Он собрал разлетевшиеся по столу бумаги и добавил:
Наверное, у меня тогда было такое же выражение лица, как сегодня у тебя.
Что было, пожалуй, совсем не удивительно, отметил Давид.
В конце концов, случившееся было катастрофой, пусть даже катастрофой, так сказать, местного масштаба, но, тем не менее, вполне способной поколебать твердое основание веры, поставив под сомнение то, что с детства казалось незыблемым и очевидным.
Нищий проповедник из всеми забытого Назарета, пророк, пророчествующий перед такой же нищей и грязной толпой, как и он сам, богохульник, называющий себя Сыном Божиим, к тому же окончивший свою жизнь на римском кресте, в этом чувствовался какой-то первобытный, мистический ужас, как будто проклятия, две тысячи лет сыпавшиеся на этого галилейского бродягу, сделали отравленным все то, что могло к нему прикоснуться, неважнобыли ли это книги, строения или даже мысли, превращающие в нечистое все, к чему они прикасались, так что приходилось быть крайне осмотрительным, чтобы не оказаться испачканным этой двухтысячелетней грязью.
Во всяком случае, так было до этого дня, когда злосчастный воробей поставил все с ног на голову, подобно тому, как много лет назад отец рабби Ицхака положил перед ним на стол раскрытое Евангелие.
Потому что, что бы там не говорили, сказал рабби, бросая в форточку испорченное воробьем печенье, он был и остается Божиим посланником и не его вина, что никто не захотел услышать то, о чем он попытался нам рассказать.
Кажется, Давид, все еще сраженный услышанным, сказал тогда в ответ что-то по поводу того, что народ сам прекрасно знает, кого ему следует исторгнуть из своей среды, как, впрочем, это и случилось с этим галилейским пророком, чье имя до сих пор вызывает у многих дрожь отвращения.
Тогда рабби, кажется, впервые сказал свою знаменитую фразу, которую ему часто потом припоминали.
Эмоции не делают нас ближе к истине, сказал он, усаживаясь, наконец, за стол и приглашая Давида последовать его примеру. Потом он добавил:
Иначе истиной обладали бы футбольные фанаты, политики и сумасшедшие.
Возможно, Давид хотел что-то возразить на это, но затем передумал.
В конце концов, трудно было не согласиться с тем, что выглядело так очевидно, что не нуждалось в дополнительных обоснованиях.
Эмоции, сэр.
То, что, в конце концов, приводит к местечку Едвабне или к железному забору, над воротами которого тебя встречала надпись: «Jedem das Seine».
Отец сказал мне тогда кое-что, и я могу сегодня почти дословно передать его слова, продолжал рабби, подвигая к себе остывший чай. Иешуа, сказал он, пришел как пророк, который впервые после Ирмиягу сказал, что иудаизм ушел слишком далеко от тех истин, исполнение которых от него ждет Всемогущий, а это значит, что нам надо опять прислушаться к тому, что едва слышно доносит до нас божественное слово
Вот почему, продолжал рабби, мне кажется, что слова Иешуа по-прежнему так же современны сегодня, как и две тысячи лет назад. Они, конечно, ни в коем случае, не заменяют Тору, потому что ничто под солнцем, конечно, не может заменить ее, но вместе с ними приходит еще более глубокое понимание ее, и тихий голос Всемилостивого становится нам более понятен Для тех, конечно, добавил рабби, кто действительно хочет его услышать.
А разве Он еще разговаривает с нами? спросил Давид, уверенный, что на его риторический вопрос можно получить только один ответ.
А разве нет? почти шепотом сказал рабби.
Ну, не знаю, пожал плечами Давид.
Уверяю тебя, мой мальчик, что Он говорит с нами по-прежнему, сказал рабби, наклоняясь к Давиду и заглядывая ему в глаза, словно именно там прятался сейчас Всемогущий, посчитавший сегодняшнее событие настолько важным, что решил принять участие в нем сам. Прислушайсяи ты обязательно услышишь его голос. Надо только не забывать, что Он разговаривает с нами на своем языке, не давая нам поблажек и не пользуясь услугами переводчика. Хочешь разговаривать с Милосерднымне будь лентяем и учи Его язык Разве это так трудно?
Легко сказать, усмехнулся Давид, делая вид, что он тоже, пожалуй, готов сыграть в эту занимательную игру, которую предложил рабби Зак. Но какой именно? На каком языке Он говорит?
