Мы казались ей никуда не годными детьми, выросшими в доме из бетона с прочной крышей. С ее точки зрения, у нас не было ни единого полезного умения. Мы ходили по дорогам та тропинка, что вела к нашему дому, не была вымощена, и все-таки она явно выделялась среди грязи. У нас была вода из крана. Мы никогда не нашли бы дорогу домой через пустыню, возвращаясь со стадом с пастбища. Мы даже не могли подоить козу, не получив от нее удара копытом.
Ко мне бабушка испытывала особое презрение. Я боялась насекомых, поэтому в ее глазах была действительно глупым ребенком. К пяти или шести годам ее дочери уже научились всему, что было необходимо для выживания. Я же не умела ничего из этого.
* * *
Мама тоже рассказывала нам разные истории. Она заботилась о домашнем скоте своей семьи и водила стадо через пустыню на безопасные пастбища. Козы были легкой добычей для хищников, а юные девушки для мужчин. Если бы на маму или ее сестер напали, это была бы их вина: они должны были убежать, едва заметив чужого верблюда. А если бы их все же поймали, надо было произнести трижды: «Аллах свидетель, я не хочу ссоры с тобой. Прошу, оставь меня». Быть изнасилованной хуже, чем быть убитой, потому что это запятнало бы честь всей семьи.
Если упоминание Аллаха не помогло, бабушка объяснила дочерям, что нужно забежать мужчине за спину, присесть, сунуть руку ему между ног, сильно сжать яйца и ни за что не отпускать. Мужчина мог бить девушку, пинать ее, но она должна была втянуть голову и терпеть удары, надеясь, что сможет продержаться до тех пор, пока насильник не потеряет сознание. Этот прием называется Qworegoys, и женщины из рода моей бабушки учили ему своих дочерей так же, как учили плести колючие изгороди, чтобы защитить хижину от гиен.
Помню, когда нам с Хавейей было совсем мало лет, однажды в полдень мы наблюдали за тем, как бабушка натирает овечьим жиром длинную плетеную веревку, окунает ее в растительную краску, и та становится жесткой и черной.
Одинокая женщина как овечий жир на солнце, сказала она нам тогда. Кто угодно может подойти и полакомиться им. Не успеешь оглянуться, как муравьи и мошки облепят его со всех сторон и от него останется только пятно на земле.
Бабушка указала на кусок жира, плавившегося на солнце там, где кончалась тень от дерева талал. Он был весь черный от муравьев и гнуса. На долгие годы эта картина стала моим кошмаром.
* * *
В детстве мама всегда была почтительна и покорна. Но пока она росла, мир вокруг изменился. Современная жизнь влекла кочевников в деревни и города, отчего старые традиции уступали место новым. Поэтому, когда маме исполнилось пятнадцать, она ушла из пустыни, покинув родителей, старших сестер и даже сестру-близнеца. Грузовик подвез ее до порта Бербера, там она села на корабль и отправилась по Красному морю на Аравийский полуостров.
Еще раньше точно так же поступила ее старшая сводная сестра Кхадиджа, дочь деда от первой жены. Затем и третья сестра пустилась в путь. Я не знаю, что побудило их к этому шагу, мама редко делилась личными переживаниями. На дворе стояли 1950-е годы, и новая действительность, прокладывая себе дорогу острыми локтями, добралась уже до самых отдаленных уголков Земли. В конце концов, мама была совсем юной и, по-моему, просто не хотела сидеть в пустыне, когда вся молодежь уже укатила в город.
Кхадиджа обосновалась в Адене, центре британских территорий на Ближнем Востоке, и мама поехала к ней. Там она нанялась горничной к англичанке, научилась пользоваться ванной, стульями, вилкой и зубной щеткой. Маме так нравились строгие ритуалы чистка, уборка, глажка и изысканное убранство оседлой жизни, что она относилась к ним с еще большим вниманием, чем хозяйка дома.
Хотя в городе мама жила одна, без родительского присмотра, она вела себя в высшей степени целомудренно, раз и навсегда решив не давать повода для слухов. Аша Артан никогда не садилась в такси или автобус, опасаясь оказаться рядом с незнакомцами. Она сторонилась сомалийских мужчин, которые жевали кат, и девушек, которые заваривали им чай и хихикали, наблюдая за тем, как маленькие толстые листочки вызывают у этих мужчин эйфорию. Вместе с тем именно в Адене мама научилась молиться так, как подобает правоверной мусульманке.
