Занимала? негромко переспросила Анна.
Конечно, мы одновременно посмотрели друг на друга, я и Ру, и слегка кивнули, что должно было значить: ну, разумеется, Анна, как всегда, великолепна. Кто-кто, а уж она-то никогда не упустит случая поставить все на свои места, так, чтобы не оставалось уже никаких сомнений. И самое замечательное, что она всегда делала это совершенно бескорыстно, из одной только любви к порядку, и тут, конечно, оставалось только заткнуться, потому чточто, собственно, можно было возразить против порядка, который (и это можно было прочитать во всех книгах, стоящих и здесь на кухне, и в двух других комнатах) воплощал собой покой совершенства, да, вдобавок еще, олицетворял ту самую справедливость, которая, не вникая ни в какие подробности и обстоятельства, расставляла все на свои места
Банальностьэто характеристика не предмета, а всего лишь того места, с которого мы его рассматриваем, отвечая Левушке, заметил Феликс.
Вот именно поэтому, сказал Ру, вновь загнанный в угол.
И все-таки, ты сказал: занимала, негромко повторила Анна.
8. Феликс и Анна. Первое явление Анны
Разумеется: все мы уже давно смирились с тем, что Феликс и Аннаэто одно неделимое целое, некое маленькое андрогинное царство, задуманное еще до сотворения мира, алмазная монада, повернутая внутрь самой себя, и только внешне являющаяся в образе двух отдельных людей, одного из которых зовут Феликс, а другогоАнна. АннаФеликс, ФеликсАнна, мы хорошо знали, что это только различные имена, которые обозначают одно и то же (подобно множеству божественных имен, которые указывают на одну сущность), поэтому, когда мы говорили о Феликсе, как-то само собой подразумевалось, что речь идет также и об Анне, хотя, пожалуй, еще вопрос, как заметил однажды Ру, подразумевается ли Феликс, когда разговор заходит об Анне. А потомудобавил он со свойственной ему любовью обращать самые простые мысли в милые философские абракадабры, следовало бы пользоваться этой формулой с осторожностью, ибо греша двусмысленностью, она, пожалуй, легко могла ввести в заблуждение, поскольку подразумеваемое всегда ощущается, как нечто более значительное, подобно тому, добавил он, как сущность, являясь нам, хотя и позволяет говорить о себе, но лишь как о явлении, и никогда, как о сущности.
(«По своему характеру философия подобна щипцам для орехов»заметил где-то Маэстро. И добавил, что орехи, разумеется, важнее.)
Как бы то ни было, оно все же существовало, это царство чужого согласия, эта вещь в себе, стеклянное море, в которое нельзя было погрузиться и оставалось только скользить по его поверхности, в лучшем случаенаблюдая, как мелькают в глубине загадочные и непонятные тени. «Какой-то сплошной филоменобавкидизм», как заметила однажды Ольга.
Да, Филомен и Бавкида, Бавкида и Феликс, Анна и Филомен, но в этом замечании не было ни капли восхищения, скореехорошо скрытая досада, потому что, в конце концов, не было ничего удивительного, когда человек замыкается в своем собственном царстве, исчезает за своими границами. Сколько песен пропето одиночеству, вероятно, столько же, сколько произнесено проклятий, но все выглядит иначе, когда стена прячет двоих, в этом мерещилась какая-то несправедливость, какое-то надувательство, словно перед твоим носом вдруг захлопнули дверь, я сказал «мерещилось», а это значило, что все происходило наперекор здравому смыслу, который немедленно заставлял тебя устыдиться, бам! и сразу вслед за тем щелчок никелированного замка, и, как правило, это случалось именно тогда, когда по рассеянности ты уже собирался переступить порог, позабыв о неприкосновенности разделяющей вас границы.
Впрочем (и тут здравый смысл, наконец, вступал, конечно, в свои права)никаких претензий. В конце концов, каждый волен проводить границы там, где он считает нужным. Тем более что для тех, кто оказался по эту сторону, всегда оставался простор для тщательного наблюдения и непредвзятого анализа, глядя на которые, правда, трудно было отделаться от ощущения, что ты исследуешь только внешнюю сторону фактов и событий, тогда как все прочее оставалось только в области домыслов и шатких гипотез.
