Вот что, бояре, надо нам вместе взяться за это дело. Сейчас, после свадьбы, все шляхтичи загуляют, ближние самозванца Дмитрия будут проводить время в увеселениях и, конечно, потеряют бдительность. Надобно нам пошибче мутить чернь. Говорить, что шляхтичиантихристы и скоро всех русских заставят молиться антихристу, что награбили они много богатств и нужно бы погромить поляков и всех их приспешников. Мол, пусть поделятся с православными, а кто не захочет делиться, тот антихрист, их надобно топить в Москве-реке. Повсеместно народу говорить, что на троне сидят самозванец с самозванкой-полячкой, что они приспешники сатаны. И, обратившись к архиепископу Арсению, молвил:
Церкви нужно тоже порадеть за правое дело. Во всех церквях читать анафему польским самозванцам, царю и царице!
Старец, стукнув посохом об пол, твёрдо сказал:
Будут прокляты самозванцы и всё их воинство!
Затем встал и торжественно произнёс:
Как только самозванца уничтожим, предлагаю собирать народ на Соборной площади Кремля и выкрикнуть Василия Ивановича Шуйского царём нашего государства Российского. Ибо государство не может существовать без управления, и я думаю, что он управится с таким делом! Старец встал, медленно подошёл к Шуйскому, троекратно его расцеловал, осенив крестом:
Благословляю тебя, боярин, на подвиг и тяжкий труд в такое смутное для России время! Тяжёлый крест тебе, Василий, предстоит нести, но мы все тебе будем помощниками.
Арсений, расчувствовавшись, смахнул слезу, отошёл в сторону, затем присел на своё место. Князья стали подходить к новоявленному царю, троекратно целовать его, говорить ободряющие слова и пожелания, а Иван Иванович Голицын воскликнул:
Ох, большую ношу берёшь на себя, Василий! Управишься ли?
Управлюсь, если помогать будете, уверенно парировал Шуйский.
Будем тебе верными помощниками! За веру нашу и государство Российское не пожалеем живота своего! выкрикивали бояре вразнобой.
* * *
Свадьба состоялась на восьмое мая под пятницу. День выдался пасмурный, моросил мелкий холодный дождь. Серые облака низко проплывали над Кремлём. Улицы были пустынны. Дороги все развезло, стояли огромные лужи, перемешанные с грязью и конским помётом. Чёрные вороны, нахохлившись, огромной стаей сидели почти на всех деревьях Кремлёвского двора. Бояре, князья и воеводы, приглашённые на свадьбу, увидев такую картину, набожно крестились, переговариваясь меж собой:
Ох, не к добру всё это! Ох, не к добру! Плохое знамение!
Молодых провели в столовую палату Кремля, и придворный священник в присутствии всей русской и польской знати торжественно начал венчание.
Русские бояре, стоящие особняком от шляхтичей, возмущённо перешептывались между собой.
Даже свадьбу и ту по-человечески провести не могут, сказал князь Романов на ухо боярину Воротынскому.
Всегда на Руси венчание проходит в церкви, а о царях и говорить нечего! Все наши православные каноны нарушили, ответил князь Иван Михайлович.
Марина Мнишек была в русском красном бархатном платье с широкими рукавами и в сафьяновых сапогах, на голове ее сиял драгоценный венец. И как только венчание закончилось, Марина бесцеремонно удалилась в опочивальню, потребовала к себе слуг, скинула русское платье со словами:
Снимите с меня это тряпье и уберите его с глаз долой!
Быстро переоделась в польские наряды и явилась в Грановитую палату, чем еще больше вызвала пересуды у русской знати.
Удивлению и изумлению бояр не было конца; они возмущённо перешептывались, крестясь, тихо восклицали:
Вот антихристы дык антихристы! Хряста на них нет!
А когда перешли в Грановитую палату, тут и вовсе возмутились, когда увидели два престола: один для Марины, а другой для самозванца. Василий Шуйский, торжественно взяв за руку новоявленную царицу, ехидно улыбаясь в бороду, с наигранным пафосом произнёс:
Наияснейшая великая государыня! Цесаревна Мария Юрьевна! Волею Божьей и непобедимого самодержца, цесаря и Великого князя всея Руси ты избрана быть его супругою. Вступи же на сей царский трон и властвуй вместе с государем и нами!
Марина, сделав надменное лицо, торжественно села на царский трон. В толпе русской знати прошёл возмущённый гул голосов, и кто-то из бояр громко сказал:
Невиданное дело, чтобы баба рядом с царём на троне сидела! Тьфу ты! Одно словогреховодники! Будь они прокляты!
