадила меня в такси, заплатила вперед и сказала таксисту адрес; они с Беном помахали мне на прощанье.
Такси отвезло меня к ресторану Нуэва Поблана, на парковку. Там, у служебного входа, я должна была ждать двух мужчин в черном и в темных очках.
Через две-три минуты, не больше, они приблизились ко мне сзади. Быстро, бесшумно подъехал потрепанный седан. Один мужчина распахнул дверцу, сделал приглашающий жест, второй торопливо обогнул машину и сел с другой стороны. Шофер, молоденький парнишка, огляделся по сторонам, кивнул, нажал на газ. Сзади окна были задернуты шторами, а сиденьетакое низкое, что я не видела ничего снаружи; мне показалось, что вначале мы ездили кругами, а потом немножко прокатились по автостраде, и опять стали нарезать круги, пока не притормозили. Скрип тяжелых деревянных ворот. Мы проехали еще несколько ярдов, остановились. За нами захлопнулись ворота.
Пока старуха в черном вела меня к двери, я огляделась по сторонам. Во взгляде старой женщины не было презрения, но она даже не поздоровалась со мной, не сказала ни слова, и это обожгло меня, точно брань, потому что разительно отличалось от обычной сердечности и обходительности мексиканцев.
Здание из желтого кирпичанаверно, бывшая фабрика. Весь двор забетонирован, но все равно тут поют канарейки в клетках, зеленеют в горшках портулак и мирабилис. Из закоулков слышатся звуки болеро, смех, звон тарелок. Варится курица, пахнет луком, чесноком и мексиканским чаем.
Женщина за письменным столом деловито кивнула; когда я села, она пожала мне руку, но не представилась. Сказала: Ваше имя и пятьсот долларов. Пожалуйста. Имя и телефон персоны, которой звонить в экстренных случаях. Больше она ни о чем не попросила. Никаких бумаг я не подписывала. Английским она владела плохо, но я не стала переходить на испанский, ни с ней, ни вообще с кем-то из этихне хотела фамильярничать.
Врач приходит в пять часов. Делает вам осмотр, ставляет катетер в утеро. Ночью будет вызывать схватки, но снотворное, вам не будет нехорошо. После ужинане есть, не пить. Самопроизвольный аборт обычно рано утром. В шесть часов вас несут в операционную, вас засыпляют, делают дилатацию и кюретаж. Просыпаетесь в палате. Мы вам даем ампициллин от инфекции, кодеин от боли. В десять машина везет вас в Хуарес, или в аэропорт Эль-Пасо, или до автобуса.
Старуха проводила меня до койки в затемненной палате, где было еще шесть мест. Растопырила пальцы, показывая: пять часов, махнула рукой в сторону койки, а потомв сторону коридора: там, напротив палаты, была комната отдыха.
Было так тихо, что я изумилась, увидев в комнате отдыха десятка два женщин. Все американки. Три молоденькие, совсем девчонки, с матерями. Другие словно бы подчеркивали свое одиночество: сидели, уткнувшись в журналы или просто так. Четырем женщинам было далеко за сорок, а то и за пятьдесят; прозевали беременность во время менопаузы, предположила я и угадала. Остальные были молодые, на вид от семнадцати до двадцати трех. На всех лицах читались одни и те же чувства: страх, смущение, но в основномжгучий стыд. Так стыдятся какого-то ужасного проступка. Бесчестья. И ни одна, казалось, не сострадала остальным, хотя сочувствие могло бы здесь всех нас объединить. Мое появление прошло почти незамеченным. Беременная мексиканка возила по полу грязной мокрой тряпкой, разглядывая нас с нескрываемым любопытством и презрением. Во мне вспыхнула необъяснимая злость. Что ты говоришь своему духовнику, сука? У тебя семеро детей и нет мужа и, чтобы не умереть с голоду, ты вынуждена работать в этом гнезде порока? Боже мой, а ведь, наверно, так и есть. Меня захлестнула усталость и безмерная печаль: грустно было думать об этой мексиканке, вообще о всех нас в этой комнате.