Жизнь в пустыне почти не оставляла времени для молитв. К тому же кочевники этого и не требовали от своих женщин. Только мужчины пять раз в день расстилали молитвенные коврики и обращали взоры к Мекке, читая отрывки из Корана. Но здесь, на Аравийском полуострове, где Аллах явил Откровение Пророку Мухаммеду, мама научилась обряду омовения и узнала, как покрывать себя плотной тканью и молиться стоя, сидя, простершись на земле, поворачиваясь направо и налево: танец покорности Аллаху.
В пустыне женщины не покрывали себя. Они работали, а это трудно делать в чадре. Когда бабушка пасла скот и готовила, она заворачивалась в длинную грубую ткань, goh, оставляя руки, шею и волосы открытыми. В те времена мужчины часто присутствовали при кормлении детей грудью. И если они и возбуждались при виде нескольких сантиметров обнаженной женской плоти, то никогда этого не показывали.
В Адене у мамы не было защитника ни отца, ни брата. На улице мужчины пожирали ее глазами, приставали к ней. Поэтому, выходя из дома, она, как и арабские женщины, стала надевать длинное черное покрывало с узкой прорезью для глаз. Чадра защищала ее от мужского вожделения и спасала от брезгливости, которую вызывали в ней нескромные взгляды. Покрывало стало символом ее веры. Чтобы угодить Господу, нужно вести себя скромно, а Аша Артан хотела быть самой чистой, самой непорочной женщиной в городе.
* * *
Однажды дедушка Артан приехал в Аден и сказал матери, что у него попросили ее руки и он дал согласие. Маме было тогда восемнадцать лет; она не могла перечить отцу, поэтому промолчала. Молчание невесты достойный ответ на предложение, означающий благородное согласие.
Так мама вышла замуж за человека по имени Ахмед, хотя невзлюбила его с первого взгляда: он был слишком низкорослым и темнокожим, к тому же курил, а для нее это было все равно что жевать кат. Ахмед принадлежал к клану Дарод, как и она сама, и к ее же субклану Харти. Только, в отличие от нее, он был не из кочевников Дхулбаханте, а из торговцев Версенгели, поэтому, несмотря на все его богатство, мама смотрела на него свысока.
Этот Версенгели перевез маму в Кувейт, где она стала хозяйкой большого дома с кафельным полом, водопроводом и электричеством. Первым делом мама уволила всех служанок: никто не мог содержать дом в такой чистоте, какой хотелось Аше Артан. Затем она принялась создавать образцовое хозяйство. Когда у нее родился мальчик, она назвала его Мухаммедом, в честь Пророка, достойное имя для старшего сына.
А когда дедушка, к тому времени уже пожилой человек, умер, мама совершила нечто невообразимое: она сказала мужу, что хочет развода.
Конечно, по мусульманским законам она не могла уйти от него. Это допускалось только в двух случаях если муж импотент или оставил жену без средств к существованию. Все члены ее клана в Кувейте говорили, что ее решение смешно. Ахмед богат и, хотя мог позволить себе нескольких жен, все же приходит каждую ночь к ней. Чего ей еще нужно? Если она разведется, то будет никому не нужна, ведь она уже не девственница. К тому же, убеждали они, пойдут разговоры о том, что она теперь не baari.
Женщина baari словно благочестивая рабыня. Она почитает семью мужа и кормит ее без единого вопроса или упрека. Никогда не жалуется и ничего не просит. Сильна в том, что делает, но всегда склоняет голову. Если муж свиреп с ней, если бьет и насилует, если решит привести в дом еще одну жену, она лишь опускает глаза и скрывает слезы. И работает упорно, безупречно. Она преданная, приветливая, хорошо обученная трудовая лошадка. Вот что значит быть baari.
Если вы сомалийская женщина, то должны постоянно напоминать себе о том, что Господь справедливый и всеведущий наградит вас после смерти. Пока же все, кто знает о вашем терпении и стойкости, будут хвалить ваших родителей за то, что они воспитали такую прекрасную дочь. Ваши братья преисполнятся благодарности за то, что вы храните честь семьи. Они станут хвалиться перед знакомыми вашим героическим смирением. И возможно, когда-нибудь семья вашего мужа оценит вашу покорность, а муж отнесется к вам как к человеческому существу.