Марина с вызовом посмотрела в сторону раздавшегося голоса, но так и не определила, кто это высказался, так как бородатые бояре, одетые в шубы и бобровые шапки, все были для неё на одно лицо.
К невесте подошёл патриарх, украсил Марину цепью Мономаховой и с молитвою возложил на неё животворящий крест, барму, диадему и корону Мономахову, помазал царицу и причастил, чем несказанно возбудил у русской знати неприязнь и ненависть к самозванцам. Среди бояр прошёл ропот. Иван Иванович Голицын с возмущением забубнил, обращаясь к рядом стоящим князьям:
Да где это видано, чтобы чужеземка, ещё не жена царя, а уже стала помазанной на царствие государыней!
Дмитрий Шуйский угрожающе зашептал Голицыну:
Да замолчи ты, Иван Иванович, а то нам всё дело загубишь! Помолчи маленько! Иди вон на целование к руке царицы.
Бояре молча, по очереди, целовали ручку Марины. Иван Михайлович Пушкин после целования долго сплёвывал на пол и вытирал губы платком.
После церемонии князь Василий Шуйский повёл Марину и самозванца под венец.
* * *
После венчания Григория и Марины начался настоящий царский пир, со всем его весельем, плясками и удалью. Пили, кто от радости, кто от горя, кто просто хотел веселиться. Загуляла вся Москва. На улицы по приказу самозванца выкатили бочки с вином и медами для черни. Несмотря на то что шёл дождь, охотников напиться задарма было великое множество.
Григорий Елизаров, мастеровой, кузнец крепкого телосложения, сажень в плечах, с чёрной окладистой бородой, с весёлыми голубыми глазами, балагур и шутник, с ватагой своих подмастерьев пришёл на улицы Москвы повеселиться и выпить на дармовщинку. Мастеровые подошли к одной из бочек с вином, взяли ковш у мужиков, по очереди выпили по черпаку. Вино оказалось на удивление крепким, и после выпитого мужики развеселились, стали шутить, бойко заговорили. Евсей, рыжий, с крючковатым носом, здоровенный детина, опрокидывая очередной ковшичек вина, крякнув, молвил:
Ох, и хорошащее винцо самозванец выкатил народу! Закусывать не надо!
А почём знаешь, что царьсамозванец? Может, и взаправдышный, говорят же, что мать признала его своим сыном, возразил Карпушка, длинный жилистый мужик с насмешливыми глазами и реденькой узкой бородёнкой.
Да у самозваного-то царя и борода даже не растёт; сразу видно, что мужик-то не нашенский, а поляк, они, вон, все безбородые, а у русского человека вся сила и мудрость в бороде.
Это ты верно сказал, Евсей, сразу видноне наш это мужик, да и с поляками все вожжается, вот и жену полячку взял. Настоящий-то русский царь, наверняка, при бороде был бы, дела имел бы только с боярами и в царицы бы взял русскую девку, поддержал Евсея Григорий Елизаров.
За разговорами мастеровые хватанули ещё по черпаку и завеселели так, что Евсей заприплясывал, а потом запел:
Ах, по мосту, мосточку по калиновому,
Ай-люли, по калиновому,
По второму-то мосточку по малиновому,
Ай-люли, ай-люли по малиновому
Не успел мастеровой допеть песенку, как из переулка прямо на весёлую компанию верхом на лошадях выехали шляхтичигруппа всадников из пяти человек. Они тоже были навеселе и, видимо, разгорячённые вином, искали приключений. Кое-кто уже плохо держался в седле. Поляки вплотную подъехали к бочке. Один из шляхтичей, выдернув из ножен кривую саблю, крикнул:
Эй, русские свиньи, пошли отсюда вон! Скоро мы из вас католиков сделаем, а ваши поганые церкви закроем! Теперь наша царица вами править будет, и замахнулся саблей на Григория Елизарова. Тот, изловчившись, подставил под удар оловянный ковшик, ловко перехватил руку поляка, сдёрнул его с лошади, треснул шляхтича ковшиком по голове, да, видимо, спьяну перестарался, так что нападающий сразу же отдал Богу душу.
Вся ватага мастеровых, не давая опомниться полякам, набросилась на всадников. Сдёрнули их с коней, отобрали оружие, взяли под уздцы лошадей. Вскоре на подмогу полякам из переулка выскочило ещё несколько верховых всадников. Завязалась ожесточённая потасовка. И вот уже к мастеровым присоединились другие московские жители. В ход шли колья и булыжники.