Тут каждаяодна-одинешенька. А девочки, наверно, в наибольшей степени: их было три, и две обливались слезами, но матери, казалось, отмежевывались от них, упершись взглядом в стену, замкнувшись в коконе собственного позора и гнева. Одинокие У меня навернулись слезы, потому что Джо ушел от меня, а матери тоже нет со мной рядом. И никогда не будет.
Я не хочу делать аборт. Нет никакой необходимости. Я воображала судьбы остальных женщин, собравшихся в этой комнате, и мне представлялись сплошные ужасы: тяжелые переживания, безвыходные ситуации. Изнасилования, инцестывот это действительно серьезно. А я смогу позаботиться о своем ребенке. Мысемья. Я, Бен и маленький. Настоящая семья. Может быть, это сумасбродное решение? Но, по крайней мере, мое собственное. Белла Линн вечно мной командует.
Я вышла в коридор. Хотела позвонить Белле Линн, уехать. Ан неткуда ни толкнись, заперто, только на кухню можно войти, но кухарки меня прогнали.
Где-то хлопнула дверь. Доктор приехал. Сразу ясно, что это врач, хотя внешность у негокак у аргентинской кинозвезды или певца из ночных клубов Лас-Вегаса. Старуха помогла ему снять пальто из верблюжьей шерсти, размотать шарф. Дорогой шелковый костюм, часы Ролекс. Высокомерие и властностьвот что изобличало в нем врача. Брюнет с влажным чувственным взглядом, ступает тихо, как вор.
Врач взял меня за руку:
Дорогая, вернитесь к другим девочкам, пора вас осмотреть.
Я передумала. Я хочу вернуться в город.
Идите в свою палату, золотце. Некоторые меняют решение дюжину раз за час. Поговорим попозже Ну, идите. Бndale!
Я отыскала свою койку. На всех других койках, на краешке, сидели женщины. В том числе две девочки, которых я уже видела. Старуха велела нам раздеться, надеть больничные халаты. Самая молоденькая вся дрожала, от страха была на грани истерики. Врач начал осмотр с нее и, надо признать, проявлял терпение, старался ее успокоить, но она начала бить его по рукам, а свою мать пнула. Он сделал девочке укол, укрыл ее одеялом.
Зайду еще. Не волнуйтесь, сказал он ее матери.
Другой девочке тоже дали успокоительное перед тем, как врач приступил к беглому осмотру. Спросил скороговоркой, чем ей довелось болеть, послушал фонендоскопом сердце, измерил температуру и давление. Мочу и кровь на анализы у нас не брали. После торопливого гинекологического осмотра очередной пациентки врач кивал, и старуха начинала заталкивать той в матку катетертрубку десять футов длиной, мало-помалу, словно фаршируя индейку. Перчаток старуха не надевала, а обработав одну женщину, сразу переходила к следующей. Некоторые вопили: боль, должно быть, была адская.
Это причинит некоторый дискомфорт, сказал доктор нам всем. А также вызовет схватки и безвредное, естественное отторжение плода.
И занялся немолодой женщиной, моей соседкой по койке. Спросил, когда у нее в последний раз была менструация. Она ответила, что не знаетдавно уже не было. Ее он осматривал долго. Наконец сказал:
Мне очень жаль. Вы на шестом месяце. Я не могу рисковать.
Ей он тоже дал успокоительное. Она уставилась в потолок, в глазахотчаяние. О Господи. Господи ты Боже мой.
О, кого я вижу! Наша маленькая беглянка, он сунул термометр мне в рот, надел на руку манжету тонометра, на другую руку надавил, прижимая к койке. Потом отпустил, чтобы послушать сердце, а я тут же вытащила термометр изо рта:
Я хочу уйти отсюда. Я передумала.