(«Наши мысли, слова и представления стираются от долгого и безнадежного соприкосновения с действительностью, записал на одном из клочков бумаги Маэстро. Наконец, они умирают, потому что их собственная природа обрекает их на пустоту. Действительность не нуждается в словах, но именно поэтому она всегда остается в одиночестве, по ту сторону
Последняя фраза кажется мне совершенно излишней, сказал Феликс. Что это значитпо ту сторону? Если речь идет всего лишь о том, что мы не в состоянии приблизиться к реальности, то это достаточно тривиально, или, во всяком случае, требует серьезных аргументов. К тому же весь отрывок выглядит, как поэтический образ, тогда как последняя фраза подана в качестве точного вывода, а это несерьезно
На мгновение за столом воцарилось неловкое молчание.
Я и не знал, что среди нас есть люди, чуждые поэзии, укоризненно сказал, наконец, Ру. Это новость.
К тому же, печальная, отметил Давид.
Господи! сказал Феликс. Я только сказал простую вещь, которая должна быть понятна даже таким одноклеточным, какими являетесь все вы! Он чуть привстал, вытянув руку и указывая то на Ру, то на Давида. Кто смешивает жанры, тот неясно мыслит, вот все, что я хотел сказать. Я не против метафор, но не тогда, когда разговор идет об эпистемологии.
Мы не против метафор, сообщил Ру, подмигивая Давиду. В целом, мы, конечно, за.
Тот согласился, добавив при этом, что, как ни крути, метафорадело святое.
К тому же, он обозвал вас одноклеточными, наябедничал Левушка.
Тьфу на вас, отмахнулся Феликс.
Тьфу, это не аргумент.
Можете мне не верить, сказал Феликс, но в этом случае трудно найти аргумент лучше.
Хочу напомнить присутствующим, сообщил Левушка, разливая остатки водки, хочу вам напомнить, дураки, что если уж говорить о метафоре, то метафора нужна нам только для того, чтобы продлить миг. Не знаю, что думаете по этому поводу вы, но, по-моему, это хороший повод для того, чтобы культурно выпить.
Где-то я уже это слышал, сказал Ру. Кто это сказал?
Про выпить сказал я, а про метафору, кажется, Борхес. И еще неизвестно, кто сказал лучше.
Мне кажется про выпить лучше сказал ты, польстил Давид.
Согласен, кивнул Левушка. Про выпить лучше сказал я, а про метафору Борхес Каждому свое.
Если мне будет позволено вмешаться, сказала вдруг Анна, поднимая от вязания голову, если никто не станет возражать, продолжала она, неожиданно вмешиваясь в разговор, хотя, сказать по правде, эта неожиданность никого из присутствующих не удивила, поскольку в случае с Анной она, как правило, всегда ожидалась, всегда маячила где-то совсем рядом, причем, даже тогда, когда казалось, что Анна была за тысячу километров от нас, занятая какой-нибудь книгой, чаем или своими вечными спицами.
Интересно, кто бы стал возражать, поинтересовался Левушка.
Мы все во внимании, сказал Феликс.
Чуть помедлив, Анна продолжила:
Тогда я бы сказала, золотце, что у Маэстро в этом отрывке идет речь совсем о другом. И уж во всяком случае, не об эпистемологии.
Вот, сказал Ру, приглашая всех обратить внимание. Впрочем, это «вот» вполне могло означать и совсем другое. Например, оно могло служить чем-то вроде предупреждения, указывающего на то, что нам, возможно, представилась редкая возможность заглянуть за закрытую дверь, проникнуть на мгновенье в таинственную глубину, лежащую за спокойной поверхностью стеклянного моря, успеть разглядеть мелькнувший за стеклом загадочный силуэт.
Мне кажется, продолжала Анна, он просто хотел сказать, что реальность не меньше нас переживает свою неспособность пробиться сюда, к нам. Мы для нее тожепо ту сторону, понимаешь?.. («А-а», сказал Феликс откуда-то издалека.) И все, что она находит у нас, это только наши слова и больше ничего. Поэтому он говорит: действительность не нуждается в словах. Знаешь, что это значит?
Она повернула голову и посмотрела за окно, где уже во всю силу разгорался яркий закат.
Это значит, милый, что она нуждается в чем-то другом. Наверное, так же, как и все мы.
