Привет, весело улыбнулась она. Ты новенькая?
Я невольно испустила облегченный вздох.
Почти, в ответ улыбнулась я. Скоро мне исполнится две недели.
Улыбка белокурой девушки стала еще шире. Плотнее прижав к груди альбом, она посторонилась, пропуская куда-то спешившего низкорослого мужчину с бледным лицом и совершенно потерянным видом, после чего весело протянула мне руку.
Меня зовут Альбина, сказала она. Я работаю в отделе страхования. А ты Вера, верно? Я слышала, что у нас появилась новенькая, но все не было времени подойти. Знаешь, у нас все не особенно общаются друг с другом. Все слишком заняты.
Да, я успела это заметить, ответила я. За прошедшие две недели я перекинулась десятком слов только со своей начальницей, которая каждый день приносила мне три десятка новых папок с документами. Все остальные сотрудники только вежливо улыбались по утрам и желали приятного дня, после чего утыкались в компьютеры и отрывали свои глаза от мониторов только к шести часам вечера.
Альбина отрывисто взглянула на часы, которые висели над застекленным входом в соседний отдел.
Слушай, уже два часа, сказала она. Не хочешь пообедать?
Я пожала плечами.
С удовольствием.
Идем, я покажу тебе одно местечко, где можно славно перекусить.
Мы спустились в большом зеркальном лифте на первый этаж и, миновав холл с охраной, вышли на залитую солнцем площадь. В обеденный перерыв площадь оживала. На скамейках вокруг небольшого фонтана сидели офисные работники в белоснежных рубашках, подставляя свои загоревшие за лето лица теплым оранжевым лучам. Слева от входа, на специально отведенной площадке, стояли несколько мужчин и женщин с сигаретами и выпускали в бледнеющее голубое небо облака серого табачного дыма.
Ты далеко живешь? спросила меня Альбина, когда мы проходили как раз мимо небольшого фонтана, и ее звонкий веселый голос заглушил свежий, искрящийся на солнце плеск воды.
Я живу в Басманном районе. Несколько остановок на троллейбусе
К моей неожиданности Альбина во все глаза уставилась на меня.
Правда? воскликнула она. Я живу в Подмосковье и тоже езжу в ту сторону на троллейбусе до вокзала! Можем возвращаться домой вместе.
От искренней радости в ее голосе у меня упало сердце. Я натянула на лицо улыбку. Альбину я видела впервые в жизни и успокоила себя мыслью, что, возможно, и вовсе не придется ни с кем ездить, а слова ее пустое.
Было бы здорово, ответила я.
Тем временем мы уже пересекли площадь и, миновав вход в соседнюю офисную башню, спустились к оживленному проспекту. Здесь, чуть в стороне, стояли желтые московские пятиэтажки, на фоне офисных башен казавшиеся кукольными. В первом этаже домов располагались бутики, кондитерские и небольшие ресторанчики. В один из таких ресторанчиков мы и зашли с Альбиной.
На входе нас встретил администратор и проводил за свободный столик у окна. Ресторанчик был небольшим, но довольно уютным. В зале было свежо и совершенно не пахло едой система кондиционирования работала безупречно. Перед нами сразу же возникло картонное меню. Я осмотрелась. В ресторанчике было много посетителей, стоял приглушенный гул голосов и играла ненавязчивая музыка.
Я здесь всегда обедаю, заговорила Альбина. В кафе, которые находятся в башнях, слишком дорого и совершенно безвкусно, а здесь место в самый раз.
Давно ты здесь работаешь? спросила я.
В ноябре будет три года, ответила Альбина, оторвав свой взгляд от меню. Я была на седьмом небе от счастья, когда устроилась сюда. Альбина захлопнула меню и вопросительно посмотрела на меня: Выбрала что-нибудь?
К нам подошел официант, и мы сделали заказ.
Альбина показалась мне очень открытым и разговорчивым человеком, но все же меня не оставляло чувство, что первый пункт является ошибочным. Мы просидели в ресторанчике около сорока минут, разговаривая о пустяках типа кто что оканчивал и кто чем занимается в свободное от работы время.
