Но все эти подробности я узнал уже после войны.
А пока я валялся с развороченным мясом бедра и переломанными ребрами на нашей огневой позиции 2. Рядом, в углублении от старого колодца лежал сам Тимур. Точнее, его лучшая половина Снаряд разорвался где-то на расстоянии семнадцати миллиметров от него.
Капеллан
После госпиталя меня направили в другой полк, который также бесконечно ходил в атаки, держал бесполезную оборону, а в перерывах между этим пополнял себя молодым пушечным мясом.
Среди такого мяса к нам прибыл и священник. Обыкновенный священник Петропавловской епархии, отец Федор. В мируИлья.
Склонный к полноте пожилой мужик в рясе с небольшим, по размерам, крестом на небольшом, по объему, животе довольно быстро завоевал расположение наших бойцов своим веселым нравом. Изначально мы считали, что будут от него лишь заунывные песни о Боге, которые, кроме как в тоску, никуда больше ввергнуть не могли. И это несмотря на то, что каждый из нас исправно молился на свои окопы и бил поклоны каждой пролетающей мимо железяке. Одним словом, на войне действительно ни одного атеиста не было.
Но все равно, особым желанием подтягивать теоретическую часть по основам возни господней с нашим людским племенем, наши воины не бесные, не горели. Хотя с первым же лучиком солнца первого дня знакомства с ним комполка приказал нам собраться именно для этого, так как была суббота, и никто в округе особо не воевал.
Вот именно с того момента он и начал завоевывать расположение суровых мирян, что с оружием в обнимку сидели напротив него. Не очень приветливые лица выражали лишь два желания: поспать и поесть. А это было возможно только при выполнении третьего, но главного желанияуйти.
Здравствуйте, воины!
Приве-ет
Бонжур
Коничива.. вразнобой ответствовала паства.
Чем сегодня жили? Что ели, что пили?
Да ты, отец, издеваешься что ли? Не жрамши, не спамши уже вторые сутки сидим! Про кухню ты и сам знаешь!! Конькосоногий, поварполоротый, бог от нас отвернулся! А на духовной пище мы много не навоюем
Бог никогда не отворачивался от нас. Прости, но ячеловек служивый, поэтому на первое, что среагировал, так это на это.
Не отвернулся? Почему же тогда столько гов горя вокруг? А? ты скажи мне? Как служивый служивому!
И то правда, что бога нет, подал голос другой солдат по фамилии Дудков. Как же иначе объяснить всю ту несправедливость, что сейчас нас окружает?
Да и до войны-то ее особо не было, это Филин. Фамилия у него такаяФилин. Да и прозвище, впрочем, тоже.
Не видите бога, значит?
Не видим! рявкнули едва ли не хором.
Отвернулся?
Отвернулся, отвернулся. Ты, давай, мякину тут не разводи. Сразу задвинь нам пару писаний, да мы пойдем делами заниматься. Нужными!
Конаненко! голос командира полка раздался прямо над ухом, хотя сам полковник стоял метрах в тридцати от аудитории. Ты опять бучу поднимаешь? Совсем ничего святого не осталось уже? Еще раз встанешьсядешь! Понял?!!
Такточ, тврщполкник!!
Всё! Всем глаза раскрыть, ртынараспашку! Сидеть, внимать! И негромко молчать!! Всем ясно? Конаненко?
Такточ, тврщполкник!!!
Я ушел. Но яповсюду.
После того, как спина командира полка скрылась в блиндаже, Конаненко, которому только что грозил срок на «губе», буркнул:
Вот если кто из вездесущих и существует на Земле, так этонаш комполка.
В толпе нестройно засмеялись. Юмор тут присутствовал на каждом шагу (иначе не выдержать) однако те шутки, что на «гражданке» имели бы ошеломляющий успех, в окопах порой вызывали лишь пару коротких смешков. И наоборотсовершенно непритязательная шутейка (ну глупей просто некуда) иногда разрывала суровых воинов степей просто в хомячки.
Ну так о Боге не я разговор завел, сами подняли, отец Федор также, с лукавОй в глазах смотрел на нас с артиллерийского ящика.
А как это? Ты жпоп, о чем тебе еще-то гутарить? Бог, рай, ад, грехивот и весь ваш набор, Конаненко смачно сплюнул себе под ноги.
Я о жизни вообще-то разговор начал. Про Бога-то, я гляжу, вы и без меня всё знаете. И даже больше. Я только инструкции на старославянском-то и знаю: как отпеть, как покрестить, как поженить Поженить-то никого здесь не надо?
