У Аманды длинные ноги, и она легко, красиво и уверенно движется по жизни. Я не такая, поэтому придумала для себя мир с булимиейи живу в нем. Если создать картину моего жизненного пути, вы увидите наши с сестрой следы, идущие рядом. Но в один день я уселась на песок и отказалась идти дальше. По следам Аманды можно прочитать, что она годами стояла рядом, не понимая, почему я боюсь идти. Она не понимала, почему мы были вместе, а на следующий день каждая стала сама по себе.
* * *
Мне тринадцать. Я сижу на переднем сиденье отцовского грузовика. Он смотрит на дорогу и говорит, что они с мамой нашли в моей комнате несколько мисок. Каждый вечер я беру с собой в постель две мискиодну с едой, другую для рвоты. Миски я оставляю под кроватью, и запах постоянно напоминает всем, что мне не стало лучше. Родители приходят в отчаяние. Они отправляют меня к психологам, пичкают лекарствами, уговариваютно ничего не помогает. Мое сиденье отодвинуто дальше, чем у отца, и я особенно остро чувствую себя огромной и толстой. Я больше, чем отец, и это ужасно. У меня курчавые рыжие волосы, у меня плохая кожанастолько плохая, что мне даже больно. Я пыталась прикрыть недостатки макияжем, и теперь коричневатая жидкость стекает по моей шее. Мне стыдно, что отцу приходится возить меня, как какую-то вещь. Я хочу стать маленькой, чтобы обо мне заботились. Но я не маленькая. Я большая и толстая. Я тяжеловесная. Я чувствую, что занимать столько места в этом грузовике, в этом мире, просто неприлично и невежливо.
Мы любим тебя, Гленнон, произносит отец.
Его слова меня смущают, потому что просто не могут быть правдой. Я поворачиваюсь к нему и говорю:
Я знаю, что ты врешь. Разве можно любить это лицо? Посмотри на меня.
Я буквально вижу, как эти слова вылетают из моего рта, и тут же думаю: «Гленнон, ты ведешь себя отвратительно. Как можно так говорить?» Я уже не понимаю, какой голос принадлежит мнеголос чувств или голос, осуждающий эти чувства? Я не понимаю, что реально, а что нет. Я просто знаю, что некрасива, и каждый, кто говорит, что любит меня, делает это лишь из жалости. Мои слова шокируют отца. Он останавливает грузовик и поворачивается ко мне. Не помню, что он говорит.
Среднюю школу я преодолевала так, как кит преодолевал бы марафон: медленно, болезненно, с огромными усилиями и страданиями. Но в то лето, что отделило среднюю школу от старших классов, моя кожа немного очистилась. Я нашла одежду, скрывающую мои неприятные округлости. Тем летом на меня снизошло озарение: может быть, стоит поучиться у рыбок, чтобы притвориться одной из них. Может быть, красивые девочки примут меня, если я буду носить правильную одежду, больше улыбаться, понимать намеки лидеров, не проявлять милосердия и не показывать уязвимости? Может быть, если я притворюсь уверенной в себе и классной, мне поверят? Поэтому каждое утро перед тем, как пойти в школу, я твержу себе: «Затаи дыхание, пока не вернешься домой». Я расправляю плечи, улыбаюсь и выхожу в холл как истинный супергерой. Всем кажется, что я наконец-то обрела себя. Конечно же, этого не произошло.
Я нашла себе представителядевушку жесткую и сильную настолько, чтобы выжить в старших классах. Я отправляю этого представителя вместо себя, и мне самой никто не может причинить вред. Она уверена в себе, а я нашла для себя выход. Весь день в школе я не дышу, а вернувшись домой, расслабляюсь: сначала объедаюсь, потом бегу в туалет. Отличный ритм. Я становлюсь популярной среди девочек. Они чувствуют, я знаю нечто такое, что не известно им. Со временем я начинаю замечать, что мальчики обращают на меня внимание. Проходя мимо, я своим поведением словно говорю им: «Теперь я могу играть в ваши игры». А потом усаживаюсь возле шахматной доски и жду, когда мной начнут играть. И как это всегда бывает с пешками, меня съедают.
