Я почувствовал себя неуютно: мне хотелось защитить Барта, позволив ему сохранить его единственного друга, но, с другой стороны, я никак не мог сказать маме, что та женщина называет себя бабушкой Барта.
Не беспокойся насчет Барта, мама, сказал я. Продолжай заниматься с Синди. Она забавная девчонка, наверное, и ты такой была.
Она улыбнулась и поцеловала меня в щеку:
Если мои глаза меня не подводят, то есть еще одна забавная девчонка, которой ты восхищаешься.
Я вспыхнул. Я и в самом деле не мог не восхищаться Мелоди Ришарм. Она была безумно мила: с волосами еще светлее, чем у мамы, но с такими же мягкими, сияющими голубыми глазами. Мне кажется, я не смогу влюбиться в девушку, у которой не голубые глаза. Как раз в этот момент Мелоди выпорхнула к машине своего отца, и я снова залюбовался ею. Как незаметно девчонки превращаются в девушек! Я никак не мог поймать того момента, когда вдруг из плоскогрудой девочки расцветает обольстительная, с манящими губами и тонкой талией девушка.
Когда мы приехали домой, мама послала меня за Бартом:
Если он все еще на том дворе, скажи мне. Я бы не хотела, чтобы мои дети беспокоили старую отшельницу, хотя, видит бог, мне бы не хотелось, чтобы и она беспокоила меня, влезая на эту лестницу.
После длительных поисков я наконец нашел Барта в старом сарае, который в прежние времена называли флигелем для экипажей. Теперь там стояли пустые стойла, и в одном из них на грязном сене возлежал Барт. Я не поверил своим глазам: рядом с ним резвился щенок сенбернара. Он был ростом с Барта. Но я сразу понял, что это всего лишь щенок, потому что он уморительно, по-щенячьи взбрыкивал и повизгивал.
В руках у Барта был кнут. Он бросил его наземь и закричал:
Перестань прыгать, Эппл! Пони перепрыгивают только через барьеры. Поэтому ешь-ка лучше сено, а то завтра я не дам тебе свежего.
Барт! тихо позвал я, перегнувшись через стенку, и улыбнулся, когда он подпрыгнул. Собаки не едят сено.
Уходи! Убирайся! Он вспыхнул глазами и лицом. Тебе здесь нечего делать!
Тебе тоже!
Уходи отсюда, почти прорыдал Барт, швыряя кнут и хватая в охапку огромного щенка. Это моя собака; это вовсе не собака, а пони; я учу ее быть и щенком, и пони. И не смейся, и не вздумай назвать меня сумасшедшим.
У меня комок встал в горле от жалости к нему.
Я и не думаю, что ты сумасшедший.
Мне действительно было неудобно, что у меня всегда лучше получалось с животными, чем у него. Было такое впечатление, будто все они знали, что он станет наступать им на хвосты и спотыкаться о них. Честно говоря, и я бы не чувствовал себя в безопасности, лежа на полу, когда поблизости был Барт.
Кто подарил тебе щенка?
Бабушка, гордо ответил Барт. Она любит меня, Джори, даже больше, чем мама. И уж точно больше, чем твоя старая мадам Мариша любит тебя!
Так всегда: как только я по-человечески отнесусь к нему, как он вознаградит меня оплеухой, чтобы пожалеть о том, что был с ним добрым.
Я не стал гладить щенка, хотя он подлизывался ко мне. Я оставил Барта с его собственностью: может быть, он наконец успокоится.
Когда мы шли домой, Барт счастливо улыбался.
Ты не сердишься на меня? спросил он.
Конечно нет.
Ты не скажешь маме и папе? Пожалуйста, это очень важно: ничего им не говори.
Я не любил ничего скрывать от родителей, но Барт так просил, и потом, что плохого, если старая дама дала Барту несколько подарков и щенка в придачу? Это сделало его счастливым, и он чувствует, что его любят.
В кухне Эмма кормила Синди с ложечки. Синди была разодета мамой в голубые панталончики и белую кофточку с вышивкой. Мама сама сделала эту вышивку. Волосы Синди были тщательно расчесаны, и на макушке голубой лентой был подвязан хвостик. Она была такая чистенькая, хорошенькая, что хотелось обнять ее, но я только улыбнулся. Я хорошо знал, что демонстрировать свои чувства при ревнивом Барте нельзя. Странно, но Синди очень полюбила именно Барта. Может быть, оттого, что он был немногим старше ее.