Альбина со всем несвойственным ее натуре прямодушием приоткрыла мне ту часть своей биографии, которую я могла позволить себе узнать. Ей было двадцать пять лет, она была не замужем, снимала с парнем квартиру в ближайшем Подмосковье, а выходные проводила все в той же квартире, отсыпаясь после рабочей недели или же иногда посещая выставки и концерты. У нее была подруга, которая жила в Воронеже, откуда и была сама Альбина.
Все это произошло в пятницу, накануне выходных. Теперь я сидела в маленьком кафе недалеко от Лялиного переулка и смотрела в теплые глаза Этти. И мне казалось, что и не было вовсе этих двух сумасшедших недель, что наступит понедельник, и мы так же, как все пять прошедших лет, встретимся у выхода из метро и пойдем на пары. И мне подумалось, что даже спустя семьдесят лет в этом кафе мне будет казаться, что мне все еще семнадцать.
Она вошла тихо, но уверенно. Гордый изгиб прямых плеч, спокойно вздымавшаяся под мерным дыханием грудь и прямой взгляд все говорило о силе ее характера и строптивости ее натуры. Не затворив за собой двери и не сбросив с плеч плаща цвета алого заката, слегка постукивая каблучками, она ступала в тишине всеобъемлющего пространства, спокойным и уверенным движением тонких рук откинув с белого лица непослушную прядь медных волос, огненным костром пылающих на спине. Она шла вперед, и волосы ее, едва тронутые теплым душистым ветром, переливались в бледном свете занимающегося дня. Она не оглядывалась по сторонам, руки ее не сжимали в нетерпении тонких перчаток, а губы не были сухи от волнения напротив, они были влажны и чувственны.
Кажется, вот уже несколько дней никто не заходил сюда. Тишина и безмолвие поглотили дома и переулки, квартиры, деревья, леса и озера. И даже серебристая гладь реки замерла, и течение ее остановилось точно в предвкушении прихода чего-то необыкновенного, долгожданного и в то же время удивительного, точно чудо, которого ждешь, но до конца не веришь в истинность и несомненность его существования.
Но вот в этом густом безмолвии раздался живой звук, точно игра маленького барабанчика тук, тук. И о чудо! кажется, с каждым стуком маленьких звонких каблучков все оживает. Но новая жизнь эта подобна робкому дыханию спящего она спокойна и бесстрастна, она никуда не спешит, она первозданна и неизменна, она лишена предрассудков, она истина в себе, и все окружающее ее подчиняется тому спокойному, испепеляющему бесстрастию, которое она несет в себе.
Однако лик ее, лишенный страстности, лишь обман. Она есть страсть, и гордость, и строптивость. Она хитра, точно теплый ветер, несущий в себе холодные потоки. Она противоречие, начало и конец всему. Она жизнь и смерть, в мгновение ставшие едиными.
Все вновь пришло в движение кроны деревьев как будто по-особенному изгибают свой стан, и ветер наполняется терпким ароматом ее духов, исключительным, уникальным, точно парфюмер создал свою совершенную композицию только для нее, и только ей одной известен секрет редких нот этого эликсира; и прохожие, как будто цепляя на себя ее томный взгляд, погружаются в пучину алого заката, отражающего безвременье и время. И тайна ее несет в себе истинную женственность и непостижимую сущность, и каждый шаг ее и каждый вдох погружают мир в сладостную эйфорию вдохновения.
Быть может, только раз она замедлит шаг шелк платка, облаком скрывающий ее белую шею, раздует случайный порыв, натянутся тонкие нити, развяжется узел, и платок сорвется с ее шеи, подгоняемый ветром. Слившись с пестрым потоком, он на мгновение растворится в солнечном свете, и его причудливый узор отразится в прозрачных витринах, крупных каплях ночного дождя и мутных озерах. Однако скоро тонкие пальцы вновь затянут узел, узор сокроют шелковые складки ткани, и она снова продолжит свой путь, своевольная, непостижимая.
Она вошла тихо, но уверенно, спокойным шагом ступая по пустынным улицам и площадям, и когда первый лист, потревоженный ее рукою, сорвется с ветки и желтым пером опустится к ногам, прохожий обернется ей вслед и со вздохом и сладостной тоской произнесет про себя: «Наступила осень»
Ночи становились холоднее, рано смеркалось. Кое-где на деревьях появлялись первые золотые сережки. И хотя солнце все еще было теплым и согревало блекнущие верхушки еще зеленых берез, уже пахло осенью.