Я вам покажу католиков! кричал Евсей. Ишь чего выдумали, антихристы, с остервенением работая колом по польским спинам, приговаривал Карпушка.
Наконец, всех поляков уложили. Те, постанывая, валялись в грязи. Вокруг собралась большая толпа людей. У многих в руках уже были колья и даже вилы. Разгорячённая толпа всё росла и росла. Григорий Елизаров, вытирая со лба кровь, перемешанную с потом, крикнул:
Идём громить антихристов, шляхтичей и их приспешников. Идём на Кремль и узнаем, кто там сидит: самозванец или настоящий царь!
Толпа одобрительно зашумела, и все направились к Кремлю.
3
Григорий Отрепьев лежал в брачной постели с Мариной Мнишек. Он спал с женщиной, о которой мечтал вот уже почти год. А теперь к её ногам он бросил целое царство, но радости от достигнутого не было, на душе постоянно лежал тяжёлый камень. Не было покоя и удовлетворения, где-то рядом жила тревога. Он, Гришка, монах-расстрига, ныне царь всея Руси Дмитрий. Казалось, что бы ещё человеку надо? О чём ещё можно мечтать? Но от мысли, что царь он не настоящий, а обманным путём добившийся престола, что любой простой москвич может крикнуть ему вслед «самозванец», в сердце у Григория жил страх, который крепко держал его.
Отрепьев широко раскрыл глаза, вглядываясь в темноту опочивальни, в которой когда-то спал Борис Годуновубийца сына Ивана Грозного. Григорию казалось, что из всех углов комнаты на него смотрит царевич Дмитрий, виделось хмурое лицо Ивана Грозного, вплотную приблизившееся к нему.
Григорий в страхе прижался к горячему телу жены, обнял её, положив руку на грудь, другой закрыл глаза и прошептал: «Свят! Свят!» Марина открыла глаза и, пристально вглядевшись в лицо своего мужа, шепотом спросила:
Что не спишь?
Григорий долго молчал, затем ответил тоже шёпотом:
Страшно мне!
Почему же тебе страшно? с удивлением спросила Марина и властно добавила: Ты же царь! У тебя слуги, войско русское и польское, да и бояре тебя поддерживают.
Это ты правду говоришь, жёнушка, ещё крепче обнимая ее, ответил царь, но чувствует моё сердце, что где-то на Москве зреет смута!
Какая ещё смута? с удивлением спросила женщина.
Народ недоволен, особенно поляками. Загуляли шляхтичи после нашей свадьбы. И нет им уёму. Обижают простых людей, бесчинствуют в церквях и на площадях, а это очень опасно с московитами. Вчера, когда мы ехали по городу в карете к князю Курлятову, я видел подозрительные толпы народа. Не дай бог, если народ московский подымется против нас. Надобно бы сказать шляхтичам, чтобы прекратили бесчинства. Утром надо поговорить с польскими послами, Олесницким и Гожевским. Пусть предупредят всех шляхтичей.
Марина резко откинула лебяжье одеяло, потянулась до хруста в костях, лукаво поглядев на мужа, сказала:
Что-то я тебя, Дмитрий, не пойму. Зачем тебе шляхту притеснять, что ты так испугался бунта? Ты же истинный царь, и тебе никакая опасность не угрожает. Пошумят московиты, побьют бояр, дворян да воевод, а тебе-то что, народ не тронет царя.
В том-то и дело! Царя они не тронули бы, а меня может постигнуть страшная участь.
Это почему же? с удивлением спросила Марина и с неприязнью посмотрела на Григория.
Отрепьев долго не отвечал, видимо, в нем шла внутренняя борьба, он для себя ещё не решил, что ответить жене. Но душевные муки самозванца требовали излияния, ему было просто необходимо перед кем-то высказаться, он искал сочувствия, может, даже участия, которое ему очень хотелось получить, прежде всего, от Марины. Наконец, решившись, Отрепьев приподнялся на локте, мучительно выдавил из себя:
Я давно хотел сказать, Марина и надолго замолчал, уставившись в одну точку.
Ну! Говори! почувствовав что-то неладное, заторопила жена.
Я ведь не царь Дмитрий.
Как это не царь? почти выкрикнула Марина, дико уставившись на своего мужа. А кто же ты таков? опять воскликнула женщина.
Я Григорий Отрепьев, монах-расстрига, выпалил Григорий.
Тысамозванец! прошептала Марина, округлив глаза, затем поднялась с постели, подошла вплотную к лежащему мужу, крикнула ему в лицо:
Обманщик! Ты обманул меня! Ты обманул моего отца, нашего короля и шляхтичей!