Мне кажется, это совершенно необязательно, сказал Левушка, впрочем, неуверенно и вполголоса.
Понятно, Феликс слегка качнул головой и пожал плечами, словно ничего другого он и не ожидал. Склонность к антропоцентризму, как известно, является признаком младенческого мышления, и тут уж ничего не поделаешь. Но, к счастью или к несчастью, действительность вообще ни в чем не нуждается. И уж меньше всего, в наших сомнительных рассуждениях относительно последней истины.
Странно, но Анна почему-то и не думала ему возражать.
Вместо нее открыл рот Давид, который сказал:
Это смелая гипотеза. Хотя мне попадались гипотезы и посмелее.
Несомненно, протягивая руку к коньячной бутылке, отметил Левушка. Есть гипотезы посмелее, но трудно придумать более ненужную. Да, вот хотя бы, продолжал он, разливая коньяк. Имеет ли этот коньяк отношение к действительности или вовсе никакого («Имеет», «Не имеет», «Самое прямое», сказали одновременно Феликс, Давид и Ру) ясно, что не это самое главное Да, дайте же мне сказать, дураки! Существенно только то, что мы его все равно рано или поздно выпьем. Это, во-первых. А во-вторых, поскольку другой коньячной действительности для нас на сегодняшний день не существует, мы будем скромно довольствоваться тем, что имеем
Аминь, сказал Ру.
В слове «довольствоваться» мне слышится легкий запах мученичества, сказал Давид, лениво констатируя этот очевидный факт безо всякого, впрочем, энтузиазма, из одной только привычки находить в чужих аргументах уязвимые места. Можно было бы и промолчать.
В конце концов, сказал Левушка, я только кратенько изложил мнение великого Какавеки, с которым я в этом пункте совершенно солидарен. («Ты солидарен со Штирнером», сказал Ру.) Если мы далеки от действительности, продолжал он, подняв свою стопку, то и хрен с ней, с родной. Другими словамией же хуже, если мы далеки Ведь никто не станет отказываться от коньяка на том основании, что его действительная природа нам неизвестна. Или я ошибаюсь?.. Феликс?
Не знаю, как у вас тут, а у нас, в России, коньяк отдаляет от родины, закрыв ладонью рюмку, сообщил Феликс. Похоже, подумал Давид, он сильно перебрал. Глаза его блестели, словно от повышенной температуры.
Отчего, пардон? не понял Давид
От Родины, и Феликс почему-то показал на пустую бутылку водки, которую еще не убрали со стола.
Ты это серьезно? спросил Ру.
Абсолютно, кивнул Феликс, для пущей убедительности пристукнув ладонью по столу.
Тогда выходит, что рассол, наоборот, приближает, сказал Ру.
Логично, согласился Давид
А вот мне кажется, что вы отклонились от темы, сказал Левушка. Жалкие шовинисты. Кого коньяк отдаляет, тот может не пить Анна?
Да, кивнула Анна. Чуть-чутьПотом она протянула Ру свою рюмку:
Не знаю, правда ли, что мы далеки от действительности, но я очень хорошо могу себе представить, что она так же одинока, как и все мы здесь. Я даже могу предположить, что у нее тоже есть свои пустые слова, которыми она пытается зацепить нас и при этом безо всякого успеха. И они тоже стираются о нас, так же, как стираются наши. Она улыбнулась и добавила негромко, словно извиняясь. Такое вот мучение и по ту, и по эту сторону.
Левушка и Ру выпили и одновременно посмотрели на Анну.
Метафизический ужас, сказал Левушка, одновременно закусывая. Все, что нам остается, это сидеть и дожидаться, пока они, наконец, не сотрутся друг от друга и не остановят этот метафизический кошмар.
Чем мы, собственно говоря, и занимаемся, сказала молчащая до сих пор Ольга.
Конечно, согласилась Анна, не поднимая глаз. Мы занимаемся именно этим. Но зато нас может утешать мысль, что когда они сотрутся, не будет больше ни той, ни этой стороны. А этот ваш Какавека, сказала она, и, поджав губы, сморщила нос, так словно одно только упоминание об этом предмете могло вызвать тошноту. Этот ваш Какавека
Что такое? спросил Ру.
