Ситуация торопила и от этого обстановка постепенно приобретала характер катастрофы. Затопленный подвал четырёхподъездной высотки уже сравнялся по своему составу атмосферы с нижележащей толщей воды. Обжигающая влажная взвесь набирала плотность с каждой минутой.
Стас под своей рубахой был мокрый, как застигнутая в мышеловке мышь. Все они телогрейки давно скинули. С лица мужиков потоками стекала смешанная с солёным потом жижа. «Самый наихудший вариант сауны, какой только можно придумать!», проволоклась, словно патока, во взопревшем мозгу Стаса мысль.
Развинченная и разобранная на части задвижка лежала рядом на коробе, а слесаря, с опаской смотрели в чёрный провал её корпуса. Там, отливающий свинцовым блеском при свете фонаря стремительно несся стержень горячей струи.
Ну, что? Как будем доставать «щёки»? саркастически вопросил Лёха. И, ни от кого не дожидаясь ответа, сказал:
По очереди. Сунул руку, схватил, вытащил. Не успел, очередь следующего. И так, пока не вытащим, понятно?
Бывший «прапор» в критической ситуации вспомнил свои армейские навыки отдавать приказы, а потому категоричность его слов никем не была оспорена. Но Виктор, не желая идти ни у кого на поводу, уточнил:
Вот с тебя и начнём!
Лёха зыркнул на него, но ничего не сказав, нагнулся над задвижкой:
Ети его мать всё это! Хорошо, я первый полезу! А вы, мужики, найдите какую-нибудь ёмкость и наберите в неё водички похолоднее. Ну-ка, дай мне асбестовую тряпку из сумки!
Последнее было обращено к Стасу, но он не стал сейчас становиться в позу от приказной безаппеляционности Лёхи. Молча порывшись во внутренностях его брезентовой торбы, вытащил кусок асбестового полотна, который Лёха использовал как изолирующую прокладку во время сварочных работ.
Замотав всю руку до локтя и оставив только кончики пальцев, Лёха проверил их на свободу движений, пошевелив ими. Потом, как-то утробно ухнув, обрушил свою руку в залитое семидесятиградусной водой чрево корпуса задвижки.
Секунд пятнадцать он оставался там, затем выдернув её, тут же погрузил по локоть в бумажный мешок из-под цемента, наполненный до краёв холодной водой. Пока Виктор со Стасом держали мешок, Лёха, морщась от боли, выдохнул:
«Щёки» на самом дне валяются! Еле одну ухватил, но не удержал. Они ещё горячее, блин, чем вода!
Виктор, ни слова не говоря, передав мешок Витьке-маленькому, снял с руки Лёхи асбест. Примотав его к руке, сказал:
Тащите мешок поближе к задвижке.
Он сунул руку в придвинутый мешок и с минуту держал её там. Потом, примерившись, выдернул её из мешка и точно также, как и Алексей, с размаху погрузил в задвижку. «У, бля!», скрипнув зубами, резюмировал он своё пребывание в кипятке. Через несколько секунд выдернул руку с зажатой в неё «щекой». Выронив железку, Виктор стремительно засунул руку в холодную воду и протяжно отдуваясь, содрал асбестовую тряпку.
Протянув её Стасу, он сказал:
Делай также, и всё будет в норме. Вторую затащило чуть-чуть в трубу по ходу, но ухватить её можно сразу же. Не зевай!
Когда рука Стаса оказалась внутри задвижки, ему показалось, что по его руке разом прошлась огненная волна. Сразу же запульсировавшие пальцы потеряли чувствительность. Только какими-то остатками осязания Стас, наткнувшись на тяжёлую латунную «щёку» смог ухватить её. Собрав последние остатки воли, он вырвал руку из адского котла. Вырвавшись из пальцев, «щёка» исчезла во тьме плещущейся внизу воды. Через мгновение Стас, сорвав тряпку с погруженной в холодную воду руки, стал нянчить её, словно младенца.
Пока удалая тройка, словно сказочный Иван, окунали в купели свои руки, Витя-маленький споро приладил на шток новые «щёки». Собрав задвижку, он перекрыл воду.