Если, стараясь быть baari, вы испытываете скорбь, унижение, усталость или чувство, что вас бесконечно используют, скройте это. Если вам хочется любви и комфорта молча молите Аллаха о том, чтобы ваш муж стал терпимее. В молитве ваша сила. Матери кочевников должны стремиться передать дочерям это умение, названное baari.
Долгие годы мама была идеальна. О ее целомудрии ходили легенды, хозяйство она вела безупречно. Отчасти это было у нее в крови: Аша Артан находила утешение в четких правилах и абсолютной уверенности в том, что, если будет вести себя смиренно, попадет в рай. Хотя, наверное, она боялась ослушаться отца и навлечь на себя его проклятие. Отцовское проклятие самое страшное, что может случиться, это прямая дорога в ад.
Но после его смерти Аша Артан восстала против мужа, обрушив на него все презрение, которое копила в себе долгие годы. Она перестала разговаривать с ним. В конце концов муж решил дать ей развод. Судья клана в Кувейте разрешил ей оставить при себе сына на семь лет. Когда Мухаммеду исполнится десять, он переедет к отцу, а пока маме позволили воспитывать малыша одной.
* * *
Когда мама была маленькой, Сомали еще не существовало. Хотя все кланы говорили на одном языке, пусть и на разных диалектах, в основном они жили и воспринимали себя обособленно. Территория нынешней Республики Сомали была тогда поделена на две части между британцами и итальянцами. В 1960 году колонизаторы покинули страну, оставив после себя совершенно новое, независимое государство. Так родилась единая нация.
В Сомали были демократия, президент, флаг, армия, даже собственная валюта: светло-коричневые банкноты с красивыми изображениями домашних животных и людей, работающих в полях, ничего общего с тем, что мама видела в своей жизни. Те, кто привык жить в деревнях, стали стекаться в столицу нового государства, которую колонизаторы назвали Могадишо. Им кружила голову идея создания единой нации, великой и могущественной. Столько прекрасных надежд затем обратилось в прах, сколько было распрей между кланами, коррупции и жестокости, захлестнувших Сомали, да и почти всю Африку. Но мама не знала, что ждало ее в будущем. Как и многие другие, она собрала пожитки: все, что муж подарил на свадьбу, и вместе с сыном вернулась в Сомали, в Могадишо, где она никогда раньше не была.
Всю оставшуюся жизнь бабушка бранила маму за это решение. Могадишо стоял не на землях Дарод. И даже не на землях Исак. Он находился в глубине земель Хавийе клана, к которому моя мать не принадлежала. Бабушка всегда говорила, что это, наверное, бывший муж проклял маму, вот почему она совершила такой безрассудный поступок. Или джинн вырвался на свободу от того, что мама открыто пренебрегла браком, устроенным ее отцом. Бабушка ненавидела дома из бетона, узкие улицы Могадишо, ей не хватало открытого пространства, горизонта и чувства, что ее семья в безопасности, как это было на севере, в землях Дарод. Но мама вновь порвала с традициями предков. И вновь последовала за сводной сестрой Кхадиджей Артан, которая поселилась в Могадишо вместе с мужем.
Кхадиджа была яркой женщиной, такой же высокой и стройной, как моя мать, с аккуратными, чуть заостренными чертами лица, соколиным взором и властными манерами. Ее голос был сильным, а жесты изящными. Бабушка терпеть ее не могла. Кхадиджа была уверенной в себе, носила длинные платья европейского покроя, которые доходили до щиколоток и сидели по фигуре. Иногда на ней можно было увидеть традиционный деревенский goh или городской наряд dirha, но не из простого хлопка, а из самых изысканных тканей шелка или шифона. И драпировала она их так, что другие женщины рядом с ней казались неуклюжими. Кхадиджа зачесывала волосы наверх и убирала под тюрбан. Она придерживалась современных взглядов, ратовала за независимость, увлекалась политикой и участвовала в ночных уличных дискуссиях.
Кхадиджа была замужем (и ее брак был удачным), но она не могла иметь детей. Горькая участь. Злые языки болтали, что это из-за того, что она ведьма. Бабушка бормотала, что это проклятие за непокорность и своенравие. Но если проклятие и существовало, Кхадидже удавалось его не замечать.