Григорий сел, свесив босые ноги с кровати, захихикал.
Марина ещё больше поразилась поведению мужа, в нерешительности застыла в полусогнутой позе, дико вращая своими большими карими глазами.
Ты думаешь, они не знают? Всё они знают! почти крикнул в лицо жене Отрепьев. Да им всё равно: будь на русском престоле хоть сам дьявол, лишь бы их волю выполнял. Одна ты только думаешь, что вышла замуж за настоящего царя и теперь царица. Вот тебе! и Отрепьев, показав фигу жене, крикнул: Царицей она захотела стать!
Из груди Марины вырвался истерический крик:
Обманщик! Самозванец! И она медленно опустилась на край кровати, зарыдала, причитая: Обманул! Обманул! Самозванец!
Григорий некоторое время безучастно смотрел на Марину, не говоря ни слова в свою защиту. Но постепенно истерика жены захватила и Отрепьева. Он передёрнулся всем телом, обхватил голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону, медленно сполз с кровати, обхватив руками ноги жены, зарыдал:
Прости меня, Маринушка, что не сказал тебе сразу, боялся, что не пойдёшь за меня замуж. Но ведь ты же всё равно царица, все богатства России у твоих ног. Тебе прислуживают знатные бояре, дворяне, князья и шляхтичи. Что ещё тебе надо, что ты ещё хочешь?
Мнишек рукавом вытерла слёзы, прислушалась к словам самозванца, тяжело вздохнула, оттолкнула от себя Григория. Тот умоляюще посмотрел в глаза Марины, прошептал:
Это я всё делал ради тебя. Я положил к твоим ногам царство!
Положить-то ты положил, да царство не настоящее, с презрением ответила Мнишек.
Григорий попытался снова обнять ноги своей жены, но та его отстранила, прислушалась. С улицы был слышен гул толпы, по окнам ходили сполохи пожара. Женщина почувствовала недоброе, второпях накинула на себя одежду, молча удалилась в одну из дверей спальни.
После ухода Марины вдруг ударили в набат на колокольне Ивана Великого. Колокольный звон тревожно плыл над Москвой, призывая людей к Кремлю. В окнах опочивальни ещё сильнее засветилось зарево пожара, сполохи огня освещали всё кругом багровым цветом.
Отрепьев подбежал к окну, лицо его побелело, перекосилось от страха; самозванец прошептал:
Началось! набожно перекрестился, бормоча: Спаси и сохрани меня, Господи!
Григорий метался по спальне, ища одежду.
Во дворе Кремля уже слышался рёв толпы, раздавались крики:
Долой самозванца, польского царя! Давайте сюда царя-обманщика!
Слышались глухие удары чем-то тяжёлым в ворота кремлёвского двора.
Марина! Марина! стал звать Григорий жену. Но ответа не было.
Вдруг раскрылась дверь и в спальню почти вбежали Михаил Молчанов и Григорий Шаховской. Они были переодеты в простую стрелецкую одежду, наперебой кричали:
Беда, царь! Беда! Народ московский восстал! Твоей выдачи, батюшка, требуют!
Отрепьев опять заметался по покоям, не зная, что предпринять, затем крикнул:
Где охрана Кремля? Где стрельцы?
Они с восставшими, ответил Молчанов, только шляхтичи ещё сдерживают взбунтовавшуюся толпу и не пускают в твои покои, но их очень мало.
Бежать надо! Поспешай, царь Дмитрий! усмехнувшись, заторопил Шаховской и, бросив на кровать одежду простого стрельца, сказал: Одевайся, государь, быстрее!
Самозванец долго не мог натянуть маловатый кафтан, руки у него тряслись, лицо позеленело от страха.
Шаховской, поглядев на него, подумал: «Крепко самозванец перетрусил, вот-вот чувств лишится».
А где же Марина? спросил хриплым голосом Отрепьев.
Царица Марина уже выехала со двора Кремля с иезуитом Каспаром Савицким и польскими послами, слукавил Григорий Шаховской.
Поспешай, государь, к выходу через кухню, на задний двор, а мы там поглядим, не остался ли ещё кто в покоях, заторопил Молчанов.
Илья! крикнул Шаховской.
Из темноты выступил молодой стрелец.
Проводи государя, попросил Шаховской и заспешил за Молчановым по дворцовому коридору.
Отрепьев, озираясь, шёл в темноте за стрельцом, порой слыша лишь лёгкие шаги служивого да его дыхание.