Тишина резко ударила по ушам. Было только слышно где-то в тёмной глубине подвала журчанье стекающей воды. Мужики. ошалело поводили головами. Стащив с себя всю одежду, они принялись отжимать насквозь мокрое одеяние.
Лёшь, у тебя курево есть? спросил с раздражением Виктор, отшвыривая от себя пачку сигарет. От моих каша осталась.
А не надо было держать их в кармане! съехидничал он. Учи вас всё! У меня в сумке посмотри, там, в полиэтилене
Закурив по очереди, все расселись на коробе, поджидая, пока высохнет одежда, разложенная на трубах с горячей водой. Нечего было и думать, чтобы в такой мокрети высунуться на улицу. Все равно, пока Юрка, ушедший за сваркой, не объявился, делать было нечего.
Витя-маленький, вздохнув, спросил:
Мужики, я пойду, как одежда подсохнет? Мне сегодня по повестке в отделение надо ещё!
Какая там повестка! обозлился Лёха. У «Черепа» отпрашивайся, а мы тебе не начальство! Сиди, пока не придёт!
Но Виктор и Стас в один голос отбрили Лёхин наскок:
Конечно, иди! Чё здесь тебе уже делать! Одна сварка осталась! Лёха с Юркой сами управятся, мы тоже с тобой двинем, как подсохнем. Ты что, по этому делу пойдёшь?
Да по какому же? И навёл же вас хрен собачий на этот мешок! Теперь они меня задолбают!
Тебя-то чего?
Да то и чего, что последыши имею.
Какие-такие последыши?
Такие! Статью по этому делу.
А, так это на тебя мне мент намекал. И чего там у тебя было?
Если бы было! А то по-пьяни одну давалку опробовали. Так ей что-то не понравилось, она маляву и накатала в ментовку на всех пятерых.
И что?
Витя горестно вздохнул:
А то, что припаяли мне пятерик с довеском.
Что за довесок?
А довесок от этой блядины. Наградила она меня ядрёнейшим сифилисом. Два месяца я на зоне кололся как последний доходяга-наркоман.
Лёхино ржанье тут же выявило всю комичность эпизода из жизни Витьки-маленького:
Ни хрена себе! Как же это ты так оплошал?
Да вот так! Витя горестно вздохнул. Всю жизнь мне эта тухлятина проститутская поломала. За всех мужиков все на меня повесила, а на остальных заявления забрала. Так что я на полную катушку и прогулялся в зону! Э-хе-хе Ну, ничего, ей тоже сейчас кое-что наскипидарили!
И мужики, задумчиво пыхнув сигаретами, погрузились в молчание.
Дождавшись Юрку, они всё же вместе смонтировали оборудование. Приварив трубу и, открыв задвижку, они с тайным удовлетворением слушали, как засвистели жиклёры в редукторе, как с бешеным напором помчалась вода, заполняя пустые стояки. Мокрый, усталый до дрожи в коленках, с саднившей рукой, Стас шёл домой без единой мысли в голове. Только злобно урчавший желудок напоминал ему, что он ещё живой, а не высосанный тьмой и жарким душным маревом подвала бесплотный призрак.
Глава 4
Никто, ни одна христианская душа даже и не помыслила о том, чтобы остановиться и узнать, что же за человек лежит на обочине в метре от них! И, что совсем уж немыслимо по нашим временам, остановиться и оказать помощь страдальцу! Тем более удивителен и благороден был поступок молодого парня, не убоявшегося ни следственных расспросов в случае обнаружения мёртвого тела, ни многочисленных хлопот с живым, ни оторванного от дела времени. В голове Стаса тяжелым комом заворочалась тоскливая дума, странным образом обобщив личное с большой занозой в многострадальном теле Отечества.
Сколько таких бедолаг валяется на обочине жизни! Протяни только руку и выправится их жизнь этим малым усилием сострадательной души! Ничего не стоила бы многим такая помощь, но ведь для этого надобна особая струна в душе. Она не появляется ниоткуда, её пестуют, лелеют с младых лет добросердечные родители, гуманное общество да верные друзья.