Я ехала на утреннем троллейбусе и смотрела в окно на пробуждающуюся Москву. Кое-где дворники подметали тротуары, автомобили проносились мимо троллейбуса, оставляя за собой призрачный сероватый отсвет. Деревьев было мало одни бледно-коричневые фасады домов и тонированные стекла офисов. Было раннее утро, а казалось, уже середина дня: на улицах было много людей, на дорогах много машин, а за прозрачными стеклами кофеен то тут, то там мелькали белоснежные кофейные чашечки.
Троллейбус не был до отказа забит людьми, однако мест свободных так же не было. Нельзя было того же сказать о полных электричках, которые приходили в это время на вокзал и в которых добиралась на работу Альбина.
Ранним утром благоухающие и спешащие мужчины и женщины, хорошо одетые, с чистыми просветленными лицами и еще дремлющими мыслями, непрерывным потоком направлялись к небольшим подмосковным станциям, на узких платформах, у самого края, собираясь в пестрые группы. Подходила электричка, постукивая колесами и поскрипывая тормозами, открывались автоматические двери, и группы компактно прижавшихся друг к другу людей вливались в уже забитые вагоны. Электричка, сомкнув шипящие двери, уезжала, и через несколько минут новые большие группы благоухающих мужчин и женщин собирались у самого края.
Спустя тридцать минут поездки в формате тушеных килек, все еще благоухающие, но уже несколько не просветленные, мужчины и женщины все тем же пестрым потоком выливались на платформу вокзала. Зажигались сигареты, щелкали турникеты и постукивали по асфальту маленькие каблучки. Раннее московское утро противоречиво и многообразно, однако, как и всякое утро в любом другом месте, оно пахнет не только кофе, но и надеждой на новый день.
Но несмотря на то что Альбина жила довольно далеко от работы, в офис она приезжала одной из первых, идеально одетая, с совершенной укладкой на голове. Когда я заходила в отдел, первое, что я видела, Альбину в окружении флакончиков и кисточек. Держа в руках маленькое круглое зеркальце, она кокетливо подкрашивала тонкие губки и подрумянивала свои щечки. Личико у нее было маленьким, аккуратным, а светлые волосы длинными и блестящими. Альбина была необычайно женственна и привлекательна и, несомненно, знала об этом и пользовалась этим. При виде меня она всякий раз весело махала мне рукой, улыбаясь своей по-детски искренней улыбкой.
Каждый рабочий день в офисе начинался одинаково: рабочие места постепенно заполнялись, включались компьютеры, загорались мониторы, постукивали чашки и то тут, то там слышалось шипение закипающих чайников и автоматов с кофе. В одно такое утро я во второй раз увидела его.
Он вошел в этот мир света и телефонных звонков так, будто уже сто, тысячу раз был здесь неторопливо, но уверенно. Не бросив лишнего взгляда, не медля ни секунды, он не спеша прошел к одному из столов. В тот короткий момент, когда взгляд мой упал на его лицо, меня вновь обволокла волна чувства, будто я знала его раньше, когда-то очень давно. Он был словно далекий, едва уловимый аромат, который ты слышал когда-то и теперь вновь встретил, и маленькие уголки памяти пришли в движение, отчаянно пытаясь найти в темных закромах то когда-то потерянное, едва уловимое, но такое явное.
На мгновение я замерла у своего стола, наблюдая, как он подошел к своему рабочему месту, отодвинул кресло, положив в него небольшую прямоугольную кожаную сумку. Не прошло и минуты, как к нему подошел какой-то мужчина, и они о чем-то заговорили так, будто в помещении они были одни.
Дабы прояснить читателю всю ясность чувства, испытанного мною в те первые минуты нашего незнакомства, следует отметить, что чувство это ни в коем разе не носило любовного оттенка. Это не было влюбленностью, с трудом можно было назвать это симпатией. Это было именно чувство растерянности, смешанной с интересом, будто внезапно встретил человека, которого когда-то хорошо знал.