* * *
У меня сохранилось яркое воспоминание о первом сексе: Camel Lights. Как-то после школы я оказалась в широкой постели моего бойфренда. Он был старше меня. Под его весом я буквально задыхалась и думала только о том, как долго это продлится. Из пластикового приемника доносилась музыка. The Eagles, Hotel California. Первые же ноты напугали меня до смерти. Бойфренд елозил на мне, как огромный, неловкий малыш, а я осматривала его комнату. На шкафу я увидела пачку Camel Lights. На пачке сигарет лежала зеленая зажигалка. Эти сигареты и зажигалка напомнили мне нас обоих, елозящих друг на друге и старающихся быть полезными. Я точно поняла, что зажигалкаэто я. Потом парень перестал ерзать, но так и остался на мне. Hotel California еще не закончился. Я подумала, что длинная песняэто сигнал: жизнь не только мрачна и безнадежна, но еще и бесконечно длинна. После того дня мы занимались сексом еще год, но никогда больше не было музыки, света и постели. Все происходило на бетонном полу в темной подсобке в подвале дома его родителей. Ему хотелось сделать особым лишь наш первый раз.
Жарким летним утром, уже после окончания десятого класса, мы с моей лучшей подругой отправились в зоомагазин посмотреть на животных. Подруга собиралась заняться сексом со своим бойфрендом и стала расспрашивать меня, каково это. Я наблюдала за котятами, игравшими в клетке. Один из них наскакивал на стоявшую рядом когтеточку.
Сексэто то же самое, сказала я, указывая на этого котенка. Якогтеточка, а Джо наскакивает на меня, когда ему хочется секса. Мое телоигрушка, забавляющая его. Но больше его ничего не интересует. Он трогает меня, но не касается моей души. Сексэто не личное. Просто так получилось, что яего подружка, поэтому он может играть с моим телом. Очень по-детски. Так котята играют с когтеточками, а дети с чужими игрушками. Они не обращают внимания друг на друга. Но я научилась этому трюку: я просто оставляю свое тело для игры, а сама ускользаю и думаю о другом Я отвернулась от котят и посмотрела прямо на подругу: Это происходит не со мной, а с моим телом. Я лишь жду, когда все кончится. Не думаю, что Джо об этом знает. Да ему и дела нет.
Подруга с изумлением смотрела на меня. По ее лицу я поняла, что поделилась слишком сокровенным. Я позволила себе высказаться, забыв о своем представителе. Я ждала.
Странно, протянула подруга. А по телевизору все выглядит так здорово
Знаю, кивнула я. Все не так, как по телевизору. По крайней мере у меня. Но все может быть и по-другому
Подруга уставилась на щенков, а я вернулась к котятам. Мне было шестнадцать лет, и я хотела, чтобы мой мир снова был маленькимщенки, котята, и моя лучшая подруга.
Через несколько недель подруга решилась на секс. Она позвонила мне и сказала:
Не знаю, о чем ты говорила, но это был лучший день в моей жизни! Это просто потрясающе!
С того дня я перестала говорить о сексе. Я просто притворялась перед бойфрендом и друзьями, что все потрясающе. Секс, дружба, учеба, жизнь.
* * *
Летний вечер. Я наблюдаю, как Джо поднимается на сцену и получает диплом из рук директора школы. Он и его друзья подбрасывают шапочки в воздух. Я стою у стены. Мне приятно быть частью этого праздника, быть со всеми. После церемонии Джо везет меня к себе домой. Из динамиков машины несутся звуки Van Halen. Я сижу рядом с выпускником и смотрю на звезды сквозь стеклянную крышу. Я чувствую себя свободной, важной, счастливой и сильной. В честь выпуска родители дарят Джо подарокупаковку презервативов. Завтра он уезжает с приятелями на море, и они ему понадобятся. Так говорит его мамаи подмигивает. Джо смеется, его родители смеются. Никто не смотрит в мою сторону, никому не интересно узнать, как отношусь я к тому, что моему бойфренду понадобятся презервативы в поездке, куда он отправляется без меня. Я улыбаюсь. Очень смешно. Презервативы! Мальчишки всегда остаются мальчишками
Джо целует меня на прощание и уезжает на море. Через два дня в мою дверь звонит Брайан. Я знаю его со второго класса. Брайан немного мнется, а потом с нервной улыбкой говорит, что ему нужно что-то мне сообщить. Он тоже ездил на море и узнал, что Джо оказался в тюрьме. Его арестовали за изнасилование. Обвинение выдвинула другая девушка. Все только об этом и говорят, и Брайан решил предупредить меня. Он сообщает, что утром Джо отпустили из-за «неточностей» в заявлении жертвы. Я благодарю Брайана, прощаюсь с ним и жду, когда вернется Джо. Я спрашиваю его об изнасиловании, он смеется и говорит, что все это неправда. Я не рву наших отношений. Мои друзья согласны со мной. Они заявляют, что девушка, обвинившая Джо в изнасиловании, была пьяна, глупа и солгала из ревности. Не думаю, чтобы кто-то из них действительно так считал, но мы никогда не открываем своих истинных мыслей. Не знаю, действительно ли нам нет дела или мы просто не хотим нарушать правила жизни старшеклассников. Такова жизнь: ты не веришь и предаешь других девушек, чтобы сохранить отношения с популярными мальчиками. Через несколько недель я встречаю ту девушку в раздевалке спортивного зала. Я высоко держу голову. Она голову опускает и смотрит в сторону. Я испытываю острое ощущение торжества и победы.