Стас только представил себе этот фантастический вариант существования такой жизни, как его покоробило и передёрнуло, словно от чудовищной оскомины! Что это его так! Неужто он, закалённый полуторадесятилетней облавой на его права и смысл жизни, смог такое даже вообразить! Все эти годы он постоянно слышал громовый рык в неистовом раже катившийся по стране: «Ату их!». Как огромное оголтелое стадо неистовых зверей, сорванный этим рыком ополоумевший народ, в желании урвать хоть частицу, хоть кроху любым способом в погоне за миражами богатства, стремительно терял всё, что делало человека человеком!..
Он закрыл глаза. В темноте было лучше, ибо видеть то, что сейчас сутками торчало перед глазами, приводило его в паническое состояние бессилия и тоски. Всё пошло прахом! Столько времени провести в дерьме и вонючей грязи, слушая примитивы маниакальных рассуждений окружающей его братвы. Изо дня в день бездарно убивать свою энергию и силу в бессмысленной сутолоке сантехнической возни, а в результате оказаться на больничной койке! И это вместо вожделенных квадратных метров жилой площади! Что ж! Поделом ему, суетному недоумку, тщившемуся съесть каравай, да не понюхавшему даже его!.. Впору пример брать с клопа! Укусил, где сидишь, отсосал порцию и скачи прочь! А что разные прочие, ненужные да сиюминутные людишки от тебя требуют, так это твоя беда, что не умеешь вовремя показать им убедительный кукиш!..
Утром Стас шёл привычной дорогой через сквер. Со смешанным чувством мистики и удивления он вглядывался в то, что глаза услужливо преподносили ему. В полусумраке раннего утра дома на едва высветлившемся небе только угадывались своими контурами. И валы снега по краям дорожки, будто светящиеся изнутри, и осеребрённые толстым слоем инея ветви деревьев, мерцающие мириадами искр в свете фонарей, превратились в декорацию фантастической пьесы. Чувство реальности напрочь покинуло его. Стасу вдруг показалось, что вся эта искрящаяся феерия бликов и огней, рассыпанных вокруг, есть только продолжение его сна. Было так тихо, что даже вороны, непременно оглашающие своим гвалтом каждое утро, сегодня молчали, будто онемели от накрывшей всё вокруг вселенской тишины.
Шаги Стаса, скрадывавшиеся пуховым ковром снега, превращали его движение в подобие полёта. Не было привычной опоры, исчез скрип снегового покрова, будто кто-то, не скупясь, засыпал всё легчайшей взвесью. Люди неспешно выплывали из тьмы ему навстречу и также неслышно растворялись в ней. И было в это утро столько тишины и счастья вокруг него, что ему вдруг почудилось, как в этот миг природа упокоила в себе все людские горести, заботы, проблемы и умиротворила страсти! Стас ощутил в себе давно забытое блаженное чувство душевного восторга. Он сейчас чувствовал невозможность существования злой силы, щитом красоты от которой природа заслонила в это утро его самого и всех людейс нынешнего часа и до века грядущих дней!..
В бригадирскую, куда также, как и Стас, проникнувшись мощным покоем и красотой снежного утра, сходились люди и тихо рассаживались по местам. В отличие от повседневной обычности наступающего рабочего дня им тоже не хотелось обмануться сегодняшним утром в поселившейся в душе тихой радости и покое.
О, боже! Как обманчивы бывают чувства одного человека, пытающегося распространить их на всех ближних своих! Его душевный подъём и сила эмоций разбиваются вдрызг о яростную волну гнева и попранного достоинства другой оскорблённой души! Как верно, как правильно люди говорят: «чужая душапотёмки!». Собравшимся в то утро в бригадирской ничего не подозревающим людям, настроенным в единую общность камертоном красоты и гармонии, в одночасье, с ужасающей силой уготовано было познать диссонанс меж их настроем и ощущением поверженного в ничтожность человеческого самолюбия!