Она посоветовала маме купить участок земли напротив компании, занимавшейся грузоперевозками, которой владел старший сын ее мужа от предыдущей жены. Это было неподалеку, в новом районе, и теперь, когда Могадишо стал столицей, люди из клана Дарод стали потихоньку перебираться туда. В Ходене было заметно чище, чем в центре города, где элегантные старинные итальянские здания стояли на грязных людных улицах. Дороги в новом районе были немощеными, не во всех домах было электричество у нас оно так и не появилось. Но мама купила участок. Она переехала к Кхадидже и стала планировать, как построит собственный дом.
Строительство продвигалось скачками, по мере появления материалов. В доме было всего две большие комнаты со стенами из шлакобетонных блоков и цементным полом. Площадку перед главным входом тоже зацементировали, а все остальное было покрыто песком. Дом строили очень долго. Когда он наконец был готов, его выкрасили в белый цвет. Только двери и ставни сделали зелеными мама считала, что приличная мусульманская дверь должна быть именно такой. Кухню с жаровней обустроили на улице, под навесом, рядом с высоким деревом талал, в тени которого можно было постелить циновку в жаркий полдень.
Кхадиджа вечно была занята: распоряжалась судьбами других людей и устраивала свадьбы. А мама была совсем юной и не знала, что делать: работать ей не подобало. Тогда Кхадиджа предложила Аше чаще оставлять маленького Мухаммеда с ней и выбираться куда-нибудь, например записаться на курсы чтения и письма. Молодой человек по имени Хирси Маган, недавно вернувшийся из американского университета, преподавал простым людям в Могадишо основы грамотности.
Этот молодой человек и стал моим отцом. В детстве он был для меня кем-то вроде героя сказок, лишь чуть-чуть реальнее, чем бабушкины ведьмы и оборотни. Старшая сестра отца, тетя Хаво Маган, приходила к нам в гости и рассказывала истории о нем, о его детстве и юности в северной пустыне. Их отец, Маган, был легендарным воином. Его имя означало «Защитник» или, точнее, «Защитник тех, кого завоевал». Маган был из субклана Осман Махамуд, ветви клана Дарод, которая всегда отстаивала право завоевывать народы и править ими. Маган сражался на стороне короля Бокора, правителя земель Мачертен. Позднее, около 1890 года, он заключил союз с соперником Бокора, Кенаидиидом, который был младше и сильнее жаждал военных побед и власти. (Бокор, Маган и Кенаидиид были двоюродными братьями.)
Кенаидиид и Маган повели свои войска через южные земли Сенаг и Мудуг, где жили менее значительные кланы, в том числе многие Хавийе мирные люди, в основном земледельцы, у которых даже не было армии. Маган презирал их. Есть предание о том, как однажды он велел жителям деревни Хавийе выложить круг из камней, а потом загнал их туда, как скот, и убил. После чего приказал своим воинам взять женщин и поселиться там, в землях Хавийе, на севере Могадишо. По словам бабушки, Хавийе из Мудуг никогда не забудут имя Магана.
Отец вырос в северной пустыне. Он был сыном последней, самой младшей жены Магана. Ей было двенадцать или тринадцать, когда она вышла за воина-старца семидесяти лет. Хирси был младшим сыном Магана, и тот в нем души не чаял. После смерти Магана опеку над ним взяли старшие братья, к тому времени у некоторых из них уже были внуки. Отец научился ездить верхом чуть ли не раньше, чем ходить.
Сыновья Магана были богатыми и могущественными торговцами и воинами. Отец вырос в довольстве и стал сильным, уверенным в себе, но избалованным юношей. Он подружился с Османом Юсуф Кенаидиидом, внуком того Кенаидиида, которому служил его отец. Маган всегда насмехался над этим тихим человеком, прикрывавшим рот куском ткани, ибо слова нельзя растрачивать впустую, они должны быть итогом долгих размышлений.
Красноречие, использование изысканных языковых оборотов высоко ценится в Сомали. Произведения великих поэтов восхваляют и учат наизусть даже вдали от их родных деревень, порой передавая из поколения в поколение. Но мало кто из поэтов или других сомалийцев за всю жизнь написал хоть слово на родном языке. Школ, которые оставили после себя колонизаторы, не хватало, чтобы дать образование всему населению страны, которое исчислялось уже миллионами.