Мы с Джо продолжаем слушать Van Halen, пить и заниматься сексом в подсобке еще целый год. Когда я решаю порвать с ним, он плачет. Я неверяще смотрю на него. «Почему он плачет? думаю я. Он теряет что-то важное?» Но я ничего не говорю. Я перехожу к другому бойфренду, в другую подсобку. Те же вечеринки, только спиртное другое. Я умею прятаться по вечерам. При свете дня прятаться труднее.
* * *
Выпускной класс. Я стою в столовой, держу поднос и рассматриваю столики в поисках свободного места. Для меня так важно не потерять уверенность в себе. Я размышляю над тем, как пройти по скользкому полу в туфлях на каблуках. Как уследить за обтягивающим платьем и не уронить поднос? Как скрыть свои прыщи при этом ярком свете? Как выглядеть классной, когда так вспотела? Эти ужасные моменты поджидают меня каждый день. Сотни школьников отправляются в столовую с противоречащими друг другу задачами: быть неуязвимыми, занимаясь самым уязвимым занятием, нужно хорошо выглядеть и есть одновременно. Столоваяэто настоящий «Повелитель мух», и чтобы выжить в этом мире, нужно скрывать свои слабости. Моя слабостьэто мои потребности: в принятии и в пище. Они слишком человечны для старших классов. И вот я стою в страхе и думаю, что однажды истинная я, голодная, потная, зависимая, слишком приближусь к поверхности, и меня окружат акулы. Всякий раз, прежде чем войти в столовую, я мечтаю о том, чтобы у каждого из нас было собственное место. Я смотрю на океан лиц и понимаю, что мы все тонем в свободе. Где взрослые? Они так нужны нам здесь.
Я стою слишком долго, и кто-то толкает меня в спину. Я притворяюсь, что заметила подругу, помахавшую мне рукой, и отправляю своего представителя в никуда. Я нахожу свободное место за столом знаменитостей нашей школы. Этот стол мне вполне подходитон надежная, безопасная позиция. Я сажусь и пытаюсь заговорить, но это слишком трудно. Я чувствую себя выставленной напоказ. Я не хочу, чтобы меня здесь видели. Я хочу спрятаться и остаться в одиночестве. Тревога заставляет меня есть слишком много для моего облегающего платья. Я отношу свой поднос с грязной посудой на мойку и направляюсь туда, где меня ждет облегчениев туалет. Добравшись, я вижу большую очередь. Это мне не подходитслишком много людей. По коридору я иду к другому туалету. Там тоже полно девушек, которые поправляют макияж, сплетничают, хохочут. Третий туалет не работает. Съеденная еда уже улеглась, скоро будет слишком поздно. Я покрываюсь потом, сердце у меня колотится. Я снимаю туфли и бегу по коридору. Люди удивленно оборачиваются мне вслед. Я на грани истерики. Я вижу, что они смотрят на меня, и в душе что-то ломается. Я уже не ищу четвертый туалет, а сворачиваю в канцелярию. Секретарша спрашивает, назначено ли мне. Я смотрю на нее и думаю: «Какие могут быть договоренности, когда я в отчаянии? Отчаяние не планируется. Если помогать детям только по предварительной записи, никогда не окажешь помощь тому, кому она нужна». Я прохожу мимо секретарши, открываю дверь в кабинет психолога и сажусь перед ней. Она отрывается от своих бумаг и встревоженно смотрит на меня.
Я так устала, говорю я. Мне тяжело. Мне кажется, я умираю. Позвоните моим родителям. Мне нужно в больницу. Сама я не справлюсь. Кто-то должен мне помочь.
Я сама не знаю, что говорю. То ли я на грани самоубийства, то ли это обычная депрессия. Думаю, мне нужна больница для тела, потому что оно явно не в порядке. Но по тому, как смотрит на меня психолог, понимаю: она считает, что и разум мой тоже пострадал. Она звонит родителям, и в тот же день меня отвозят в больницу.
* * *
В приемном покое психиатрической больницы мы с родителями молча наблюдаем за тем, как медсестра изучает мою сумкунет ли там чего-то, чем я могу навредить себе. Она берет мою бритву и злаковый батончик и с извиняющейся улыбкой кладет в запечатанный пакет с моим именем. Родители спокойны, но я чувствую, что в душе они рыдают. Я плачу, но это слезы облегчения. «Да пожалуйста! думаю я. Заберите все страшное! Да, да! Не дайте мне навредить самой себе. Позвольте мне спрятаться здесь. Скажите мне, что делать, как жить. Да! Заберите это, заберите, заберите все!»