Мой братец с размаху бросился в кресло, так что оно едва не перевернулось. Эмма нахмурилась и сказала:
Пойди вымой руки и лицо, Барт, если хочешь обедать за моим столом.
Это не твой стол!
И Барт пошел в ванную. По пути он специально вытер грязные руки о стены, чтобы оставить следы.
Барт! Прекрати пачкать стены! строго сказала Эмма.
Не ее стены, пробормотал Барт.
Он мыл руки целую вечность, а когда пришел, то вымытыми оказались лишь ладони. Он с отвращением взглянул на сэндвичи и суп, приготовленный Эммой.
Ешь, Барт, или ты совсем истаешь, сказала Эмма.
Я уже съел две тарелки овощного супа и доедал второй сэндвич, а Барт едва сжевал половину сэндвича и не притронулся к супу вообще.
Как вам нравится ваша сестренка? спросила Эмма, вытирая Синди рот и снимая с нее испачканную салфетку. Разве она не куколка?
Она очень хорошенькая, ответил я.
Синди никакая нам не сестренка! взвился Барт. Просто слюнявая малышка, которую никто, кроме мамы, не желал!
Бартоломью Уинслоу, строго проговорила Эмма, не смей больше говорить в таком тоне. Синдичудесная девочка, и она так похожа на вашу маму, будто действительно ее дочь.
Барт продолжал хмуриться на Синди, на меня, на Эмму, даже на стену.
Ненавижу белые волосы и красные губы, вечно мокрые, пробормотал он и высунул язык, отчего Синди засмеялась. Если бы мама так не кружилась вокруг нее, не завивала ей волосы и не покупала бы ей новые вещи, она была бы уродкой.
Наша Синди никогда не будет уродкой, проговорила с восхищением Эмма.
Она поцеловала Синди, и Барт еще сильнее нахмурился.
Я со страхом ждал, что еще вытворит Барт. Каждое утро я просыпался и думал о своем брате, который становился все более и более странным. А я любил его, я любил и родителей, и даже Синди. Я знал, что надо защитить всех от грозящей нам напасти, но от чего?
Этого я не знал и даже не мог предполагать.
Подменыш
Черт побери Джори и Эмму, думал я, пробираясь по Аризонской пустыне. Хорошо еще, что меня любит бабушка и любит Эппл, а то бы мне было совсем тоскливо. Вот она стоит, моя дама в черном, раскинув руки в ожидании: меня будут целовать и обнимать гораздо горячее, чем Синди.
Она предложила мне тарелку супа. Он был такой вкусный, с сыром.
Почему я не могу сказать родителям, как я люблю тебя и как ты любишь меня? Это было бы прекрасно.
Я не сказал ей, что не верю, будто она на самом деле моя бабушка, а просто думаю, что она хотела угодить мне. Вот и сказала так. Все равно она мне родная, а в семье все должны любить друг друга. Только незнакомые не любят.
Она молча показала мне новый подарокгрузовик. Вся радость будто слетела с нее от моего вопроса.
Твои родители ненавидят меня, Барт, едва слышно прошептала она. Не говори им ничего. Пожалуйста, храни наш секрет.
Мои глаза округлились от изумления:
Ты что, была с ними знакома?
Да, давным-давно, когда они были еще молодыми.
Вот это да!
А что такого ты сделала, что они тебя ненавидят?
Сама ненависть не была мне удивительна: я считал, что меня тоже все ненавидят.
Бабушка прикоснулась ко мне рукой:
Барт, иногда даже взрослые совершают непростительные ошибки. Я за свою ошибку дорого заплатила. Каждую ночь я молю Бога о прощении, я мысленно молю своих детей о прощении. Я не нахожу себе места, когда гляжу на себя в зеркало, поэтому я прячу от всех свое лицо; я нарочно сижу в таких неудобных креслах, чтобы ни на минуту не забывать о зле, которое я причинила тем, кого любила больше всех.
А куда делись твои дети?
Разве ты не помнишь? расплакалась она. Они убежали от меня. Барт, мне так тяжко вспоминать это. Никогда не убегай от своих родителей, Барт.
Я и не хочу. Мир слишком большой. Слишком страшный. Я хочу остаться там, где тепло и безопасно. Я подбежал к ней, обнял; потом начал играть с новым грузовикоми тут в комнату вошел, хромая, Джон Эймос и взглянул на нас очень злобным взглядом.
Мадам! Вы испортите ребенка, потакая каждому его желанию. Следовало бы вам знать это.
Джон, высокомерно проговорила она, не смей больше входить ко мне без стука, оставайся в своей комнате.
