Побежала Александра, и он с ней рядом. Она места эти хорошо знает. И знает, что если через лесок этот, то быстрее будет. Напрямик, не по дороге. Лесок-то узенький, минут за сорок можно вширь его перейти. Это там, назадлеса широкие, заблудиться можно. А этот нет, его Саша не боится. С Надей тут часто грибы искали и ягоды.
Вот и Боровичи и машина огромная. Для неё, для девочкигигант, а не машина. И людей толпа. Шум, толкотня. Нет очереди, все как попало стоят, руки тянут. Онамеж ног, мелкая, ведь.
Дяденька! Дяденька, дай ещё. Это мальчишка из Боровичей. Видела его Саша уже. Рыжий, с веснушками. Один кусок уже держит, ещё просит.
Не могу, малявка, прости! Седой мужчина отвечает. Он в кузове стоит и куски всем передаёт. По одному в руки. Кому большой кусок, кому поменьшевсё от карточек зависит. По сто грамм на человека.
И она тут же, ручонки свои тянет, с карточками. Только ж кто её увидит, за взрослыми? А надо, надо, чтоб увидели, иначе маменька плакать снова будет! И Наденьке, Наденьке может, масло это поможет.
И он всё, что может, сейчас делаетчтоб расступились от его Сашеньки все, хоть немного в сторону. И чтоб Седой на неё взгляд свой опустил. Получилось. Седой к ней спрыгнул из кузова.
Давай, говорит, свои карточки. Сколько вас?
Трое: я, Наденька и мама. Из Жоведя мы.
Она говорит, а он проверяет, что в карточках записано.
Что ж ты, милая, сюда-то сама бежала? Что ж мать послала тебя одну! Мы завтра и к вам заехали бы!
Нельзя завтра! Наденьке сегодня нужнозаболела она.
А ручонки дрожат и боится мелкая, что не дадут. Что карточки он взял уже у неё, а маслоне даст. И холодно ещё, от холода тоже дрожит. Седой её по головушке русой погладил, потрепал. И слёзы у него, войну прошедшего, от вида этой девчушки на глаза навернулись: «Про Наденьку думает, не про себя!» Жалкая такая, худая. Он в кузов снова, товарищу своему карточки передал, а ейкусок, за которым стояла, за которым бежала.
Александра кусок тот схватила и бегом домой, опять через лесок, чтоб быстрее. Чтоб масло не растаяло. От тепла рук её, замёрзших, не растаяло. Бежит, к груди его жмёт, а самой так есть хочется! Она утром только хлеба кусок с мамой съела, и с сестрой. А потом ждала их, оставшийся хлеб не трогала. Ждала, чтоб вместе они снова вечером ели. Терпела. Живот болел, а она терпела. А сейчас терпеть уже сил нет, так есть хочется. И веток не замечает, об которые спотыкается, потому что мысли все о куске этом. Упала, но не выронила. Смотрит на него, а в голове: «Не могу больше! Тут же и моя часть есть! Мама же не отругает, если я свою часть сейчас съем!»