Сестра тоже наблюдает за мной широко раскрытыми глазами. Она в смятении, она напугана. Я вижу, что она пытается быть смелой, но никто не знает, что означает «быть смелой» в этот момент. Будет ли смелостью отпустить меня с этой женщиной или нужно взять за руку и увести отсюда? Никто не знает. Медсестра говорит, чтобы я попрощалась с родными, и я обнимаю сначала папу, потом маму, а за ней сестру. Аманда дрожит, и мне нужно взять себя в руки, чтобы не умереть от того ужаса и позора, что я на нее навлекла. Я делаю то, что должна сделать. Отпускаю ее и иду за медсестрой по узкому коридору. Родные стоят в дверях и смотрят мне вслед. Я останавливаюсь и оборачиваюсь к ним. Они кажутся такими маленькими в холодном коридоре, залитом белым светом, и мне становится страшно. Они стоят все вместе, а я иду одна. Так и должно быть. Вот они, а вот я. Я не могу войти в их мир, а они не могут, не должны идти за мной. Им не нужно то, что нужно мне. Я сворачиваю за угол, и они исчезают. Остаюсь только я в своем мире. Я вхожу в свою новую комнату и снова разбираю вещи. Под одеждой нахожу записку, написанную младшей сестрой. Это слова песни.
Заглянув в свое сердце,
Ты увидишь героя.
Ты не должна бояться.
Ответв твоей душе.
Загляни в душу,
И вся скорбь твоей жизни
Исчезнет без следа.
Мне потребовалось двадцать лет, чтобы понять, что пыталась сказать моя четырнадцатилетняя сестра. Как получилось, что она оказалась единственной, кто понял, что со мной происходит и как это исправить?
Когда я просыпаюсь утром, мне нужно лишь почистить зубы. Не нужно идти в душ, одеваться или краситьсяздесь этого не требуется. Я чищу зубы и выхожу в коридор, ожидая первого звонка. По звонку мы выстраиваемся в очередь за лекарствами. В очереди никто не разговаривает. Молчание устраивает всех. Здесь нет неписаных социальных правил, которых нужно придерживаться. От облегчения мои мышцы расслабляются, плечи опускаются, а дыхание становится более глубоким. Мы принимаем лекарства и отправляемся на групповую терапию. Садимся на заранее расписанные места в круг и смотрим друг на друга. Мы рассказываем свои истории. Если нам не хочется улыбаться, мы не улыбаемся. Мы здесь, потому что устали от улыбок.
Однажды девушка с порезанными руками говорит:
Меня сюда отправила мама. Она не верит ни единому моему слову.
Я смотрю на нее, и мне хочется сказать: «Неужели она по твоим рукам не поняла, что ты говоришь правду? Как я говорила правду в туалете?» К тому моменту, как мы оказались в больнице, родители считали нас бесчувственными лжецами, но все было не так. Мы всегда говорили чистую правду. Мы видели, как все вокруг нас улыбаются и твердят: «У меня все в порядке! У меня все в порядке! У меня все в порядке!» А мы не могли присоединиться к ним в их притворстве. Мы должны были сказать правду: «У меня НЕ ВСЕ в порядке!» Но никто из нас не знал, как справиться с этой правдой, и мы искали другие способы высказать ее. Мы использовали все, что могли найти: наркотики, спиртное, еду, деньги, наши руки, тела других людей. Мы говорили правду своими поступками, а не словами, и вся наша жизнь превратилась в безумие. Но мы просто старались быть честными.
Мою соседку зовут Мэри Маргарет. У нее анорексия. У меня нет возможности общаться с младшей сестрой, и я позволяю Мэри Маргарет на время занять ее место. Мы долго шепчемся по ночам. Однажды, когда уже погасили свет, я рассказываю Мэри о своем прадеде. Он был шахтером в Питтстоне, штат Пенсильвания. Каждое утро моя прабабушка собирала ему коробку с обедом и провожала в шахту. Это была опасная работа, потому что в воздухе шахт содержались смертельные невидимые токсины. Но шахтеры не могли почувствовать эту отраву. И они брали с собой в шахту канарейку в клетке. Канарейка лучше чувствует яды, и она была их спасительницей. Когда уровень токсинов слишком повышался, канарейка переставала петь, и тишина становилась сигналом к тому, чтобы немедленно покинуть шахту. Если шахтеры не успевали выйти достаточно быстро, канарейка погибала, а следом за ней умирали и люди.