Властная. Оказывается, моя бабушка властная. Я усмехнулся вслед Джону Эймосу, который удалился, бормоча себе под нос, что она не предоставила ему никакой комнаты, а также достойного его положения. Я забыл о нем сейчас же, как только он вышел. Я слишком был занят новым грузовиком и тем, как и почему он работает. Но мое любопытство всегда заканчивалось плачевно: менее чем через час грузовик был разломан на части.
Бабушка молча вздохнула и печально посмотрела на несчастный грузовик.
* * *
Длинные летние дни проходили в нравоучениях Джона Эймоса о том, как стать таким же сильным и внушающим страх, как Малькольм, как накопить столько мудрости и коварства. Меня зачаровывала сама внешность Джона: его шаркающая походка, его костлявые ноги, его свистящее дыхание и шипящая речь, его тонкие усы и лысая голова, на которой рос один-единственный белый волос. Однажды мне захотелось выдернуть его.
Между ними с бабушкой были какие-то странные отношения. Она была хозяйкой; она не любила его и могла бы выгнать, но почему-то терпела.
Мне было хорошо между ними двоими; с одной стороныбабушка с ее подарками, поцелуями и ласками; с другойДжон Эймос, который учил меня тому, как стать сильным, властным и управлять женщинами. Теперь, когда меня любили, невзирая на мою неуклюжесть и злость, я начинал ощущать ту особую магию отношений, которая существовала между Джори и мамой. Временами мне начинало казаться, что я чувствую музыку закатов. Мне чудилось, что лимонное деревце у нас в саду тихонько поет. У меня был Эппл, мой щенок-пони. И, кроме того, впереди меня ждал мой день рождения и Диснейленд.
Теперь, когда я готовился стать таким же умным, как Малькольм, я начал искать пути сохранить любовь Эппла, пока я буду отсутствовать целых три недели. Я думал об этом по ночам, не спал. Я думал об этом днем. Кто начнет кормить Эппла и красть его любовь ко мне? Кто?
Я подошел к персиковому дереву и проверил, не дало ли оно корней? Оно должно было приняться, но не принялось. Потом я подошел к посеянному мной цветному горошку: глупые семена просто лежали и ничегошеньки не делали.
Проклятие. Я был проклят. Я кинул взгляд на часть парка, за которой ухаживал Джори: все было в цветении. Несправедливо. Даже цветы не хотят у меня расти. Я на коленях прополз туда, где цвели мальвы Джори. По пути я переломал петунии, размазал по земле портулак. Что бы сделал Малькольм, если бы он был на моем месте? Он бы сорвал все цветы Джори, пальцами проделал на своем участке дырки и воткнул туда цветы.
Одну за другой я втыкал в дырки мальвы. Они не слушались и поникали, но я положил их друг на другавот и моя часть сада в цветении. Умный, хитрый и коварный.
Я посмотрел на испачканные колени и вспомнил, что порвал сегодня свои штаны о домик Клевера, который начал строить. Я хотел таким способом извиниться перед ним за то, что так часто наступал на него. Вот и он, лежит на веранде и вполглаза смотрит за мной, опасаясь. Меня он больше не интересует. Когда-то я хотел его любви, но теперь у меня собака получше.
Начали кусаться комары. Я потер глаза, не заботясь о том, что они были запачканы жиром после торчания в папиной мастерской в гараже. Эмме не понравится моя испачканная белая майка, и мама наверняка откажется чинить порванное. Я закусил губу.
Субботыдля отдыха и развлечений, но у меня не было развлечений. Не было хобби, как у Джори. Я не рожден для балета, а только для того, чтобы получать синяки и пачкаться.
У мамы есть Синди. У папыпациенты. Эмма увлечена готовкой и уборкой; никому нет до меня дела. Я с ненавистью взглянул на Клевера.
У меня собака лучше, чем ты! прокричал я ему.
Клевер испуганно залез под стул.
Ты всего-навсего малый французский пудель! продолжал орать я. Ты не умеешь спасать людей из-под снега! Ты не умеешь есть сено и ходить под седлом!
Я каждый день подмешивал Эпплу в пищу все больше сена, чтобы он полюбил сено больше, чем мясо.
Клевер устыдился. Он поглубже залез под стул и посмотрел на меня грустным взглядом, который так действовал мне на нервы. Эппл не глядел такими грустными глазами.
Я вздохнул, встал, отряхнул колени и руки. Надо навестить Эппла. По пути я отвлекся на отработку текстуры стены. Я поднял камень и начал лупить им по стене, стараясь выбить из нее как можно больше камней.