Пара хмыков. Три плевка.
Видимо, нет, продолжил батюшка. Ну так вот, я продолжу. Жизнь, я так понял, у васне сахар: войну вести заставляют, землю рыть требуют, голодать по три дняя сейчас разговор веду! внезапно повысил Федор голос, едва заметив в толпе намеки на какие-то комментарии.
Так вот, продолжил он, когда все успокоились. Жизнь эту мы выбрали сами, и поэтому нечего на других пенять. Я закончил. Начинайте.
Дакхэх! Да как же мы-то в этом виноваты, когда на нас эти лупни европейские полезли! Сами!! А мы тебе виноваты! Мы, что ли и не жить должны были вовсе, чтобы их не раздражать?
Нет, должны. К Богу вы, конечно, обращаться сейчас не будетене в доверии он у нас, у людей. Но тогда я прошу вас обращаться к тому, кто у вас в самом сильно доверииотец замолчал.
А кто? не выдержал Дудков, Кто это?
Так ну вы же сами! Иль чо? Тоже доверия нету? Ежели так, тогда вамк Богу. Никого еще не предал ни разу, но многих, правда, наказал. Но никого никогда не обманывал.
Отец святой, ты, конечно, наверное, святой, но такую ересь нам, пожалуйста, не неси больше! Да из-за твоего божка тут уже тысячелетиями кровь рекой льется. По всей Земле, по всем углам!
У Земли нет углов, Конопейкин. Онашар. В школу не курить ходить надо было, а умных людей слушать, донесся басовитый, с легкой ленцой голос.
Да заткнись ты, Стеблов! Конаненко, которого старый артиллерист называл Конопейкиным (была история) едва слюной не брызнул. Несмотря на относительную гиперактивность солдата, таким взвинченным его видели редко, и лишь в минуты великого гнева. Однако, чтобы его в такой великий гнев ввести, нужно было очень сильно постараться. А тутзавелся, считай, из-за пустяка.
Чё «заткнись», наркоман хренов! Тебе, дураку, старших благодарить надо, что тебя, дурака, посадили здесь на мягкую травку, и тебя, дурака, не дергают за всяким делом, а дают дураку мудрости начерпать, да свою дурь попрятать! А ты пока обратным делом занимаешься! спокойно парировал тот же голос.
Слушай, Стеблов: вот ты, вроде, немолодой уже человек, а все в затычку играешь! Не надоело? А мне, ежели интересно, так я спрошу. А ежели не согласен, то возражу.
Добро пожаловать в наши ряды затычек, Конопейкин. Я, вроде как, тоже возразил. Только для тебя разница почему-то есть, между теми, кто рассуждает, а кто вмешивается, а для менянет. Вот ты, по-твоему, не вмешиваешься, а чинно ведешь беседу, а я, значит, в каждую бочку влезаю, так?
Пшёлты
Так. Продолжайте, батюшка, паства готова к восприятию вселенских тайн.
Да что тут продолжать? Дело, вижу, как и вездеодинаковое, то бишьгиблое. Народ вокруг себя бе́ды ВСЕ видит, в себени одной. С себя же, пожалуй, и начну.
Бородач в рясе зычно хмыкнул, а затем продолжил свой рассказ:
Значит, родился-вырос-женился я в России, как и все. Но только, когда Союз рухнул, открылась мне широкая дорога в церковь. Я тогда с мамкой туда первый раз попал и был очарован ее величием. И долгие годы это величие мне покоя не давало. Заметьте: не церковь, а именно ее величие. И вот когда я уже женился, начал я туда лыжи свои потихоньку навострять. Во всемогущего бога не верил, а в могущественного попадо самозабвения. Семья мне при таких мыслях в тягость пошла, я ее и бросил. И поступил в семинарию. И, долго ли, коротко ли, стал, в конце концов, тем самым попом. Не особо могущественным, но уже и не служкой каким-то. Однако мне и этого хватало. Ведь в народе верно говорят, что Христа давно уже в храм не пускают, слышали мож эту историю? Нет? Расскажу, кто не знает, она короткая:
«Сидит прихожанин напротив Храма Христа Спасителя и ревёт горючими слезами. Аж навзрыд. Подходит к нему Иисус и вопрошает:
Что ж ты, бедолага, так убиваешься, аж на небесах тошно?
Да как же мне не убиваться, Спаситель? Хотел помолиться да свечу поставить, а они меня в храм не пускают!
Сел Иисус, приобнял горемыку и молвил:
Не стоит так душу рвать себе, сын мой. Они и меня туда не пускают».