Да, вот на этом самом, мягко улыбнулся рабби, вновь поднимая руки, как будто хотел призвать в свидетели весь мир. На том, где мы сами только глаголы, существительные, прилагательные, союзы и местоимения. Где мы склоняемся и спрягаемся, и занимаем то место, которое определила для нас божественная грамматика, хотя при этом мы все время пытаемся лопотать по своему, отчего и в мире, и в сердцах остается всегда такая путаница, что мы не можем ее распутать вот уже десять тысяч лет.
Он помолчал немного, а затем сказал:
Если же говорить об Иешуа из Назарета, то, в конце концов, он хотел донести до нас только одну простую вещь, которую и без него знает, пожалуй, каждый не потерявший человеческий облик человек
Затем он опять немного помедлил и сказал:
Все, что он хотел сказать, Давид, это то, что каждый из нас несет личную ответственность за свое собственное спасение. Вот, пожалуй, и все. Это значит, что никто и никогда не вытащит тебя из Ада, если этого не сделаешь ты сам Ты сам, а не ежегодные чтения, знание Торы и пунктуальное исполнения всех мицвот, как бы важно все это ни было. И никакие оправдания не спасут тебя, если ты не примешь на себя ответственность за самого себя, твердо встав на тот путь, который один может быть угоден Всемогущему, потому что больше всего Он ценит в человеке его решимость
Рабби Ицхак слегка перевел дыхание и продолжил, размешивая давно остывший чай:
К сожалению, люди не хотят этого понимать, мальчик. Они уповают на Храм, на заповеди, на Тору, на грядущего скоро Машиаха, но никому почему-то не приходит в голову, что по сравнению с Божьим присутствием все это имеет только второстепенное значение, тогда как главным после Творца остается все-таки сам человек, способный быть собеседником Святого и понять замысел о себе Того, Кто повесил на небесах Кесиль и смирил мировой Океан неприступными запорами
Вот почему, продолжал рабби, Иешуа начинает свою проповедь именно с покаяния, но не того покаяния, которое хорошо знала еврейская история, когда весь народ, как единое целое, умолял Всевышнего простить Израилю его грехине вдаваясь в подробности относительно судьбы отдельного человека, но того покаяние, которое имело своей целью именно этого отдельного человека, который впервые слышал, что Бог Израиля любит его не меньше, чем весь народ, потому что одна заблудшая овца дороже Пастуху, чем все прочее стадо. Вот почему этот призыв к покаянию значил не только требование к человеку избавиться от своих грехов, он требовал гораздо больше, а именно, чтобы человек отбросил все лишнее, все ненужное, все, что мешает ему познать свою собственную природу, такой, какой она была когда-то в Эдеме, когда человек стоял в одиночестве перед Всемогущим, принимая на себя ответственность за себя, за свою жизнь, и за свое будущее.
Конечно, продолжал рабби Зак, ставя на поднос пустую чашку, конечно, это было и остается невероятно трудным, почти невозможным, довериться самому себе и тому неслыханному покаянию, когда с человека спадает все лишнее, все ненужное, все, мешающее ему видеть Истину, когда он обнаруживает вдруг свою собственную природу, как ничем не обоснованную пустоту, оставшуюся после того, как он отбросил все лишнее и которая повергает его теперь в непреодолимый ужас, ведь он привык к тому, что его религиозная жизнь всегда была полна множеством понятных и устойчивых вещей, которые он всосал с молоком матери, и которые всегда наполняли его сердце заслуженной гордостью, как это, собственно, и должно быть с человеком, у которого нет причин сомневаться в том, что он делает Но зато когда приходит Иешуарабби усмехнулся и глаза его из-под очков весело блеснули. Когда он приходит, требуя, чтобы человек освободился, от всего того, что мешает ему разглядеть лицо Всемогущего и свое собственное лицо, то человек кричит от ужаса и возмущения, потому что он думает, что его хотят лишить самого ценного, что у него есть. Он чувствует тогда, как в этой, открывшейся под его ногами бездне, ему не за что ухватиться, не на что опереться, не на что встать. Он еще не знает, что эта пустота и есть та внутренняя природа его, которая открывается в его сердце, чтобы стать жилищем Всемилостивого, которому тесно везде, кроме одинокого и жаждущего правды человеческого сердца. Требуется известное мужество, мальчик, чтобы преодолеть свой страх, и, услышать в один прекрасный день сказанное Иешуа: покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное
Понятно, сказал Давид, пожимая плечами и довольно прозрачно давая понять всем своим видом, что знакомство с христианскими книгами не входило в его ближайшие планы.
