И про баскетбол тоже?
Естественно. Он должен написать, что бы его порадовало больше всего, если бы ему разрешили остаться, какие у него увлечения, что он хотел бы предпринять со своими друзьями, как хорошо в Австрии, как ему нравится говорить по-немецки, ходить в школу, кто его любимые учителя, что ему больше всего нравится есть
Спагетти и тирамису, вставил Мануэль.
Да? Окей, тогда скажи ему, пожалуйста, что нам стоит исправить это на венский шницель и кайзершмаррн.
Мануэль засмеялся. Он понял меня, более того, он в принципе уже понял и журналистику, и это в четырнадцать-то лет.
* * *
Во второй половине дня мне позвонил Кунц и взволнованно сообщил, что София Рамбушек с подозрением на воспаление легких слегла в больницу.
Ну, это она немного преувеличила, заметил я.
Что-что?
Она в последнее время слишком много на себя берет.
Да-да. Она уверяла, что у вас, господин Плассек, в случае необходимости всегда найдется история для страницы социального репортажа. То есть вы могли бы подготовить целый разворот?
У нее, наверное, сильный жар, сказал я в шутку.
Что-что?
С людьми, лишенными чувства юмора, да к тому же находящимися в критической ситуации под стрессом, лучше не шутить.
Да, это в самом деле так, я напишу разворот, у меня припасена одна хорошая история.
Очень хорошо. И о чем же она? спросил Кунц.
Этого я и боялся.
Судьба одной семьи, эксклюзивная история, очень трагичная, очень трогательная, очень драматичная, очень жизненная, судьбоносная, так сказать. И трогательная. И эксклюзивная.
Окей, господин Плассек, приступайте, приступайте же! Вы знаете, номер сдаем в семнадцать часов.
Да-да, к семнадцати я управлюсь.
Дай пять
Эсэмэски Махмута и впрямь оказались не для слабонервных. Мальчик рассказывал так волнующе и натурально, что нам даже не пришлось много править. В качестве заголовка мы выбралидля «Дня за днем» однозначно чересчур сложно, но Мануэль настоял на этом«Я больше не хочу спасаться бегством». Рядом мы разместили крупное фото, которое нам предоставил тренер «Торпедо-15». На снимке был сияющий мальчишка с оттопыренными ушами, его несли на плечах ликующие после победы товарищи по командевпереди всех Мануэль. Будь я ответственным политиком и попадись мне на глаза эта история да с этим снимком, у меня было бы только две возможности: либо эта семья останется в Австриилибо я подаю в отставку. Правда, на практике, увы, ни один человек не становится политиком для того, чтобы потом лишиться места из-за четырнадцатилетнего чеченского мальчишки и его родителей, которых тщетные надежды завели на Запад.
Ровно к пяти мы управились, и я был уже на последнем издыхании. Я просто давно отвык от таких перегрузок и, честно признаться, больше не хотел к ним привыкать. Но с тех пор, как я познакомился со своим сыном, я еще никогда не видел его таким оживленным, пламенным, импульсивным и жизнерадостным, и уже одним этим окупались все затраты сил. Мы, без сомнения, переживали звездный час наших отношений, и даже неважно было, что в конце концов выйдет из нашего репортажа. Разочарования тут было не миновать. Ведь Мануэль был уверен, что мы, считай, спасли его друга Махи, что он вскоре появится из своего убежища и спокойно сможет готовиться к предстоящему через две недели важному баскетбольному матчу. Я, к сожалению, знал, что этого не будет. Разве что случится маленькое чудо. А опыт научил меня, что всякий раз, когда надеешься на маленькое чудо, оно гарантированно не происходит.
Как бы то ни было, прощались мы в этот раз исключительно сердечно, ведь Мануэль впервые мог гордиться своим новым «дядей». И я смог применить пару жестов, к которым мне и раньше очень хотелось прибегнуть, я подмигнул ему, прищелкнув языком, и протянул раскрытую ладонь, по которой он с воодушевлением хлопнул своей пятерней. Так, наверное, когда-то начинали все отцы позднего призыва.
Крушение мира
Я уже был на пути к бару Золтана, как позвонил Норберт Кунц и попросил меня зайти к нему в кабинет.
А это обязательно, а то я уже в пути? сказал я.
Да, господин Плассек, это обязательно.
А мы не могли бы это обговорить по телефону?
Нет, господин Плассек, это мы не могли бы обговорить по телефону.
Если он дважды подряд называет меня «господином Плассеком», а в промежутке между этими двумя «господами» задыхается так, как будто ему прямо сейчас без наркоза перерезают горло, это верный признак очень весомого события. И я нехотя поплелся назад в редакцию.
Господин Плассек, поверьте мне, я не испытываю ни малейшего удовольствия от того, что должен вам сейчас сообщить, сказал он, погружаясь в отвратительный кабинетный диван цвета хаки и зажигая сигарету.
А я и не знал, что он куритможет, правда, лишь в исключительных случаях, таких, как этот.
Господин Плассек, мы вынуждены снять с номера ваш завтрашний репортаж.
Да что вы!
К сожалению, репортаж о чеченцах появиться не может. Приказ сверху.
Я инстинктивно глянул вверх, на люстру. В этот момент я был неспособен даже изумиться.
Вы это серьезно?
Можете мне поверить, я все испробовал, чтобы спасти эту историю. Я сражался за ваш репортаж. Потому что я лично считаю его хорошим, удавшимся, очень человечным, очень человечным. То есть это не критика вашей работы, пожалуйста, не воспринимайте это как критику вашей работы. С точки зрения журналистики вы все сделали правильно. Я был даже поражен, как хорошо вы
Примечания
1
Католическое благотворительное заведение для бездомных в Вене. Gruftсклеп (нем.).