В тот момент я не могла анализировать своих чувств и ощущений. Некоторое время я просто стояла у своего стола и смотрела на такой знакомый, почти родной профиль и не думала совершенно ни о чем. Потом я несколько раз моргнула, словно пробуждаясь ото сна, слегка качнула головой, будто возвращая мысли в нужный порядок, после чего направилась к своей начальнице, чтобы забрать у нее очередную стопку документов.
Граница между любовью и страстью едва уловима, но необыкновенно значительна. Увидеть ее может только трезвый ум, каким никогда не бывает ум влюбленного. Симпатия ослепляет, а страсть затмевает разум, и оттого поначалу возникает совершенная растерянность, которая сменяется бурным восторгом, а затем всепоглощающей тоской.
Поначалу его появление никак не тревожило меня. С моего рабочего места мне был виден кусочек его стола, и я время от времени урывками поглядывала в его сторону, отмечая про себя распорядок его рабочего дня. Я была сторонним наблюдателем, который как будто от скуки выбрал себе необычное, но увлекательное своей новизной занятие. Я словно изучала его, хотя ни разу не задала себе прямого вопроса: что же в нем меня привлекает?
Заключение, сделанное мною в день собеседования в «Вестиндаст-Ком», в отношении внешности этого молодого человека ошибочным не было лицо его нельзя было назвать красивым, фигура его не была сложена атлетично, а рост его ненамного превосходил мой. Однако он все же относился к тому типу людей, на которых хочется смотреть снова и снова. Это была своеобразная игра, которая необходима всякой женщине, игра тайная, скрытая, никому неизвестная, зачастую даже самой женщине, почти рефлекторная игра под названием «флирт».
Флирт этот был бесцельным, он по сути не имел даже объекта, однако, как и всякая другая вещь, вызывающая беспричинный восторг, он необыкновенно стимулировал.
С появлением незнакомца мое ощущение жизни несколько изменилось. Каждое утро я просыпалась в приподнятом настроении, собираясь на работу, что-то напевала, а в офис приходила благоухающая и улыбающаяся. И даже Альбина, знавшая меня всего около месяца, отметила эту перемену во мне.
Ты вся светишься, однажды за обедом сказала она мне. У тебя происходит что-то хорошее.
Ничего определенного, ответила я. Просто почему-то очень хорошо.
Все вокруг действительно было необыкновенно хорошо. Стоял сентябрь, теплый и сухой. Почти совсем не было дождей, и только по ночам временами накрапывал дождик. Бывали пасмурные дни, когда серый купол накрывал город, и улицы погружались в бесформенность бесцветности затяжных осенних сумерек. Дни эти, серые, безмолвные, были совершенно отличны от пасмурных летних дней. В июле, когда грозовая туча накрывала город, пространство погружалось в пучину тьмы, густую, заряженную, живую. Дожди были короткими, отрезками полосуя окна. Теперь же серость не имела глубины, а напоминала старый выцветший свитер, натянутый на шпили высоток. Дожди больше не полосовали окна, а плаксиво чертили на стеклах кривые узоры.
Но даже серость осенних дней казалась мне в то время не унылой, а напоенной тайной. Тайна эта зародилась внутри меня, непостижимая, непонятная, новая.
Мне было двадцать три года и я, как и всякое истинное дитя своего времени, успела познать первую влюбленность и первое разочарование. Молодые люди и девушки, испытавшие в той или иной степени полноту этого всепоглощающего чувства, заметно меняются. В них словно что-то надламывается, взгляд их перестает быть блуждающим, глаза никогда больше не опускаются в неге при виде симпатичной улыбки, исчезает скованность движений. Лица их становятся иными, потому как растворяется в их глазах пелена детства, называемая наивностью, порожденной безусловной верой людям.
Глядя на себя в зеркало, я не без удовольствия отмечала в своем образе нежные черты юности. Взгляд мой не был лишен прямоты, однако он был мягок и проникновенен. Кожа лица была бархатистой, свежей. В фигуре обозначались соблазнительные формы, подчеркнутые верно подобранной одеждой. Волосы причудливо окаймляли маленькую головку, пышные, темные, вьющиеся. Я считала себя уверенной в себе и не испытывала страхов, связанных с внешностью и обусловленных комплексами.