Я думаю, что ты познакомишься с этой книгой с большим интересом, если я скажу тебе, что, по моему мнению, если бы мы послушали в свое время этого нищего проповедника из Назарета, все могло бы обернуться иначе. Не было бы ни испанского изгнания, ни Богдана Хмельницкого, ни черты оседлости, ни погромов, ни Холокоста, ничего.
Возможно, сказал Давид, который ведь должен же был что-то сказать на это более чем сомнительное заявление.
Между тем, рабби Зак поднял брови и прислушался.
Светой престол! сказал он вдруг, показывая пальцем на лежащий на столе конверт с мертвой птицей. Ты слышал?
Давид посмотрел туда, куда указывал палец рабби.
Что? спросил он, не понимая, что могло так взволновать ребе Зака.
Он ожил, сказал тот и негромко засмеялся. Неужели, ты не слышишь?
Он протянул руку и осторожно отогнул язычок конверта. Оттуда сразу показались две дергавшиеся птичьи лапки, которые сразу заскребли по бумаге и зашуршали.
Если бы я был христианином, я бы, наверное, сказал, что он воскрес, сказал рабби, аккуратно вытряхивая из конверта воробья. Тот снова замер, завалившись на бок, но потом, перевернувшись, попытался встать на ноги.
Нет, в самом деле, продолжал он, сажая воробья к себе на ладонь и поднимаясь со стула. Мы ведь видели, что он сначала был мертв, а теперь ожил. Следовательно
Следовательно, он был какое-то время оглушен, сказал Давид почему-то не совсем уверенный в том, что сказанное рабби было шуткой. Ударился о стенку и упал. А теперь пришел в себя.
Если бы я был последователем Иешуа из Назарета, то полагаю, ход моей мысли был бы совершенно другой.
Но вы ведь не верите в эту чушь с воскресением? сказал Давид, вдруг теряя уверенность, что рабби Зак может однозначно ответить на этот риторический вопрос.
Если говорить о вере, сказал рабби Ицхак, поднимая ладонь с воробьем к открытой форточке, если говорить о вере, Давид, то я верю в то, что Бог не перестает разговаривать с нами и всегда готов ответить на твои вопросы. Иногда, правда, Он говорит нам довольно странные вещи, такие, например, как связанные с воскресением Иешуа. Он явно что-то хотел сказать нам этим. Нечто, мне кажется, довольно важное. Недаром же Он позволил распространиться новому учению по языческим странам, словно напоминая нам, что когда еврей отказывается от Божьего дара, Всеблагой отдает его во власть язычникам. Конечно, они исказили многие мысли Иешуа, но я думаю, что все же лучше для истины быть искаженной, чем не быть вовсе.
Они считают его Богом, сказал Давид, пожимая плечами и презрительно кривясь. Так, словно большую глупость трудно было себе представить.
Как было бы хорошо, если бы дело было только в том, кто кого и чем считает, ответил рабби.
Потом он легонько потряс рукой с воробьем и сказал:
Ну? сказал он, торопя сидящую на его ладони маленькую птицу. Давай, милый, давай. Лети в свой Эммаус.
Куда? не понял Давид.
Я думаю, что об этом ты прочтешь в этой книге, сказал раббиНе уверен, что хотел этого сегодняшним утром, но как всегда, Всемогущий опережает нас, пусть даже опережает всего на полшага.
Прикидываясь при этом случайностью, проворчал Давид.
Совершенно верно, согласился рабби Зак. Но что же Ему делать, если мы не хотим разговаривать с Ним на Его языке?
И он пододвинул Давиду маленькую книжечку в потертом бордовом переплете и торчащей из нее закладкой в виде серебряной змеи.
Всего лишь маленькую, невзрачную книжечку в потертом переплете и с бумажной закладкой, из-за которой пролилось столько крови, что ее хватило бы, чтобы превратить Негев в цветущий сад.
22. Тост за Самаэля
И все-такивы дураки, Ру крепко держался за спинку стула, чтобы не упасть. Сейчас я скажу вам хороший тост, и вы все поймете.