Она покачала головой, как будто хотела освободиться от неприятных воспоминаний. Затем сказала:
Не хочу никого обижать, но иногда он напоминает мне крысу, которая больше всего на свете дорожит своим хвостом.
Очень поэтично, засмеялась Ольга.
Все, все, все, Феликс протянул руку к коньячной бутылке. Довольно. Я признаю, конечно, что по части спасения души ты весьма преуспела, но, поверь мне, радость мояфилософская герменевтикаэто совсем не то же самое, что богословская экзегеза.
Было похоже, что блестевшие глаза его смотрят от выпитого в разные стороны.
Я тебе верю, золотце, сказала Анна. Только, пожалуйста, больше не пей.
Ты, наверное, забыл, Левушка показал на коньячную бутылку, которую держал Феликс. Разве коньяк не отдаляет от Родины?
Плевать, сказал Феликс, наливая себе полную стопку.
Интересно, на кого, спросил Левушка. На родину или на коньяк?
И все-таки, я бы хотел сказать несколько слов в защиту рассола, неуверенно начал было Ру.
9. Поминальные разговоры
Уже потом, не раз и не два, он вновь вспоминал, как эта, забившая три комнаты, толпа вдруг вынесла их в пустую в эту минуту кухню, словно быстрый ручей вынес вдруг два упавших в него листка в тихую заводь, где вода была почти неподвижна и можно было передохнуть от бессмысленного бега спешащего неизвестно куда ручья.
Пожалуй, это было даже похоже на чудо: толпа, гудящая за закрытой застекленной дверью и пустая кухня, в которую почему-то никто не рвался.
Черт, нервно сказала она, опускаясь на единственный на кухне стул и выпуская прозрачное облако клубящегося дыма. Господи, как хорошо Хоть немного передохнуть от этих идиотских разговоров
Да уж, согласился Давид, опускаясь вслед за ней на пол возле холодильника. Если, конечно, они сейчас не бросятся сломя голову сюда.
Бедный Маэстро, она стряхнула пепел на пол. Ты не заметил?.. У меня такое впечатление, будто они обгладывают его как собаки кость.
Что-то в этом роде, сказал Давид, продолжая удивляться, что кроме них на кухне больше никого нет. Но ведь это поминки. Чего ты еще ждала от поминок?
Ничего, она вновь выпустила в лампу клубящийся сигаретный дым. Но, как правило, почему-то всегда ждешь сначала чего-нибудь хорошего.
Сначала, повторил Давид.
Сначала.
Она улыбнулась.
Похоже, это был хороший признак.
Странно, но повисшее затем молчание было совсем не в тягость. Потом она сказала:
Просто какие-то идиоты. Половину из них я вижу в первый раз
Есть такие специальные люди, сказал Давид. Их встречаешь только на поминках.
Она негромко засмеялась. Потом спросила:
А ты видел этого лысого в клетчатом пиджаке?.. Он десять минут рассказывал, как замечательно Маэстро умел открывать зубами пивоОна негромко фыркнула и выругалась. Ты видел когда-нибудь, чтобы он открывал зубами пиво?
Нет, сказал Давид. Не видел. А этот лысый в пиджаке, это Хванчик. У него галерея.
И черт с ним, сказала Ольга. И с его галереей тоже.
Да, согласился Давид, изо всех сил желая, чтобы никому не пришло в голову зайти на кухню. Говорят, что он на свободе только потому, что сдал всех, кого только можно.
Оно и видно, она на мгновение исчезла в клубах дыма.
Еще одна пауза, легкая и естественная, как будто они дали друг другу немного времени подумать и передохнуть, прежде чем продолжить этот ни к чему не обязывающий разговор.
Представить себе не могу, сказала она, наконец, вновь нервно стряхивая пепел на пол. Просто какой-то бред Мы ведь еще в четверг были с ним в кино Ты представляешь?.. В этот самый чертовый четверг
Она засмеялась.
Холодно и насмешливо, словно давая кому-то понять, что ничего другого, пожалуй, и не ожидала.
На этот раз его не обмануло, что ее глаза смотрели прямо на него, тогда как на самом деле ее взгляд плутал где-то далеко, возможно, в том самом четверге, которому уже не суждено было никогда повториться, ну, разве что в сновидениях, которые приходят, не требуя нашего согласия, чтобы затем снова оставить нас наедине с нашей болью и нашими вопросами.