Макарыч вошёл в комнату олицетворением зла и отрицания справедливости в этом мире! Он был непривычно бледен. На его лице, в горящих тёмным огнём зрачках, погруженных в красные, воспаленные белки, отражалась демоническая сила страсти, сжигающая его изнутри. Что ему сейчас была вся неземная красота, сотворённая щедрой божественной дланью! Степан Макарыч был потрясён до самых потайных уголков своей души иным чувством! Мести, кары небесной жаждала эта душа! Но, не находя достойной сатисфакции, пропадала от не находящей достойного выхода яростной силы!
Он плохо понимал, что творится вокруг. Зачем его тормошат эти назойливые, чего-то требующие от него люди! Видимо, Макарыч что-то сказал им, потому что тут же почувствовал вокруг себя вакуум и тишину. Он повёл вокруг себя очами и понял, что остался в комнате один
Опустившись на стул, Макарыч отлил воды из графина и залпом выпил её! Внутри бушевал пожар! Но не дано было залить этот пожар какой-то водой! Его можно было унять лишь немалой мерой той жидкости, которой люди испокон веков привыкли смывать нестерпимые обиды! Он жаждал крови! Опустив голову на руки, и раскачиваясь всем телом, Степан Макарыч застонал, заскрипел зубами от невыразимого горя!
Ничто вчерашним днём не указало ему на грядущее несчастье! Прибей его кирпич, свалившийся на голову, свали его злая хворь в единый миг, Макарыч был бы менее огорчён этими обстоятельствами равнодушной судьбы, чем той страшной бедой, которой она так его покарала! За что?!
А ведь несчастного Макарыча предупреждали, пытаясь уберечь от подлых вывертов его доли! Мелкий тоненький голосок шептал ему в ухо комариным писком: «Хозяин, послушайся меня, твоего внутреннего голоса! Худо дело здесь, чую я!..». Но куда там было услыхать этот голосок здравого смысла. Задавленный мощной голосиной скорой и лёгкой поживы, пропал он под напором её аргументов: «Нишкни, придурь малохольная! Вечно тебе встревать в дела хозяйские, лишая его такого прибыльного куша!». Задурила, запудрила напрочь Макарычу мозги эта сволочная бестия!
Как всё шло вчера хорошо: и время у него образовалось, чтобы подъехать на место рандеву, и мужички, доставившие товар к месту вовремя, понравились ему сразу же, не скупясь, обмыли сделку первоклассным коньячком с подобающим закусоном! А что касаемо товара, так он сам его проверил. Всё честь по чести, все полторы тонны туго связанного в пакет уголка приятно грели сердце не меньше, чем коньячок и полновесный денежный приварок!
Расстались они чуть ли не с поцелуями, как и повелось на Руси меж удачливых и честных купцов. Отдал им Макарыч остаток положенной оплаты и повёз драгоценный груз к себе на склад.
К четырём часам, ещё засветло, въехал Макарыч во двор склада. Кликнул он местных страдальцев, истомлённых длительной сухоткой, пообещав им полновесный магарыч. Мужики, взбодрённые перспективой скорого рандеву с желанным змием, лихо взяли на абордаж кузов-длинномер. Когда же раскрутили они объёмистый бурт металла, то открылась тут же перед взором потрясённого Макарыча во всей своей бесстыдной наготе ужасающая правда!
Распался тот бурт горками на равные частиторцами из обрезков уголка длиной не больше купированного собачьего хвоста и сиротской шкурки в один слой, мастерски сооруженной из плотно притиснутого друг к другу проката!
Когда с Макарыча сошёл столбняк, заревел он белугой, затряс шофера за грудки! Но и тот оказался ему сотоварищем по несчастью! Его самого наняли, сказав, что рассчитается с ним на месте получатель груза, что лежит в его кузове! Макарыч, едва уяснив, что он прикупил на свои пятьдесят тысяч товару, которого можно за час насобирать по окрестным углам и помойкам, проклиная тот день, когда родители его, производя на свет чадо, видимо, не доложили ему ума, помчался на растреклятую базу!