Очень вовремя, проворчал Левушка. В этом есть что-то исконно русское. Произносить тосты, когда все выпито.
Плевать, сказал Ру, довольно опасно раскачиваясь вместе со стулом. Главное, уловить мысль Понимаешь, что я имею в виду?
Еще бы, отметил про себя Давид.
Уловить мысль, сэр.
Это почти неуловимое, сомнительное, едва дающее о себе знать и готовое немедленно исчезнуть в ответ на твое неосторожное движение. Вопрос заключался только в том, что с ней делать потом, после того, как ты уловил ее, это маленькое чудовище без определенных занятий и, как правило, с чужим именем? Что делать с этой всегда несвоевременной мыслью, которая вчера прикинулась чьей-то неудачной шуткой, а нынче праздничным тостом, хотя на самом деле, ее следовало бы изучать в школе и обсуждать на серьезных семинарах?
Вот как сегодня, сэр.
Когда она вдруг завязывалась на пустом месте, вслед одной истории, которая поначалу не казалась ни слишком интересной, ни слишком поучительной, потому что, что же такого особенного могла обещать история, случившаяся в Рош-ха-Шана, которую знали все, от мала до велика, потому что ее начинали рассказывать детям сразу же, как только они начинали что-нибудь понимать, эта на редкость простая история, повествующая о злом ангеле, чье имяСамаэльнаводило ужас если и не на весь Израиль, то, по крайней мере, на маленьких израильских детей, хотя все что он хотел, этот бедный Самаэль, так это только то, чтобы на земле царствовал порядок и уважение к Творцу, ибо что же еще, по здравому размышлению, должен был делать человек, как не славить Всевышнего и не исполнять все то, что Он ему повелел?
Вот почему в первый день нового года он появлялся в покоях Всемилостивого, чтобы обвинить Израиль во всех мыслимых и немыслимых грехах, совершенных на Святой земле. Конечно, он был чрезвычайно красноречив, этот мрачный Ангел, который умело так описывал грехи народа, как, наверное, не смог бы сделать и сам Творец. Он настаивал, умолял, приводил тысячи аргументов и, в конце концов, уговорил Святого безотлагательно заняться этим делом. Ну, а дальше, разумеется, все было так, как обычно и бывает в пасхальных сказках. Всемогущий, который, конечно знал, что Самаэль рассказывает ему чистую правду, тем не менее, потребовал от него двух свидетелей, которые могли бы подтвердить правоту Обвинителя. Конечно, с точки зрения еврейской юриспруденции, это требование было совершенно справедливо. Но только не для Бога, который был, разумеется, больше любой юриспруденции и которому, уж конечно, не годилось объявлять что-то правдой или неправдой, опираясь на свидетельство двух свидетелей, пусть даже и таких выдающихся, как Солнце и Луна! И тем не менее, Он сделал это. Не без изящества прикинувшись законопослушным гражданином, который живет только по законам, и попросив Самюэля предоставить двух свидетелей, которые могли бы засвидетельствовать справедливость его обвинений.
Как известно, первым свидетелем было Солнце. Недолго думая, благо, что ему и не пришлось ничего выдумывать, оно подтвердило все рассказанное Самаэлем и поплыло дальше с чувством глубоко исполненного долга.
«Прекрасно, сказал Всесильный, потирая руки. Ну, и где же второй свидетель?» Он оглядывается вокруг, делая вид, что страшно удивлен отсутствием второго свидетеля.
«Ума не приложу» сказал взбешенный Самаэль, чувствуя, как победа, которая, казалось, была уже у него в кармане, теперь ускользает из рук. К тому же он вспомнил вдруг, что Луна, которая, кстати сказать, и была этим вторым свидетелем, имеет неприятную привычку прятаться в день новолуния, то есть в тот самый день, когда Самаэль пришел с жалобой на Израиль, надеясь, наконец, погубить избранный народ, для чего у него были, положа руку на сердце, вполне достаточные основания.
Так позвольте мне поднять этот стакан, сказал Ру, поднимая свой пустой бокал и с трудом удерживаясь на ногах, позвольте мне поднять его за то, чтобы всякий раз, когда злой Самаэль задышит нам в затылок, второй свидетель прятался бы так далеко, что его было бы невозможно достать никакими человеческими силами
Браво, сказал Давид.
А, кстати, Ру опрокинул бокал. Мне кажетсятут было вино.