Черт, а что, если эта стена тянется до самого Китая? Может, это она сдерживает монгольские орды? Интересно, кто такие монголы? Большие обезьяны? Название вполне обезьяньезлобные большие обезьяны, которые едят людей. Как хорошо было бы стать Кинг-Конгом, чтобы огромной своей лапой раздавить всмятку все, что я ненавижу.
Тогда бы я первым делом раздавил всех учителей, потом все школы, потом все церкви. Малькольм почитал Бога, и я не хотел, чтобы Бог меня покарал. Я бы снял звезды с неба и приклеил их на свои пальцы, чтобы они сияли, как перстни моей бабушки. А на голову я надену луну. Я бы схватил небоскреб, вроде Эмпайр-стейт-билдинг, и запустил бы им в солнце, чтобы оно выкатилось из нашей вселенной! Тогда все станет черным-черно. Будет вечная ночь. А этокак стать слепым или мертвым.
Барт, позвал меня кто-то.
Я подскочил.
Уйди! приказал я.
Я хочу развлекаться один. Что она там высматривает опять с этой лестницы? Шпионит за мной?
Барт, сказала она. Эппл ждет тебя: его надо покормить и напоить. Ты же обещал, что будешь хорошим хозяином. Когда животное доверилось тебе, это ко многому обязывает.
Сегодня ее глаза не были закрыты вуалью; только нос и рот.
Я хочу ковбойские ботинки, новое ковбойское кожаное седло, только не фальшивое, кожаные штаны, шляпу и бобы, чтобы их готовить на костре.
Барт, что это ты там выкопал? спросила она, потому что я сидел на земле и ковырял палкой.
Фу что это? Какой-то скелет. А где же шерсть? И мягкие белые ушки?
Я задрожал, потому что узнал, кто это.
Это тигр. Я был здесь ночью в пижаме, и он напал на меня из темноты. Он зарычал и бросился на меня. Хотел меня съесть. Я схватил ружье ика-ак садану ему между глаз!
Молчание. Молчитзначит не верит мне. Потом с глубокой жалостью она заговорила:
Барт, это скелет не тигра. Я вижу клочок шерсти. Неужели это мой котенок? Тот уличный котенок, которого я взяла в дом? Барт, зачем ты убил моего котенка?
Не-ет! прокричал я. Я не убивал котенка! Я не сделаю этого! Я люблю кисок. Это тигр, просто небольшой. Его кости хранятся здесь давно, может, еще с тех пор, когда я не родился.
Да, кости и в самом деле были похожи на кости котенка. Я потер глаза, чтобы она не видела моих слез.
Малькольм не заплакал бы. Он был бы крепок. Я не знал, что делать. Старый Джон Эймос велел мне быть похожим на Малькольма и ненавидеть женщин.
Я решил, что лучше быть Малькольмом, чем Кинг-Конгом, Тарзаном или даже Суперменом; быть Малькольмом лучше всего, потому что у меня есть его книга, в которой он учит, как жить правильно.
Барт, уже поздно. Эппл голоден и ждет тебя.
Я так устал, так устал
Иду, слабо проговорил я.
Как странно, что устаешь, играя старика, словно сам старик. Не хочу больше быть старым, лучше снова быть мальчиком. Старики не веселятся, они только делают деньги и работают.
Кругом туман. Даже лето не такое жаркое, когда ты старый.
Мама, мама, где ты? Почему ты не придешь ко мне, когда ты мне так нужна? Почему ты мне не отвечаешь? Или ты совсем не любишь меня, мама? Мама, почему ты не поможешь мне?
Я пытался обдумать все это. Мысли мои заплетались. Но я нашел ответ. Никто и не может любить меня, потому что яне отсюда. И не оттуда. Яниоткуда.
Часть вторая
Сказки ненависти
Я проглотил бекон, съел без остатка яичницу с луком и третий по счету кусок пирога, пока Барт все жевал и жевал уныло, точно у него вовсе не было зубов. Пирог, ждущий его на тарелке, давно остыл, а Барт цедил апельсиновый сок с таким отвращением, будто это был яд. У старика на смертном одре и то лучший аппетит.
Барт бросил на меня враждебный взгляд и перевел его на маму. Я не мог понять: он так любит еекак он может и ненавидеть одновременно?
С ним происходило что-то странное. Раньше он был застенчивым, замкнутым мальчиком. Но постепенно превращался во все более агрессивного, жестокого и подозрительного мальчика. Теперь он и на папу глядел так, будто тот совершил невесть что. Но его ненависть к маме неприкрыта и непонятна.