Он пропустил это мимо ушейа может, уши были просто заткнуты фонендоскопом. Нахально улыбаясь, обхватил пальцами и приподнял одну из моих грудей, начал выслушивать легкие. Я возмущенно отшатнулась. Он сказал старухе по-испански: Надо же, шлюшка, притворяется, будто ее за сиськи никто не трогал. И тогда я заговорила по-испански. Это тебе, мудак и сволочь, их трогать не положеновот как можно примерно перевести мои слова.
Он захохотал:
Как нехорошо с вашей стороны: я тут мучаюсь со своим убогим английским, а вы не предупредили.
Потом он извинился и стал рассуждать о том, что после пятнадцати-двадцати процедур на дню превращаешься в озлобленного циника. Трагично, но, что поделаешь, люди его профессии нужны человечеству. И так далее. Когда он договорил, я уже и к нему прониклась жалостью, и, Господи прости, засмотрелась в бездну его огромных карих глаз, а он поглаживал мне руку.
Я вернулась к делу:
Послушайте, доктор, я от этой процедуры отказываюсь. Хочу немедленно уехать.
Вы в курсе, что деньги, которые вы заплатили, вам не вернут?
Неважно. Все равно не желаю.
Muy bien. Боюсь, вам все равно придется остаться здесь на ночь. Город далеко, наши водители до утра не вернутся. Я дам вам успокоительное, и вы заснете. Завтра утром, не позже десяти, уедете. Но вы уверены, mija, что хотите поступить именно так? Это последний шанс.
Я кивнула. Он держал меня за руку. Я почувствовала, что мне до смерти хочется рыдать в чьих-нибудь объятиях. Ох, на что мы только не готовы ради капельки сочувствия.
Вы можете оказать мне огромную услугу, сказал он. Вон у той малышки в углу тяжелая психическая травма. Ее мать не в себе, от нее помощи не жди. Подозреваю, что в деле замешан отецили это еще какая-то кошмарная ситуация. Ей обязательно нужно прервать беременность. Поможете мне с ней поработать? Успокоите ее немножко сегодня вечером?
Я подошла вместе с ним к девочке, представилась. Он попросил меня разъяснить ей, что он будет делать, каких ощущений ждать, растолковать, что процедура легкая и безопасная, что все будет хорошо. Сейчас он выслушает ваше сердце и ваши легкие А теперь доктор должен пощупать вас там, внутри (Он сказал, что это не больно. Я ей сказала, что будет больно.) Ему придется это сделать: надо же удостовериться, что никаких проблем не будет.
Она продолжала сопротивляться. A fuerzas!сказал он. Насильно. Мы со старухой держали ее вдвоем. А потом, пока старуха засовывала в худенькое тело трубку, фут за футом, мы с врачом удерживали девочку и разговаривали с ней, пытались успокоить. Когда все закончилось, я ее обняла, а она вцепилась в меня, всхлипывая. Ее мать с каменным лицом все это время сидела на стуле в изножье кровати.
У нее шок? спросила я врача.
Нет. Вдребезги пьяна.
И тут же, словно подгадав момент, она повалилась на пол; мы ее подняли, взгромоздили на соседнюю койку.
После этого врач и старуха ушли. Их ждали еще две палаты, битком набитые пациентками. Вошли две молоденькие индианки с подносамипринесли ужин.
Хотите, я поужинаю тут вместе с вами? спросила я девочку. Она кивнула. Ее звали Салли, она была из Миссури. Больше она ничего мне не рассказала, но ела жадно. Она никогда еще не пробовала тортильи, жалела, что нет обыкновенного хлеба. А это что за штука? Авокадо. Это вкусно. Положи немного авокадо на тортилью вместе с мясом. Вот так, и сверни в рулет.
Ваша мама Она как, придет в норму? спросила я.
Утром ее будет тошнить. Салли приподняла матрас. Под ним лежала бутылкаполпинты Джим Бима. Если меня здесь не будет, а вы будете, дайте ей глотнуть, чтобы не поплохело.