Воткраткая ситуация в церкви на тот момент этим опусом и была описана. Шел я туда не за Богом, а за слогом. Дабы тем слогом добывать себе злато да удовлетворять свои прихоти. Вот как хотел, так все и случилось: днем яблагочинный служитель, ночьюбес в рясе. Послушницы, алкоголь, яства и оргии. И ничего мне от этого в сердце не щемило. Бога-то нет. А значит, и жить можно так, чтобы тебе было весело, а остальные пусть пропадом пропадут.
А что ж изменилось?
Вот, знаешь, знаки есть? Ну, те, что Бог дает? Так вот, посыпались они на меня, аки вша на прокажённого уж извините. Еще до войны сыпались: то в соседнем приходе батюшка преставился; то в нашем какого-нибудь служку за провинность заловцали И, что первый преставился по великой глупости, во время разгула да в угаре неправедном, что второйза непростительную мелочь, скудным умом сотворенную. А я смотрели не понимал Пока знак тот меня не коснулся.
Ну и что же это за знак-то был? Неужто это-о без рясы в храме узрели?? ха-ха-ха-ха-ха!!!
Видимо это очень смешная шутка, коли «ха-ха» ты такие обильные ловишь, воин но не поддержу я тебя здесь Нет. Но лучше б именно что узрели. Погибли все, кого я действительно любил В одно мгновение погибли. И страдальческой смертью. Грязной. Как моя жизнь. За один вечер Господь лишил меня любви, души и воли Всех своих даров Спервакаюсьмысли лезли и покончить с собой. Потом, как и всеБога хулить начал. Вот вишь как: в Бога не верил, а хулить все равно хулил. Того, в кого и не верил. А там и снова на суицид потянуло. И такпо кругу. Но затем затем Господь свел меня с одним монахомдаже не монахом, а послушникомодной захолустной церквушки, что в дальневосточной тайге обретается. Разговор был долгий, я поносил Бога как только мог, при этом формально находился у него на службе. А монах рёк мне в ответ. Рёк многое такое, что я сейчас до сих пор с удивлением постигаю.
Уверовал в Бога? По-новой?
Именно что не по-новой, ибо и по-старой-то я не очень-то был прилежен в вопросах веры. С верой-то оно как: она либо есть, либо нет ее. Как с беременностью. По чуть-чуть ни того, ни другого обрести нельзя. Так что я обрел веру лишь в первый раз, когда потерял все. Это сейчас легко думать, что, потеряв всё (родных, близких, любимых) легче всего и поверить. Нет! Когда бог у тебя все отбирает, этоличная обида! И оскорбление то тоже личное! Мы же ведь лично нанесенного Богом добра лично нам не помним, но зато нападки непосредственно на нас готовы не забывать даже пред смертным часом! И нас даже не смущает тот факт, что час смерти назначает именно наш «обидчик». Поэтому я люто ненавидел того, кто у меня отобрал то, что и моим-то никогда не было.
Наш поп внезапно сморкнулся, но в тот час, я помню, никого это даже не смутило:
Вот и тогда думал также: раньше не верил, а сейчас вообщеотрекаюсь, и во все тяжкие. В омутс головой, из сердцас мясом. Ну и не было бы меня сейчас тут, не стоял бы, не говорил бы с вами. Но всё-таки нашел я в себе силы вернуться в лоно церкви. И нести свою службу уже как полагается. У нас и раньше были такие, кто внезапно начинал соблюдать обеты, блюсти себя в строгости. Некоторые уезжали даже в глухие скиты, аскетничали и постились чуть ли не каждый день. Теперь-то я понимаю, что они действительно свои грехи там замаливали, да еще и наши до попутки. А раньше мы тайком шутили, считай, надсмехались, над этими действительно святыми людьми. Я в скит уйти не успелда и не считал, что мне это было нужно. Я скопил достаточно зла против людей, теперь пришел час отдавать им добро. Нотоже не успел: началась война. Видимо, недостаточно мы все молились
Так а что же? Молитва, хошь сказать, помогает штоль, святой отец?
На говорившего тут же отчего-то зашикали, и, судя по звукам, даже немного постучали ему в затылочную часть.
Помогает. И не только в окопе, когда на тебя тот же вселюбящий Бог полтонны тротила швыряет. А и по-другому помогает. Вот до войны часто слышал, что молитвадля слабых. И, верите-нет, сам также думал, находясь под куполом церкви. Молился, а сам знал, что слова тени о чем. Хотя старшие саны нам наставительно доказывали, что мы не правы. Однако, когда направляешь мольбу к небесам, на самом деле, Бог тебя слышит по крайней мере, многие так думают. Вы слышали когда-нибудь выражение «молиться от души»? Или «лишь молитва от чистого сердца достигнет небес»? Ну, или что-либо подобное? Так вот: молитва та должна не к небесам идти а в то самое сердце, что молится сейчас Богу. В душу твою же она должна проливаться, так как именно в душе нашей Бог наш и живет. Ибовсё просточастица его там, а не в ста восьми световых годах перпендикулярно Земле. Котораяшар, и без углов Ну а почему мы Бога не зреем, так на то вы и сами ответить можете.
И как же?
А вот смотрите: Стебловдревний и мудрый, добрый и даже местами ласковый. Носуровый и едкий одновременно. И все-таки такой человек не существует для Кононенко. Кононенко его просто не видит, хотя Стеблов его не бросал, и, если случится какая бедапервым же придет на помощь. Но сейчас для Кононенко Стеблова нет, и в него он не верит. А все почему? Потому что не Стеблов покинул Кононенко, а Кононенко отвернулся от Стеблова. Просто отвернулся, и все. И нет больше кого-то мудрого, честного, доброго и открытого в жизни Кононенко. Хотя, сурового и беспощадноготоже. Так и с богом: его для нас нет не потому что он от нас ушел.
Потому что ушли мы.
Театр призраков
Мы стояли на хуторе Длинном. Там располагался временный пункт сбора и комплектации подразделений. Свободного времени было, на удивление, много, и мы занимали его всякими, не сильно способствующими боевой подготовке, делами: играли в футбол, рыбачили в скудной на биоресурсы речке.
И травили байки.
Чтобы объяснить: на передовой особо разговорчивых не особо приветствуют, хотя балагуры ценятся. Ното должны быть знатные балагуры, что сердце солдата развеселят и душу военную возрадуют. А на то талант нужен не последний. Поэтому байки из окопана вес золота. Особенно свежие байки. А то теми «баянами», что каждый божий день гудели из траншей, в радиусе двенадцати километров можно было оглушить любую аудиовосприимчивую живность. Поэтому поправлюсь: свежие байки были на вес золота, а уж придуманы они были иль взаправду имели место произойтито было дело десятое.
Вот как раз такие «пункты сбора» представителей разношерстных подразделений и являлись источниками свежачка. А также госпитали, переформировка, да да, в общем-то и всё.
Ну так вот, перехожу к делу. Ушли мы как-то всей своей разномастной ватагой в очередной рейд за рыбой. В ночь. Со всеми атрибутами для рыбалки, кроме, разумеется, удочек. Развели костер, сидим, удим. Травим скабрезные истории да перемежаем их тут же созданными эпосами, жанра «Да ты шо»! И так до рассвета.
А пред самым рассветом с воды на нас наполз туман. Не сильный, но какой-то загадочности в общую остановку он нам добавил. Тихо так сталону ты знаешь. И тут подал голос сержант ракетных войск Гриднев. И, через короткий промежуток времени, пока звучал его голос, мы осознали, что он начал какой-то, наверное, захватывающий рассказ. Захватывающий, потому как уже по началу повествования мы поняли, что никто из нас истории с таким началом не помнил. Необычность ситуации была еще и в том, что никто из нас от Гриднева ни одной, даже самой завалящей байки не слышал. Никогда. А тутвот!
«Это случилось прошлой осенью. Драпали мы тогда сильно быстро и сильно врассыпную. Наш полк, отстреляв весь боезапас, возвращался к своим, которых никак не мог догнать: как ни достигнем расчетной точкитак разведка сообщает, что там уже не свои. Три точки, по-моему, таких было. Ну а перед четвертой нас зажали на болотах. Болота те выходили на проходную железнодорожную станцию, на которой нас немец и поджидал. Обратно в болота не сунешься, по железной дороге идтисмерть (авиацию вызовет ипривет) самого немца одолетьникакой возможности: станция хоть и маленькая, но с полтыщи окопавшихся фрицев вместить умудрилась. А за станциейрукой подать до фронта.
А нас после всех передряг осталось двести восемнадцать человек Конечно, тоже немало, но мыпотрепанные, изможденные, ив трясине. А жирный немецв тепле, на харчах и полностью боеготов. Он к нам и не совался, потому как знал, что не сегодня-завтра прилетят вертолеты и раздадут нам «подарки». А их пехоте только и останется, что подобрать оглушенных, да добить недобитых. Или наоборот.